Евгений Федоров - Наследники
Прокофий потихоньку выбрался из приемной и заторопился домой…
На другой день Демидов явился в сенат и вручил седенькому служителю серебряный отцовский рубль.
— Допусти без доклада! — указал он на дверь кабинета.
Старичок попробовал рубль на зубок.
— Добр целковый! — восхищенно покрутил он головой. — Иди, что ж поделаешь…
Прокофий тихонько приоткрыл дверь и юркнул в кабинет. Учтиво склонился перед начальником. Высокий, с лицом, обрамленным седыми баками, тот сердито набросился на Демидова:
— Кто вы такой, сударь? Как сюда попали?
— Виноват, ваше превосходительство! — почтительно изогнулся Демидов. — Казните, но выслушайте! — Он быстро подошел к столу и выложил тугой мешочек. — Наслышан я, что вы изволите состоять попечителем сиротского дома. Как не порадеть о бедных малютках!
— Позвольте, кто вы? — удивленно посмотрел на посетителя чиновник.
— Ваше превосходительство, умилен, весьма умилен вашей опекой над несчастными. Во святом писании сказано… Ах, ваше превосходительство, льщу себя надеждой быть полезным государству российскому!
Прокофий осторожно придвинул мешочек к начальнику. В нем брякнул металл.
— Что сие? — смягчаясь, пристальным взором взглянул на приношение начальник канцелярии.
— Пожертвование, ваше превосходительство, на сиротский дом. Примите, сделайте вашего слугу счастливейшим на земле!
Чиновник поправил очки, вскинул голову, подумал. Вдруг его потухшие серые глаза приняли иной, веселый оттенок. Он бережно взял тугой мешочек, взвесил его на ладошке.
— Неужто? — пронзительно посмотрел он на Демидова.
— Истин бог, золотые! — подтвердил Прокофий и улыбнулся.
— Голубчик вы мой! — вдруг протянул руки сенатский вершитель. — Выручили вы меня. В опасении был, испостились сироты… Благодарствую… Из каких краев, сударь? — совсем уже дружелюбно спросил Прокофия чиновник.
— Ваше высокопревосходительство, издалека я, с Каменного Пояса прибыл. Может, наслышаны о Демидовых? Обласкан ее императорским величеством и обнадежен! — вкрадчиво начал проситель.
— Знаю, знаю, вспомнил! — вдруг перебил чиновник. — О наследстве ищешь, сударь?
— Точно так! — поклонился Демидов.
— А коли так, доложить придется, сударь! — совершенно невозмутимо сказал сенатский и ловким движением руки столкнул тугой мешочек в ящик стола.
— Ваше превосходительство, — со слезами на глазах взмолился Прокофий, — истин бог, все сделаю, коли счастье повернется ко мне. Будет доложено! А сейчас я наг и нищ… Сжальтесь, ваше превосходительство! — Он не отводил глаз от горделивого лица сенатского чиновника. А в голову лезли злые мыслишки: «Хапуга! Мздоимец!»
И тут же, склонив голову, шепнул со всей страстью:
— Будет доложено. Помните! Демидовы слов на ветер не роняют…
Через две недели трех братьев неожиданно вызвали в сенат. В ярко освещенном зале за длинным столом, крытым зеленым сукном, сидели важные сенаторы. Григорий при взгляде на них сильно оробел.
«Вельможи, истые вельможи!» — со страхом подумал он, оглянувшись на братьев.
Никита, нарядно одетый, в пышном парике, щедро осыпанном пудрой, чинно держался перед заседающими. Прокофий не мог устоять на месте: то дрыгал ногой, то прищуривался на сенаторов, а в глазах брызгал шальной смех.
Председательствовал сенатор Александр Бутурлин. Он медленно обвел братьев пристальным взглядом и протянул руку, указывая на кресла:
— Прошу садиться!
Сенаторы сидели строгие; холодные холеные лица их выглядели торжественно. Председательствующий развернул папку и стал медленно листать синеватые листы описи.
Он величаво поднял голову и объявил братьям:
— По соизволению ее императорского величества сенат рассмотрел жалобы на раздел имений покойного заводчика Акинфия Никитьевича Демидова. Отмечая ябеды братьев друг на друга, найдено, что самым справедливым будет удовлетворение нужд всей семьи.
Сенатор сделал передышку, посмотрел на Прокофия. Тот по-шальному подмигнул ему. Лицо Бутурлина построжало. Хмурясь, он сказал:
— Итак, мы порешили объявить вам волю монархини нашей, ибо сие разделение имущества утверждено ею!
«Скоро-то как!» — весело подумал Прокофий и толкнул в бок Григория: «Слушай!»
Между тем председательствующий провозгласил текст решения:
— «Первая часть наследства, в кою входят пять уральских заводов, Невьянская горная округа, пристань на Урале, вотчины и приписные в количестве девяти тысяч пятьсот семидесяти пяти душ мужского пола, а также семьдесят девять приказчиков и служителей, отходит к старшему из братьев Прокофию Акинфиевичу. Ему же передаются шесть домов со службами: в Москве, Казани, Чебоксарах, Ярославле, Кунгуре и Тюмени…»
Прокофий Демидов вдруг вскочил и закричал в лицо младшему брату Никите:
— Ага, моя взяла! Моя взяла!
