Дон Делило - Весы
Троцкий в Бронксе. Но Троцкий — не настоящее имя. Ленин — тоже на самом деле не Ленин. Сталина звали Джугашвили. Исторические имена, псевдонимы, боевые и партийные клички, революционные имена. Некоторые из этих людей подолгу находились в изоляции, выживали страшными северными зимами в ссылке или в тюрьме, чувствуя дыхание истории в комнате, ожидая, когда она хлынет сквозь стены и унесет их с собой. История для них была реальной силой, осязаемо присутствовала в комнате. Они чувствовали ее и ждали.
Книги были своего рода битвой. Ему приходилось бороться, чтобы просто понять смысл прочитанного. Но и сами книги — результат борьбы. Люди сражались за возможность писать, сражались за жизнь. Ли вполне устраивало, что тексты чаще всего являли собой скопления неподатливой теории. Чем сложнее книги, тем жестче барьер между ним и остальными.
Но хватало и доступных вещей. Он хорошо представлял капиталистов и эксплуатируемые массы. Они были у него перед глазами, окружали изо дня в день.
Маргарита подрумянивала муку на чугунной сковороде. За едой они смотрели друг на друга. Она всегда была здесь, руки заняты, глаза блестят за стеклами очков в темной оправе. Он видел, как напряжение и возраст отражаются на ее лице, как натягивается кожа у корней волос, и ощущал смесь жалости и брезгливости. Они смотрели телевизор в соседней комнате. На стене висели миниатюрные ивовые корзинки. Кожа обтягивала ее череп.
— Лилиан считает, что я тебя чересчур балую. Говорит, будто ты уверен, что можешь мной распоряжаться.
— Я твой сын. Ты должна делать то, что я хочу.
— Согласна, я и слова против не сказала бы, но твои братья висели у меня на шее. Они требовали внимания, которого человек просто не в силах дать. Здесь появляется человеческий элемент. Когда я думаю обо всех этих трагедиях… У твоего папы заболела рука, когда он косил траву. Дальше понятно что.
— Они пошли в армию, чтобы смыться от тебя.
— Думаю, каково быть бабушкой, которую лишают любви. По понедельникам мы ели фасоль с рисом. Я возила тебя в коляске в «Годшоз».
Сколько он себя помнил, они ютились в тесных квартирках. То было основное воспоминание Освальда. Он вдыхал запах, когда она проходила, запах ее одежды, висевшей за дверью, тропический туман корсетов и туалетной воды. Заходил в туалет, где стояла ее вонь. Слышал, как она бормочет во сне и скрежещет зубами — зубами «мертвой головы». Он заранее знал, что она скажет, предугадывал ее жесты.
— Я имею право на лучшую участь.
— Я тоже. Я как раз и имею. У меня есть права, — ответил он.
Он помогал ей вешать выгнутые полки. Он отыщет коммунистическую ячейку и вступит в нее. В этом городе полно всяческих иностранцев с самыми разными идеями и убеждениями. Есть люди, которые помещают в газетах объявления для своего святого покровителя с просьбой о помощи. Есть люди, которые носят береты, люди, не могущие связать двух слов по-английски. В порту он видел угнетенных рабочих, разгружающих девяностофунтовые связки бананов из Гондураса. Он найдет ячейку, ему дадут задание, чтобы он мог показать себя.
— Лилиан думает, я без конца буду ее благодарить. Она жить не может без этих «спасибо» да «пожалуйста».
— Она считает, что нам недалеко до уличных попрошаек.
— Она думает, мы ей обязаны, — сказала Маргарита. — Девочкой меня все любили. Я буду стоять на своем.
Они некоторое время прожили у ее сестры Лилиан на Френч-стрит. Сняли квартиру на Сент-Мэри-стрит, правда, пришлось переехать в более дешевую, в том же доме. Затем они нашли жилье в Квартале.
Он тихий и прилежный мальчик, и он просит есть, как и всякий мальчик.
— Семья Клэйвери была бедной, но счастливой. По понедельникам мы ели фасоль с рисом. И теперь она болтает у меня за спиной все, что вздумается, только потому, что на пару недель пустила нас к себе. Они чешут языками и выдумывают всякое, но меня это не удивляет. У них есть свои причины, о которых они помалкивают. Они говорят, что я моментально взрываюсь. Ни с кем не могу ужиться, так сказать. В жизни не признаются, что сами виноваты. С ними невозможно спорить. Она говорит, я из-за одного словечка раздуваю целую ссору, и мы не разговариваем, пока не встретимся на улице, и тут же: «Привет, как жизнь? Заходи к нам как-нибудь».
