Франсин Риверс - Фамарь. Без покрывала
— Хотя бы раз, Вирсавия, попридержи свой язык! — Он поднял голову и свирепо посмотрел на нее. — А еще лучше, оставь меня!
— Как ты можешь разговаривать со мной с такой злобой? — Она сердито заплакала. — Я мать твоих сыновей. Трех сыновей!
— Трех никудышных сыновей.
Прищурившись, Иуда холодно взглянул на Ира.
У Фамари упало сердце. Она боялась, что Иуда скажет ему то, что приведет Ира в раздражение. В присутствии отца ее муж сдержится, но потом всю злость сорвет на ней.
Вирсавия продолжала говорить, пока Фамарь не захотелось закричать ей, чтобы она остановилась, чтобы ушла, чтобы имела хоть крупицу здравого смысла. К счастью, Вирсавия стремительно вышла, и в комнате воцарилась тишина.
Фамарь осталась одна, чтобы служить обоим мужчинам. Напряженная атмосфера в комнате пугала ее. Она снова наполнила чашу Ира вином. Он осушил ее и протянул жене. Прежде чем наполнить ее опять, Фамарь бросила на Иуду быстрый взгляд. Ир хмуро посмотрел на нее, а затем на отца.
— Следующие пять дней за стадами могут посмотреть Онан и Шела. Я собираюсь навестить своих друзей.
Иуда медленно поднял голову и взглянул на сына:
— Ты?
Голос был тихий, взгляд тяжелый.
Ир изменил тон. Он заглянул в свою чашу и осушил ее.
— Конечно, с твоего позволения.
Иуда пристально посмотрел на Фамарь и отвел взгляд.
— Иди. Но не устраивай скандала на этот раз.
На щеке Ира дернулся мускул:
— Я никогда не начинаю скандалы.
— Конечно, нет, — насмешливо проговорил Иуда.
Ир встал и приблизился к Фамари. Она инстинктивно подалась назад, но он крепко схватил ее за руку и притянул к себе:
— Я буду скучать по тебе, моя прелесть.
Выражение, с каким были произнесены эти слова, сводило на нет их смысл. Его пальцы больно впились в ее тело. Он отпустил ее, но ущипнул за щеку:
— Не тоскуй. Я ухожу ненадолго!
Когда Ир ушел, Иуда вздохнул с облегчением. Вряд ли он замечал присутствие Фамари. Склонившись, он обхватил голову руками, как будто она болела. Фамарь присела на корточки и ожидала, когда он прикажет ей уйти. Он молчал. Когда Акса принесла хлеб, Фамарь поднялась, взяла у нее маленькую корзинку с хлебом и кивком головы велела ей сесть возле двери. Приличия должны быть соблюдены.
— Акса испекла хлеб, мой господин.
Не дождавшись ответа, Фамарь нарезала хлеб и один ломоть положила перед свекром. Она налила чашу молока и взяла с блюда небольшую гроздь винограда, затем разломила гранат, так что сочные бусинки легко можно было извлечь из его внутренности.
— Твой отец Иаков здоров?
— Насколько это можно ожидать от человека, оплакивающего потерю любимого сына, — с горечью произнес Иуда.
— Один из ваших братьев умер?
Иуда поднял голову и взглянул на нее.
— Давно. Еще до твоего рождения.
— И он до сих пор скорбит? — спросила она удивленно.
— Он до могилы будет оплакивать этого мальчика.
Никогда Фамарь не видела такого выражения муки. Она жалела Иуду и не знала, как отвлечь его от печальных мыслей. Выражение его лица немного смягчилось. Внимание, с каким он рассматривал ее, смутило Фамарь, особенно когда его взгляд стал суровым.
— Он оставил на твоей щеке рубец.
Она быстро прикрыла щеку и отвернулась.
— Ничего.
Она никогда и никому не рассказывала о том, как плохо с ней обращается Ир. Даже когда Акса спрашивала ее об этом, она молчала, не желая предавать своего мужа.
— Ты печалишься о своем брате?
— Я печалюсь о том, как он умер.
Его тон заставил ее с любопытством взглянуть на него.
— А как он умер?
Лицо Иуды стало жестким.
— Он был растерзан зверем. От него не осталось ничего, кроме окровавленной одежды.
Слова звучали так, как если бы он произносил их множество раз и ему надоело их повторять. Когда Фамарь приподняла брови, его лицо приняло вызывающее выражение.
— Ты не веришь мне?
— Почему же не верю? — Она не хотела сердить его. — Я хотела бы побольше знать о своей семье.
— О своей семье?
Его рот горестно искривился.
Жар залил ее щеки. Он хочет сказать, что тоже исключает ее из своей семьи? Вместе с обидой зашевелился гнев. И это Иуда, который привел ее в свой дом, выбрал ее для своего сына! Конечно, к ней он будет справедлив.
— Семья, в которую ты привел меня, мой господин, семья, которой я хочу служить, если только мне позволят.
— Если Богу угодно…
Углы его рта опустились. Он взял кусок хлеба и начал есть.