— Помолчите, сударь! — пристрожил его Бутурлин. — Вы в сенате, а не в ином месте!
— Угу! — гукнул, как филин, Прокофий и замолчал.
— «Вторая часть наследства, Ревдинская, отдается среднему брату Григорию Акинфиевичу. Она состоит из трех заводов на Урале, соляных промыслов, кожевенного и медного заводов и пристани…»
Председательствующий подробно вычитал о передаваемых дворах, домах, пристанях, крепостных и приписных людях и пытливо посмотрел на Григория. Тот встал и поясно поклонился сенаторам.
— Благодарю за справедливость государыню нашу!
Никита откашлялся и вперил свой властный взор в Бутурлина. Председательствующий кивнул ему:
— Теперь о вашей части! К вам отходят: «Заводы — Нижнетагильский, Черноисточинский, Выйский, Висимо-Шайтанский, Лайские заводы, Сулемская пристань. Приписных и крепостных девять тысяч шестьсот душ мужского пола. Дома и строения…»
Сенатор медленно, четко стал вычитывать перечень их. Никита стоял, высоко подняв голову, внимательно слушал. Ни один мускул не дрогнул на его породистом лице.
Когда закончили читать решение, он сдержанно поклонился и выговорил:
— Благодарствую за то, что прекратили тяжбу нашу. Пора приступить к работе на заводах, а свары мешали этому. Теперь только по-настоящему и хозяйствовать можно!
Прокофий дальше не слушал наставлений сената, вскочил и заторопился к выходу. Он бежал по прихожей, а сзади него семенил служитель.
— Сударь! Сударь, на одну минутку! — взывал он.
— Какой я сударь? Я ныне заводчик Демидов. Мильонщик! Чего тебе надо, шишига?
— Ваша милость, — тихо прошептал служитель, — их превосходительство начальник канцелярии просит вас…
— Зачем понадобился? — строго спросил заводчик.
— Знать не знаю, ведать не ведаю! — искренним тоном сказал отставной солдат. — Вы уж, ваша милость, сами доложитесь.
— Ну, нет! — не согласился Демидов. — С меня хватит! Хорош сей куманек будет и без «доклада»!
Он бойко затопал по каменным ступеням лестницы книзу, где у подъезда его поджидала карета…
Указом правительствующего сената все наследство Акинфия Никитича Демидова делилось поровну между тремя наследниками покойного. Но еще приятнее Прокофию Акинфиевичу было то обстоятельство, что старинный, дедовский Невьянский завод отходил к нему. Заняв огромную ссуду под наследство, заводчик решил удивить Санкт-Петербург, задать такой пир, чтобы слава о нем докатилась до государыни Елизаветы Петровны.
По всему городу были разосланы афиши, а в них Демидов оповещал население:
«В честь высочайшего дня тезоименитства ее императорского величества представляется от усердия благодарности от здешнего гражданина народный пир и увеселение в разных забавах с музыкой на Царицыном лугу и в Летнем саду сего месяца 25 дня, пополудни во втором часу, где представлены будут столы с яствами, угощение вином, пивом, медом и прочим, которое будет происходить для порядка по данным сигналам и ракетам:
1-е — к чарке вина,
2-е — к столам,
3-е — к рейнским винам, полпиву и прочему.
Потом угощены будут пуншем, разными народными фруктами и закусками; представлены будут разные забавы для увеселения, горы, качели, места, где на коньяках кататься, места для плясок; все ж сие будет происходить по порядку от определенных хозяином для потчевания особливых людей, кои должны довольствоваться всем, напоминая только тишину и благопристойность; ссоры и забиячества от приставленных военных людей допущены быть не могут, ибо оное торжество происходит от усердия к народу и от благодарности к правительству; следовательно, и желается только то, чтоб были довольны и веселы, чего ради со стороны хозяина просьбою напоминается хранить тихость и благочиние; в заключение всего представлена будет великолепная иллюминация».
В полдень Прокофий Демидов проследовал в золоченой карете, запряженной шестеркой гнедых, вдоль Невской першпективы и свернул к Царицыну лугу. Разодетый в бархат, шитый золотом и самоцветами, в пышной собольей шапке, он важно восседал на шелковых подушках. Впереди кареты, расчищая дорогу, бежали рослые скороходы в малиновых куртках. Форейторы — на убранных серебряной упряжью конях — и гайдуки на запятках красовались в новых пышных ливреях темно-синего сукна, обшитых галунами. На шапках — радужные павлиньи перья. Весь роскошный выезд ослепительным блеском напоминал собою торжественное шествие восточного властелина. За экипажем бежала толпа, размахивая шапками, крича «ура». Все бездельники, дармоеды и любители всяких приключений устремились на Царицын луг, где каждого поджидало обильное возлияние и угощение.
