Паулина Гейдж - Дворец грез
Он продолжал рассматривать меня.
— Тогда чего же ты хочешь, Ту? — спросил он мягко. — Для чего ты еще можешь пригодиться? Слишком поздно обращаться с прошением в храм, чтобы стать одной из певчих или танцовщиц Вепвавета. Тебе нужно было начинать танцевать в шесть лет, и, кроме того, девочки, которые танцуют, делают это, потому что их матери были танцовщицами. Эта жалость к себе не украшает тебя. Жизнь в селении хороша.
Я задумчиво провела рукой по волосам и вздохнула. Ужасный груз отчаяния медленно таял.
— Да, — согласилась я, — но я не хочу провести здесь всю жизнь. Я хочу увидеть Фивы, хочу носить тонкий лен, хочу иметь мужа, который был бы способен на большее, чем приходить домой в конце дня, весь в поту и земле, есть чечевицу и рыбу. И дело не в богатстве! — горячо выкрикнула я, видя выражение его лица. — Я не уверена ни в чем, кроме того, что должна уехать отсюда, иначе я умру!
По его лицу скользнула легкая усмешка, и мне стало ясно, что на этот раз он не понял, не смог разделить со мной этот ураган мрачных предчувствий, который только что бушевал во мне. Его честолюбие не простиралось далеко, и цели его были удобны и вполне осуществимы. Они соответствовали его спокойному темпераменту. Паари было не дано стать праздным мечтателем.
— Уверен, ты преувеличиваешь, — мягко упрекнул он меня. — Разочарование в деревенской жизни еще не повод думать о смерти, Ту. Ты упрямая молодая девушка. — Он быстро вскочил и протянул руку, чтобы помочь мне подняться. — Ра уже опустился в рот Нут, — пояснил он, — нужно идти домой, пока полная темнота не накрыла нас. Есть ли у тебя какой-нибудь план, как выбраться из удушливого, мрачного лона Асвата?
Теперь он поддразнивал меня, поэтому я не захотела больше обсуждать с ним эту тему.
— Нет, — ответила я коротко и зашагала впереди него, обратно к полям, но смутно различимой тропе, что вела в вечернюю тишину селения.
Но мой внезапный взрыв чувств там, в пустыне, горячий и искренний, не остался незамеченным невидимыми силами, что управляют нашими судьбами. Иногда такой вот всплеск истинного страдания, возникший вдруг из бесконечного хаоса земного бытия, может вознестись в небо и с огромной силой ворваться в царство богов, и тогда боги, в своем неспешном величии, останавливаются на какой-то миг и поворачиваются к источнику беспокойства. «Так это ты, Ту? — говорят они. — Что тревожит тебя, дитя? Это не простая жалоба. Она несчастлива уготованной для нее участью? Так давайте сплетем для нее другую судьбу. Мы развернем перед ней карту иного будущего, и она сможет выбрать его себе, если пожелает». И тогда незаметно колесо судьбы медленно поворачивается и начинает катиться в другом направлении, и мы только по прошествии лет осознаем, что судьба давно уже ведет нас по иному пути.
Конечно, в то время я так не рассуждала. Это случилось позднее, когда поняла, почувствовала, что взрыв отчаяния в тот день и вызвал непостижимый сдвиг, поворот в моей судьбе. Я возобновила свои занятия с Паари. А что еще мне было делать? Бесцельные или нет, эти занятия были моим лекарством, бальзамом, в котором я пыталась растворить свое негодование. И все же я верю, что именно с этого момента мое прежнее предназначение начало увядать, как хилый сеянец, подавляемый более сильным и жизнеспособным сорняком, и мое новое начало стало обретать форму.
Прошло три месяца, и вот в раскаленный полдень я услышала захватывающую новость. Моя мать со своей ближайшей подругой расположились около дома в тени, между ними стояли кувшин пива и чаша с водой, куда они окунали льняные платочки, чтобы охладиться. Я растянулась на льняной циновке неподалеку от матери и, приподнявшись на локте, лениво наблюдала, как они, завернув наверх узкие платья, выжимали леи над своими смуглыми бедрами; вода поблескивала на их руках. Позади нас, за прокаленной солнцем деревенской площадью, клонилась к воле запыленная прибрежная растительность, ни один кустик не шевелился; саму реку мне не было видно. Я дремала в приятной истоме, наслаждаясь редкими драгоценными минутами абсолютного безделья. Мне исполнилось тринадцать, и тело мое едва начало приобретать первые очертания настоящей женственности. Я созерцала свое тело, стараясь осознать эти изменения: влажную от пота маленькую ложбинку между грудей, скромный холмик бедра, на котором покоилась моя свободная рука. Женские голоса то становились громче, то затихали — приятная литания[15] бессмысленной болтовни, которая меня мало интересовала. Время от времени мать передавала мне намокшую льняную тряпицу, и я проводила ею по лицу, но никто не беспокоил меня разговорами, и я была этому рада. Я отхлебнула пива, от созерцания своих прелестей мысли перекинулись на Паари, который задержался в школе, чтобы писать под диктовку учителя, и потом к отцу, который ушел на собрание деревенских старейшин. Урожай был собран, и земля лежала голая в летнем зное. Он часто скучал в эти месяцы. Его еще ни разу не привлекали к работам на строительстве, которое велось по повелению фараона, потому что его урожаи хлеба и лука были очень хорошими, но тогда ходили слухи, что Египет все ещё слишком ослаблен, чтобы возводить какие-нибудь крупные памятники. Мать с подружкой обсуждали ужасный голод, свирепствовавший в стране во времена сирийского узурпатора Ирсу, пока благой бог Сетнахт и его сын Рамзес, наше нынешнее воплощение бога, и третий, кто носил это прославленное имя, не начали возвращать страну на путь истинной Маат. Летом нередко заходила речь о голоде, о нем всегда говорили с беспокойством, переходя потом на более легкие темы для обсуждения.
— Знаете, было предсказание, — говорила мамина подружка. — Прорицатель в Фивах предупреждал Осириса Первого и его злого чужеземного визиря о том, что наступит голод, но я думаю, что тогда в стране были такие беспорядки, что никто ничего не заметил. Кто станет думать о голоде в то время, когда его могут убить в своей постели.
Моя мать что-то невнятно проворчала, потом откинулась, прислонившись спиной к стене, и стала вытирать шею и глубокую ложбинку между двумя своими пышными холмами. Я видела, что ее глаза закрыты. Она не любила разговоров на серьёзные темы, предпочитая анализировать мелкие недостатки и безобидные секреты соседей.
— Я слышала, что в Асват должен прибыть прорицатель, — продолжала женщина, — очень известный прорицатель, с которым советуется сам фараон. Он хочет посовещаться с нашим оракулом, я имею в виду, конечно, нашего храмового оракула, служителя бога Вепвавета.
— О чем? — вздохнула моя мать. Ее глаза оставались закрытыми.
— Ну, похоже, что Великий Гор строит флот и собирается торговать с Пунтом[16] и на Красном море, и даже в Индийском океане, а поскольку Вепвавет — бог войны, царь хочет знать, не опасно ли посылать туда корабли. — Она повернулась к моей матери и продолжала, заговорщически понизив голос: — В конце концов, за последние двенадцать лет Рамзесу пришлось воевать трижды.[17] Он ведь не хочет, чтобы на его корабли напали, когда те пойдут обратно, груженные сокровищами, в которых так нуждается фараон.
Мать открыла глаза.
— Ну откуда ты знаешь, в чем нуждается владыка? — сказала она резко. — Это не наше дело. Допивай свое пиво, болтунья, да расскажи мне лучше, как дела у твоих сыновей в школе.
Ее подружка ничуть не смутилась. Она была лучшей приятельницей матери, потому что никогда не унывала. Она выпрямилась и перевела дух, собираясь разразиться новой тирадой, когда я прервала ее.
— А этот прорицатель, — спросила я, — когда он прибудет? И как долго он останется здесь? Будет ли он вещать что-нибудь для селян или только советоваться с оракулом Вепвавета? — Я была необычно возбуждена, всю мою сонливость как ветром сдуло.
Она улыбнулась мне, сверкнув неожиданно белозубой улыбкой на бронзовом лице.
— Я не знаю, — призналась она, — но муж говорит, что он приедет на этой неделе. Жрецы делали уборку в храме и так яростно молились, будто к ним собирается явиться сам фараон. Спроси Паари. Он сможет рассказать тебе больше.
— Выброси из головы эти дурацкие мысли, Ту, — безапелляционно заявила мать. — Даже если человек согласится вещать для людей здесь, в селении, плата за это будет слишком высока, и с тобой, моя маленькая овечка, на эту тему никто советоваться не будет. — Чтобы смягчить свои слова, она снова наполнила мою чашку пивом и протянула ее мне. — Вряд ли ты сможешь предложить ему свои услуги как начинающая повитуха!
Я скорчила ей гримасу, пожала плечами, молча соглашаясь, потом выпила пиво. Голова моя внезапно начала работать. Что я могу предложить такому человеку, чтобы он согласился вглядеться в мое будущее и сказать мне раз и навсегда: покину ли я когда-нибудь это место? Женщины добродушно посмеялись надо мной, потом снова взглянули друг на друга. Подруга матери с напускной скромностью поинтересовалась:
