Ольга Гладышева - Юрий II Всеволодович
— Что ж за народ? Чем он тебе негож? — возразил с улыбкой в голосе владыка.
— А истощать хотят! — упрямился ростовский.
— Хмелен ты и речешь пустое! Сколько уж лет, как почил старый князь, а слова о нем худого не молвится.
— Нет уж, нет, рази кто молвит? — загудела ростовская дружина.
— Ну, будете ли вы своему владыке возражать! — пошутил Кирилл. — А истощать врагов все-таки лучше, чем кровь лить. Враги лгут и себе и Богу и цели мерзкие лукавством оправдывают. Потому князь Всеволод никакой ссоры не оканчивал без возмездия, обид не прощал, злых казнил, добромысленных миловал.
— Сам был добродетелен, — вставил кто-то густым голосом.
— Судил по истине, — неожиданно переменил мнение сивый. — Бояр своих сильных не боялся, сирот-крестьян забижать не давал им. Что говорить, имя славное. Трепетали его все страны, и половцы и булгары, по всем землям почитали его и боялись.
Юрий Всеволодович всегда думал, что не любит лести. А оказалось, любит.
«Но ведь это и не лесть вовсе?» — осторожно шепнул бес.
Юрий Всеволодович не хотел соглашаться с ним, но нечаянно мотнул головой утвердительно. Бес затрясся в беззвучном хохотке. Ишь, угрелся! Даже и присутствие владыки ему нипочем.
— Певец похода Игорева и тот величие князя Всеволода восславил, — продолжал между тем Кирилл. — Ты, говорит, можешь Волгу веслами раскропить, Дон шеломами вычерпать. Сильно сказал, а?
— Могуч, слов нет, покойный князь владимирский, — согласно кивали дружинники.
Юрий Всеволодович понимал, что епископ хочет дух воинский поднять, преданиями оживить его и памятью былой славы укрепить, чтобы гордость воинская воскресла и уныние поборола.
— Он чтил справедливость, повелевал как отец и господин, но не как честолюбец.
— Он судил и правил согласно старым уставам и обычаям, — подтвердил вельможный боярин Жидислав, приближенный Василька.
Но более свежие летами дружинники, оказывается, ценили иное:
— У него во Владимире голос имели не токмо бояре, но и купцы тож, и люди посадские. Недаром собор земский учинил. Не бывало такого досель. Как престол обозначил нашему князю Юрию? Не сам по себе волю показал, но созвал во Владимир всех бояр с городов и волостей, епископа, игуменов и попов и купцов и отдал старейшинство Юрию, и все на том крест лобызали. А Константин-то отцу супротивник, тогда и воздвиг брови с гневом на Юрия.
— Сколь будете отца перемолачивать? — вмешался с досадой князь Василько. — Сколько будете ему поминать, что брови воздвиг?
— Мы только молвим, что дедушка твой Всеволод не одной лишь своей дружине радел, как иные, но обо всех людях пекся, — сказал боярин Жидислав.
— Но, видно, не столь же ревностно о детях своих! Сам брань между ними посеял, — с усилившейся досадой возразил Василько.
Спор уже готов был разгореться.
— Но, Василий Константинович, — почтительно обратился владыка, желая примирить стороны, — у дедушки твоего, окромя умерших, еще шесть сынов оставалось, всех надо на кормление в уделы посадить, городами наделить. Удивительно ли, что крамола стерегла их?
— А ты, владыка, во все стороны раскидист, — неожиданно вызверился сивый боярин, проливая мед в бороду. — Вы всегда при властях кружите и угождаете.
Юрию Всеволодовичу было видно, как бес уже пристроился у пьяного на груди и любовно разбирает слипшиеся волоски.
— Вам, епископам, князья десятину дают от доходов своих, а еще села, слободы и города, и с них — еще десятина идет. Вам всякий князь гож.
Юрий Всеволодович ожидал, что владыка взовьется от сих дерзких и злых глаголов, а Кирилл ничего не изъявил, никаких чувств, будто не заметил неподобающего непочтения.
— Десятины эти идут на украшения церквей, на лечебницы, училища, — сказал он. — А мы приставлены в Русской земле от Бога, чтобы удерживать вас от споров и усобиц. Еще в прошлом веке свидетельствовали, что подвиги монахов сияют чудесами больше мирской власти и вельможи преклоняют головы перед ними. Сколь многие бояре являлись к подвижникам, сбрасывали к ногам их свои богатые одежды и давали обет нищеты и духовного труждания!
Тут бес сочно поцеловал пьяного в уста, и тот залаял с новой силой:
— Обличаешь, владыка, что мы обетов не даем? Да мы завтрева, может, животы положим! Не важнее ли обетов? Ты вот не снисходишь даже осерчать на меня, что, мол, возьмешь с хмельного, а сам в монастырях по ночам крадешься, слушаешь, не пиют ли по келиям монахи! Личит ли это сану твоему?
