Людо Зубек - Доктор Есениус
Есениус отрицательно покачал головой. О переезде в Прагу он еще до сих пор серьезно не думал.
— Я не с этими намерениями приехал в Прагу, — ответил Есениус. — А лишь воспользовался вашим любезным приглашением. чтобы навестить вас и разрешить кое-что для меня очень важное. Вы же знаете об этом запутанном деле, о наследстве моего отца.
— Вы имеете в виду дом, который достался вашему отцу от его должника? Кажется, наследники стали хлопотать, чтобы им вернули дом?
— Совершенно верно, речь идет о доме Розенберга в Братиславе. Отец в этом доме арендовал корчму. Владелец дома нуждался в деньгах, и отец одолжил ему тысячу шестьсот талеров. Но Розенберг задолжал и другим людям. Когда выяснилось, что ему не расплатиться с долгами, он решил оставить дом моему отцу и поставил перед ним условие, чтобы отец рассчитался со всеми кредиторами. Все было в порядке до самой смерти Розенберга. Но, как только Розенберг умер, явились новые кредиторы, и даже некоторые из тех, с кем отец рассчитался полностью. Они стала утверждать, что отец не покрыл розенберговские долги. А отец, к сожалению, в свое время не взял у них расписок. Но денег он им все же не дал. Тогда они направились к вдове Розенберга и потребовали деньги с нее. Той ничего не оставалось делать, как вторично заплатить по счетам. После этого она подала в суд на моего отца, чтобы он вернул дом ее покойного супруга. Суд удовлетворил иск и обязал отца вернуть дом, а вдову — долг в шесть процентов годовых, начислив их со дня предоставления займа. О возврате отцу остальных платежей, которые он произвел за Розенберга, в решении суда ничего не было сказано. Само собой разумеется, что отец подал апелляцию. После его смерти тяжбу продолжали мы, его дети, — я и брат мой Даниель. Дело было передано в пражский апелляционный суд, и тут оно застряло. Если не считать вашего любезного приглашения, все эти обстоятельства являются главной причиной моего приезда в Прагу.
— Надеюсь, что ваше личное вмешательство ускорит решение дела. Если бы я мог быть вам полезен, я охотно бы сделал все, что в моих силах. Хотя и не знаю, много ли стоит мое слово в данном случае, ведь я и сам никак не могу добиться справедливого решения своих собственных дел. — И Браге безнадежно махнул рукой.
— Не мучайтесь из-за этого жулика Бэра, — успокоительно промолвил Кеплер, — ведь теперь каждому яснее ясного, на чьей стороне правда.
— Это все та старая жульническая история? — удивился Есениус.
— Да, да, — оживился Браге, и в глазах у него засверкал гнев, испещренное фиолетовыми прожилками лицо потемнело. — Неужели вы помните этот случай? Вот жулик! Я говорю о Бэре, вы меня поняли. О том «астрономе», которого привел ко мне в Ураниенбурге один мой знакомый, дворянин Ланг…
Слово «астроном» он произнес с таким презрением, что одного этого было вполне достаточно, чтобы понять его отношение к Бэру. Злость так и кипела в сердце Браге. Когда ему приходилось называть это имя, он от негодования начинал заикаться, и его речь становилась прерывистой, неразборчивой, терялись последовательность и логика.
— Он, видите ли, хотел несколько подробнее познакомиться с моей работой. А я, старый осел, тут-то и попался на удочку. Жулик! Мошенник! Если бы я его… Ах, слов не хватает! Вот хитрец!.. О чем это я?.. Да, и вот когда я ему все показал, все рассказал… удавил бы змею, если бы попался под руку! Да что говорить— книгу выпустил, книгу! Вы только представьте себе, книгу! Мое мировоззрение, мои долголетние наблюдения — все украл!.. Позор! Стыд! Ах!..
Браге глубоко вздохнул и с раздражением посмотрел на окружающих. Есениус сделал попытку его успокоить:
— Не волнуйтесь, дорогой друг, император, без сомнения, вступится за вас.
Но ему не повезло: он не знал, что его утешение было равносильно маслу, подлитому в огонь.
— Император тоже попался на удочку и сделал из него придворного математика. Бэр — придворный математик! Ровня мне, Кеплеру и другим. Не поражает ли вас это?
— Он до сих пор состоит при императорском дворе? И как же он себя вел, когда вы приехали в Прагу? — спросил Есениус, заинтересовавшись.
— Этого я не знаю, я его не видел, — хмуро ответил астроном. — Когда Бэр проведал о моем приглашении на императорскую службу, он, как говорится, взял ноги в руки и сбежал в Силезию.