— Ты ничего не хочешь сказать мне? — тихо произнесла она. Ее мужество истощилось.
— Что ты хочешь узнать?
— Все. Особенно о твоем Боге. Где Он живет? Как Его зовут? Как ты Ему поклоняешься? Он невидим, как утверждает мой отец? Откуда ты знаешь, что Он существует?
Иуда отклонился назад:
— Я думал, что ты хочешь знать о моем отце и братьях.
— Я слышала, что ваш Бог уничтожил города, которые находились в соляной долине, где теперь топь.
— Это правда. — Иуда отвел взгляд. — Ангел Господень сказал Аврааму, что Он уничтожит эти города, если среди их жителей не найдется десяти праведников. Авраам собственными глазами видел упавшие с неба огонь и серу. — Он торжественно взглянул на Фамарь. — Неважно, что ты Его не можешь видеть или слышать. Он есть…
— Есть… что?
— Просто… есть. Не докучай мне своими вопросами. Ты хананеянка. Иди в комнату Вирсавии, выбери там себе идола и поклоняйся ему! — сказал он насмешливо.
Глаза защипало от слез.
— Вы глава этого дома.
Иуда покраснел и поджал губы. С искаженным гримасой лицом он вглядывался в Фамарь, затем слегка нахмурился, но заговорил спокойно:
— Бог Иакова превращает камень в источник вод. Он может одной мыслью уничтожить человеческую жизнь.
Взгляд Иуды был мрачен.
— А где Он живет?
— Везде, где захочет. Повсюду. — Иуда пожал плечами. — Я не могу объяснить того, чего и сам не понимаю. — Он уставился вдаль. — Иногда я и не хочу знать…
— Как ваш народ узнал о Нем?
— Он говорил с Авраамом и с моим отцом.
— Так же, как мы с вами? Почему такой всемогущий Бог унизился до того, что разговаривал с простыми людьми?
— Не знаю. Когда Авраам впервые услышал Его, Он был… голосом. Но Господь является в любом виде, в каком Ему угодно и когда Ему угодно. Он разговаривал с Авраамом лицом к лицу. Мой отец вырвал у Него благословение. Ангел Божий коснулся его бедра и навсегда покалечил его. Иногда Он говорит в… сновидениях.
Последнее, кажется, сильно тревожило Иуду.
— Он когда-нибудь говорил с тобой?
— Нет, и, я надеюсь, Он никогда не заговорит со мной.
— Почему?
— Я знаю, что Он скажет мне.
Иуда тяжело вздохнул и откинулся на подушки, швырнув хлеб на поднос.
— Каждый бог требует жертвы. Какую жертву требует ваш Бог?
— Послушания. — Иуда нетерпеливо махнул рукой. — Не спрашивай меня больше ни о чем. Оставь меня!
Покраснев, Фамарь пробормотала извинение. Она была не лучше Вирсавии, когда досаждала ему вопросами. Устыдившись своего поведения, она решила уйти.
— Сказать Вирсавии, чтобы она прислуживала тебе?
— Лучше пусть меня ужалит скорпион. Я хочу побыть один.
Вслед за Фамарью из комнаты вышла Акса.
— Что ты сказала ему, что он так расстроился?
— Я просто задала ему несколько вопросов.
— Каких вопросов?
— Просто несколько вопросов, Акса. Тебя это совершенно не касается.
Акса не поняла бы ее стремления узнать о Боге отца Иуды. Кормилица поклонялась тем же богам, что и Вирсавия, и ее сыновья, мать Фамари, ее братья и сестры.
Почему же Фамарь была другой? Почему она жаждала чего-то большего?
— Меня касается все, что ты делаешь, — с явным недовольством заявила Акса. — Я твоя кормилица или нет?
— Сегодня я не нуждаюсь в кормилице.
Фамарь не могла признаться Аксе, что интересовалась Богом Иуды. Живя среди людей, поклоняющихся каменным, деревянным и глиняным богам, она притворялась. Боги ее матери и отца имели уста, но никогда не говорили. У них были глаза, но могли ли они видеть? У них были ноги, но они никогда не ходили. Могли ли они думать, чувствовать, дышать? Она видела правду: тот, кто поклонялся им, становился таким же, как и они, — холодным и жестоким. Как Вирсавия. Как Ир. Как Онан. Когда-нибудь таким же станет Шела.
Иуда же не был бесчувственным и равнодушным человеком. Сердце его было разбито. Она видела его страдания. Почему этого не видели другие, кто, думается, должен был любить его? Его жена! Его сыновья! Они, кажется, заботились только о себе.
Иуда был евреем, и он был сильным человеком, однако Фамарь видела, что он очень несчастен и сильно страдает. Казалось, у него нет и минуты покоя, даже когда он остается один, в тишине. Нельзя было во всем винить эгоистичную и сварливую жену, вздорных сыновей. Должны быть другие причины, более глубокие и сложные. Если Вирсавия и знала их, то никогда и никому не говорила об этом. Кажется, ее даже не волновало, что ее муж страдает. Она только жаловалась, что Иуда каждый раз, вернувшись от своего отца, предается размышлениям.