— Блаженны, воздержание от многопития имеюща, пианство отнюдь ненавидяща, ризы же смиренные любя, — кротко успел вставить владыка.
Но спорщик не унимался, даже погрозил ему пальцем:
— Помолчи! Аль мы не знаем? В Белоозере тебе тетеревину на трапезу принесли, так ты велел переметать их через тын вон! Красно ли? Возносишься над низкими, а перед князьями сам преклоняешься!
Бес сидел уже на самой жаровне и внимал, согласно кивая, глазки у него горели и проблескивали среди шерсти, а в трехпалой лапе он держал клок сивой бороды боярина и обмахивался.
Юрий Всеволодович вскочил. В голове у него помутилось. Сей час же все лица оборотились к нему с задушенным ахом удивления:
— Сам князь здеся-я!..
— Да что ты, владыка, не впечатаешь кулаком по роже этой непотребной?
Тут бес плеснул с живостью в ладоши и уронил волосы боярина на жаровню, отчего они изошли седым дымком, потом уставился одобрительно и выжидающе на Юрия Всеволодовича. Епископ тоже встал, не показывая никакой обиды:
— Если на кого хочется погневаться, то бей в уста собственные, говоря: я научу вас помалу кротость и молчание иметь.
Василько сказал с облегчением:
— Вот и устыдил ты нас, владыка. А ты, батюшка, не гневайся. Прими чашу, на-ко, и не призывай к кулакам биению.
Юрий Всеволодович взял чашу с медом из рук племянника, но не сел, продолжал стоять, и все, затихнув, ждали.
— Слушайте, бояре! Вы не столько слуги княжеские, но трудники его в общих делах. Вы можете спорить с его решениями, если он принял их один, вы можете отказывать ему в содействии, но помните и не забывайте, что перед ним вы именуетесь смердами. Но не духовенство, бояре! Ни один поп, ни один монах — не смерд перед князем. Они служат иному Наставнику. А тут, вижу, среди вас бес обретается!
При этих словах иные усмехнулись, а иные с покаянным усердием начали креститься.
Бес же ловко плюнул сивому в бороду и выметнулся наружу. Юрий Всеволодович возвратил, не пригубив, чашу племяннику.
После ухода великого князя все сидели пристыженные.
— Кабы жив был Мстислав Удатный! — после молчания со вздохом проговорил Жидислав.
— Аль он помер? — откликнулся молодой княжеский мечник.
— Ты что? Девять лет, как отошел ко Господу. Пусть поможет нам с воинством небесным. Ни на Руси, ни в иных странах не было князя храбрее его. Где ни появится, с ним — победа! За старину стоял, за предание. Когда Юрий Всеволодович со старшим братом за престол схватились, он ведь был на стороне твоего отца, Василько. Мстислав Удатный, сын Мстислава Храброго, битвами славен. У него и прозвище было: сильный сокол.
— А дядя Ярослав тоже бился против моего отца, — сожалеючи сказал Василько.
— Лучший человек был Мстислав, — опечалился сивый пьянец. — Славу отца своего наследовал по праву.
— Шуба на сыне отцовская, а ум свой, — наставительно заметил Жидислав. — Он, конечно, занял сторону Константина и способствовал ему на Липице, обычаи родовые чтил. Но ведь Всеволод Большое Гнездо сам престол меньшому Юрию отдал!
— Так дедушка сам права старшинства не соблюл! — горячо воскликнул Василько. — Сам ввергнул меч между сыновьями!
— Не так. Осердило его своевольство Константиново. Дай-де мне и Владимир, и Ростов к нему. Не по воле отцовой хотел.
— А он хотел Ростов — Юрию?
— Так и хотел. А достался, вишь, Ростов тебе. Но, Василько! Калку-то мы помним?..
— Помним, помним, — мрачно подтвердили старшие годами бояре.
— Мстислав, конечно, лучший меж князей был. Но Калка-то на нем? Иль не так, бояре?
— На нем… Калка на нем! — закивали бояре и поникли головами.
— Ты пошто идешь за мной, владыка? — не оборачиваясь, спросил Юрий Всеволодович.
— Иду сам по себе, и все, — ответил бодрый голос Кирилла.
— Ну, что там? Выкинули дурня сивого на снег?
— Не знаю. Я там после тебя не оставался. Да Бог с ним. То не он речет, а хмель медовый.
— И предерзость злая!
— Не думай про то, князь. Не гневи себя. Миролюбию предайся вполне. Пост ведь. Полезнее поругану быть, чем самому наносить оскорбления.
Некоторое время шли молча, взрывая наметенный пушистый снег.
— Владыка! — сказал наконец Юрий Всеволодович. — У тебя бывали видения?
Кирилл, как всегда, готовно улыбнулся:
