Аркадий Кудря - Фердинанд Врангель. След на земле
Из отрывочных реплик, которыми Сперанский обменивался во время обеда с главой монашеской братии, Врангель уловил, что отец Петр уже прожил в Китае четырнадцать лет в составе одной из предыдущих миссий, хорошо знает и китайский язык, и непривычные для европейцев обычаи Поднебесной империи. Сидевшие рядом с архимандритом упитанный иеродиакон Израиль, еще два церковнослужителя и четверо оголодавших с виду молодых монахов, включенных в миссию на правах студентов, соблюдая иерархию, не отвлекались от обеда мирскими беседами и сосредоточились на дегустации обильных закусок и меняемых слугами блюд — малосольной белуги, чиров, копченого омуля, стерляжьей ухи, жареных поросят и иных кушаний, столь же питательных, сколь и ароматных, не забывая под тосты и без оных, особливо в моменты, когда их наставник был увлечен разговором с генерал-губернатором, сдабривать яства чарками водки.
В обращенной к монахам речи Сперанский со скорбной нотой в голосе говорил, что в силу возложенного на него высочайшей волей поручения досконально вникнуть в сибирские дела и навести здесь порядок он столкнулся с превосходящими его воображение последствиями страстей, пороков и грехов человеческих и с тем большей ясностью осознал, насколько необходима непрерывная работа по искоренению зла и пагубных слабостей в сердце человека, как важно, чтобы каждый, облеченный светской либо духовной властью, являл собой пример благочинного поведения, отмеченного достоинством, мудростью и справедливостью. Заключая речь, генерал-губернатор выразил надежду, что отправляемая в дальний путь духовная миссия окажется на высоте поставленных перед ней задач и не даст никому в Пекине повода для хулы и порицаний ее действий. Для посвященных намек был более чем прозрачным. От Батенькова Врангель уже слышал, что находящаяся ныне в Пекине миссия под руководством отца Иакинфа вызвала резкое недовольство со стороны некоторых высокопоставленных китайских чиновников и потому, мол, не избежать отцу Иакинфу[10]по возвращении в Россию суровой кары со стороны Святейшего Синода.
Когда наступила очередь напутствовать морских офицеров, для них тоже нашлись у Сперанского добрые и проникновенные слова. Он говорил о том, что человеку свойственно на пути познания мира проникать все далее и далее в глубины пространства и тайны природы, и воистину счастливы должны быть люди, чье дерзкое стремление к новым открытиям встречает могучую и всестороннюю поддержку со стороны государства Российского.
— Верю, — одарив отеческим взглядом внимательно слушавших его офицеров, сказал Сперанский, — что ваше отважное покушение на холодные и малоисследованные области Ледовитого моря послужит приращению научных знаний и, может быть, расширению северных границ России, как плавание Беринга и Чирикова раздвинуло границы отечества до американских берегов.
В ответной речи архимандрит Петр выразил благодарность Сперанскому за участие и деятельную помощь во всех суетных мелочах, касающихся отправления миссии в Пекин. Разговор перекинулся на уже поджидающих путников в Бортойской степи многочисленных лошадей и верблюдов, готовых провести караван через просторы Гоби, и было выражено опасение, как бы не случилось задержки с прибытием в пограничную Кяхту назначенных для сопровождения китайских приставов, а то пока суд да дело и зима на носу, а в зимнюю пору в Гобийских степях, кроме подножного, другого корма для вьючных животных не сыскать.
Врангель же, слушая эти речи, думал о том, как устроятся их собственные транспортные проблемы, смогут ли они в местах постоянного базирования найти достаточное количество собак и нарт, потребных для успеха исследований.
Глава вторая
В селении Качуг на Лене путники с лошадей пересели на плоскодонный паузок, приспособленный для плаванья по мелководью. Каюты убогие, отдающие сыростью, но что есть то есть, пора отвыкать от комфорта. И вот какой уже день еще неширокая здесь река, приняв судно в свой поток, несет его вниз по течению.
На плесах, где стремление воды замедляется, дружно берутся за весла гребцы. Их около дюжины, народ пестрый, разноязыкий: ссыльный татарин, черноусый, мрачно глядящий уроженец Кавказа — неведомо, что занесло его в сибирскую глушь, и, пожалуй, самый колоритный из всей команды — отставной, лет сорока пяти, солдат в изрядно потрепанной шинели, с медалью за войну 1812 года. Он бородат, весел, с дерзким вызовом в глазах. Чего ж не радоваться жизни! Отслужив положенные двадцать пять годков, приняв своей горемычной спиной сотни палочных ударов, уцелев в боях, прошагав в военные годы через всю Европу туда и обратно, он следует теперь в родной Киренск, домой, а до него по Лене-реке уж рукой подать. Потому и весел!
Река тянется меж гористых, поросших хвойным лесом берегов. После затишья вдруг задул попутный ветер, на судне подняли парус, гребцы с облегчением отложили весла и, покуривая самокрутки, разговорились. Голубая медаль на груди солдата вызвала любопытство.
— За дело дали аль в кабаке купил? — поинтересовался татарин.
— Поди купи такую в кабаке! — с вызовом ответил солдат. — За ратную службу выдана, как положено.
— С французами воевал? — встрял в беседу курносый, со следами оспы на лице малороссиянин.
— А с кем еще! До самого Парижа их гнали. А Париж город большой, шумный, там всякий народ живет, даже немцы есть, не пашут, не орают, богато проживают.
— А ты туда все песком и песком шел? — не отставал татарин.
— А как еще, конечно, пешком! — осклабился солдат. — Кто ж мне карету подаст? Лоб пулям открыт, в спину унтер, чтоб не мешкал, подгоняет. А ныне и не иду — на крыльях домой лечу. Вот отпустили тебя на волю — небось, и в дикой тайге дорогу найдешь.
— Он «песком» не пойдет — кобылу украдет, — пародируя выговор татарина, подмигнул другим мужик, отмеченный оспой.
— Ну ты на меня не больно-то! — обиделся татарин.
Стоявшие на палубе Анжу и Врангель с улыбками слушали разговор. Настроение у обоих было под стать погоде — ясное и безмятежное. Совместный путь друзей лежал до Якутска. Там дороги разделятся: Анжу намеревался со своими спутниками плыть далее по реке до выхода ее в Ледовитое море, чтоб оттуда пройти на оленях к устью Яны. Врангелю предстоял конный путь на восток, в Нижнеколымск, через горы и реки.
Балагурство отдыхавших гребцов, должно быть, отвлекло от своих обязанностей и лоцмана: уверенно шедшее вперед судно вдруг наскочило на мель. Недовольно замычала привязанная на корме корова семьи переселенцев, следующих в низовья реки. Лоцман и гребцы засуетились. Кто-то крикнул:
— Плеуху тащи!
Несколько человек спустили с носа судна широкую доску и установили ее поперек течения. Вскоре искусственная плотина напором воды приподняла паузок, и, подталкиваемый дружными взмахами вернувшихся к работе гребцов, он вновь заскользил по реке.
В ночной тиши с окрестных скал мрачно ухает, пророча беду, филин. Селения по берегам, в основном почтовые станции, редки, да и там трудно купить в эту пору свежее мясо: жители сетуют, что и самим-то есть нечего.
В Киренске с просиявшим от счастья лицом легко спрыгнул на родную землю давным-давно покинувший ее отслуживший свое солдат. Он зычно крикнул стоявшим у пристани мужикам и бабам:
— Митька Фарков я! Неужто не признали?!
Народ, пока не признавая, почтительно сторонился, давая ему дорогу, и солдат, жадно всматриваясь в лица земляков, широким шагом пошел к городку.
Верст на двести пятьдесят ниже Киренска подошли к величественно-мрачному скальному суженью реки — щекам. Прослышав от лоцмана о необыкновенном эхе, которым знаменито это место, Анжу сходил в каюту за ружьем и, направив ствол вперед и вверх, нажал на курок. Звук выстрела, как в бесконечном зеркале, отразился в горах вновь и вновь, вспугнув стайку затаившихся близ берега уток.
Приняв в себя воды Витима, известного добываемыми по его берегам соболями, Лена заметно разлилась. На стрелке другого притока — Олекмы — в спокойном до этого плавании случилась заминка. Сильный встречный ветер поднял такую волну, что она совершенно остановила ход паузка. И тут флотские офицеры еще раз имели возможность оценить сметливость сибирских речников. Та же плотина из связанных друг с другом лесин была закреплена к носовой части судна и с помощью груза привязанных к ней камней опущена в реку на сажень от поверхности воды. Не затронутое ветром нижнее течение реки уперлось в подводный парус и, наперекор ветру и встречной волне, повлекло судно вперед.
За Олекмой небо помрачнело. Зной сменился дождем, но и он не мог справиться с охватившим прибрежные леса пожаром. Повсюду в зеленом массиве сквозили черные пятна гарей. Подлесок огонь сожрал начисто, и тем эффектнее сияли в ночной тьме объятые пламенем сосны и лиственницы. Время от времени подточенное огнем дерево с глухим треском падало в окрашенную заревом воду. Туда же ныряло пытавшееся спастись от пожара лесное зверье.