— Но ведь это лучшее доказательство вашей правоты! — воскликнул Кеплер.
— А для меня этого мало, — быстро ответил Браге. — О причине бегства Бэра знают лишь те, кто бывает в Праге. Но те, которым он послал мерзкий пасквиль на меня, убеждены в обратном, тем более что публично я не выступил и не раскрыл таким образом его проделок. Мерзавец! Он достоин того, чтобы… Впрочем, я не хочу быть судьей в своем собственном деле. Я просил императора учредить комиссию, которая беспристрастно разобралась бы во всем и решила, кто из нас прав. Разумеется, я. Скрутит мороз собаку — скрутит и медведя[9]. Решение комиссии я опубликую. Это и будет моей реабилитацией. Но и вы, Кеплер, должны мне помочь. Должны что-нибудь написать в мою защиту и издать это. Ну, а что думаете вы, доктор?
Есениус был вполне согласен написать трактат в защиту Браге.
— С такими нахлебниками от науки необходимо решительно бороться.
— И я так думаю, — обрадовался Браге и осушил свой бокал. Сжав кулаки, он погрозил невидимому противнику. — Попался бы мне в руки этот разбойник, я бы ему свернул шею! Ничего другого он не заслужил.
От волнения Браге снова побагровел, и Есениус решил, что лучше перевести разговор на другую тему.
— Каковы успехи моего шурина Адама? Мария все беспокоится о нем, но мне кажется, что напрасно.
— Я тоже думаю, что напрасно, — ответил Браге таким тоном, будто только что ссорился с Есениусом. — Ведь мы относимся к нему, как к своему. Все его любим. А если речь идет о его учении и работе, могу дать о них лестные отзывы. Лишь одно мне не нравится: не имеет он собственного мнения. Он считает, что должен полностью разделять мои мысли. Впрочем, и остальные придерживаются того же. Счастье, что есть здесь магистр Кеплер: нет-нет, да и сразишься с ним, хотя и без особого риска — до драки не доходит.
Кеплер улыбнулся удачной шутке и пытливо посмотрел на Есениуса.
— А вы и астрономией занимаетесь? — спросил он хирурга.
— Систематически я никогда не занимался этой наукой и поэтому не решаюсь вступить с вами в какую-нибудь астрономическую дискуссию. Мне больше приходилось сталкиваться с астрологией, но вы, я думаю, пренебрежительно к ней относитесь.
Слабая улыбка, блуждавшая на бледном лице императорского математика, мигом исчезла. Будучи наблюдательным человеком, Есениус не мог не заметить этой неожиданной перемены. Он сразу же понял, что прикоснулся к обнаженной ране в душе этого особенного человека, к которому, сам не зная почему, стал испытывать необыкновенную симпатию.
— Для того чтобы искатель правды мог свободно отдаться своему призванию, он должен быть обеспечен хотя бы пищей и крышей над головой. У кого нет ничего, тот раб. А кому нравится быть рабом? Когда я работал в Штирии в Градце, некоторые ученые мужи сетовали на то, что я составляю календари и альманахи. Тогда я занимался подобными делами. Бесспорно, составлять календари и альманахи — рабское занятие, но, если бы тогда я его бросил хотя бы на непродолжительное время, я попал бы еще в большее рабство. Лучше издавать альманахи с пророчествами, чем просить милостыню. Астрология — дочь астрономии, хотя и не родная. А разве не известно, что дочь поддерживает мать, которая в противном случае умерла бы с голоду?
Есениус с интересом слушал Кеплера, но не соглашался с ним. И, раньше, чем он успел ответить математику, поспешил заговорить Браге.
— Теперь вы видите, Иоганн, — при этом Браге указал пальцем на Есениуса, чтобы тот знал, что он обращается именно к нему, так как оба его собеседника были тезки, — вы видите собственными глазами и слышите собственными ушами, что за прелесть мой помощник и какой крест выпал на мою долю. Он, видите ли, не верит, что звезды оказывают влияние на судьбу человека, и при этом хочет быть императорским астрономом — астрономом императора, который считает астрономию неизбежным довеском астрологии. Теперь вы не удивляетесь, что между нами постоянно идут научные споры? Вы, Есениус, не астроном, вы врач и философ и в своих сочинениях имеете дело с тайнами Вселенной. Например, в книге «Зороастра». Хотя я и не во всем согласен с вашим представлением о Вселенной, мне нравится то, что вы пишете о звездах: вы наделяете их душой, которая является частичкой всемирного духа. Остальное вы лучше объясните сами. Как вы представляете себе влияние звезд на человеческие судьбы?
Кеплер уставился на Есениуса взглядом, в котором было не только любопытство, но и подлинный интерес специалиста.