— Она так считает, потому что дает мне деньги на прокат велика.
Они жили в трехэтажном доме в переулке, выходившем на Кэнал-стрит, где люди сновали взад-вперед, и жарко сияли витрины магазинов. В доме были арочные входы с лепниной по краю. Маргарите они нравились больше всего. Иначе дом являл бы собой грустное зрелище. Ли досталась спальня, Маргарита спала на диванчике в большой комнате.
На Первом кладбище Святого Людовика он видел старого негра в одних носках — он храпел, прислонившись к мавзолею на ножках, солнце играло на бутылочных осколках.
За едой они смотрели друг на друга. Он отрабатывал шахматные комбинации на кухонном столе. Она описывала дома, дворы и мебель начала века, как все было в Новом Орлеане, где она выросла, счастливое дитя. Он понимал, что это важно. Он не отрицал ценности ее слов и силы образов, которые она носила в себе. Все это было важно: семья, деньги, прошлое, но они не затрагивали его подлинной жизни, его центростремительной сущности, и потому ее слова падали в воздушную яму.
Он видел, как возле бара крепкий мексиканец, или кто он там, вдруг по-женски вильнул бедром, и его друзья захохотали.
У него была однотомная всемирная энциклопедия, и тетя Лилиан говорила, что он читал ее, как повесть о морских приключениях. Кинетическая энергия. Плотина «Гранд-Кули». Он вступит в коммунистическую ячейку. Они будут до глубокой ночи обсуждать теории. Ему станут давать задания, посылать в ночные рейды, требующие смекалки и хитрости. Он будет ходить в черных одеждах, бегать под дождем по крышам.
Многие ли знают, что крикливый зуек — птица из семейства ржанковых?
Пришло письмо от брата Роберта, его родного брата, который все еще служил в морской пехоте. Ли вырвал страницу из тетради на пружинке и сразу написалему, большей частью просто отвечая на вопросы. Он любил брата, но точно знал, что Роберт не догадывается, кто он на самом деле. Это была старая семейная тайна. Ты не знаешь, кто я. Роберта назвали в честь их отца, Роберта Э. Ли Освальда. Отсюда же и его имя, Ли. Отец лежал в конце аллеи Лэйквью и превращался в мел.
— Я возила тебя в «Годшоз» посмотреть на флаг, только ты и я. Шла война, мы жили на Полин-стрит, и на фасаде «Годшоз» вывесили флаг высотой в семь этажей, я еще купила там светло-серый костюм, в котором я на фотографии с мистером Экдалом, сразу после свадьбы. Американский флаг в семь этажей. Это когда ты устроил переполох с миссис Роуч, бросил в нее железной игрушкой.
Ему хотелось написать рассказ о ком-нибудь из библиотеки для слепых. Только так и возможно представить себе их мир.
У Маргариты были голубые глаза и темные ресницы. Она работала продавщицей и кассиром рядом с трикотажной лавкой на Кэнал-стрит, где лет за двенадцать до того была менеджером, пока ее не уволили. Официальным поводом было то, что она не умеет складывать и вычитать. Но Маргарита знала, как все обстоит на самом деле, чувствовала флюиды, слышала презрительный завистливый шепот, и это было еще не так страшно, как в тот раз, когда ее уволили из «Лернерз» в Нью-Йорке, заявив, что она не пользуется дезодорантом. Это было неправдой, потому что каждый день она мазалась шариковым дезодорантом, и если он не действует так, как говорят по телевизору, то почему изгоем сделали ее? Нью-Йорк не отставал от времени по части странных запахов.
Ли делал уроки за кухонным столом: на такие вопросы только идиотам отвечать. Мать будила его в школу, настойчиво хлопая в ладоши в дверях, пальцы одной руки шлепали по ладони другой. Порой хотелось ее убить — если он случайно натыкался на нее посреди улицы. Он слышал ее шаги, слышал, как она поворачивает ключ в замке. Голос раздавался из кухни, в туалете спускалась вода. Он знал ее интонации, паузы, слово в слово предугадывал, что она скажет. Она хлопала в ладоши в дверях. Проснись и пой.
— Очевидно, — читал он, — определение величины капитала, инвестируемого в рабочую силу, как обращающегося капитала, вторично, поскольку элиминирует его специфические отличия в процессе производства.
Ли говорил с сестрой Роберта Спраула о политике, в основном для поддержания беседы. Они играли в шахматы на закрытой веранде у Спраулов дома. Роберт сидел рядом, дописывая курсовую по истории военной авиации.
Она была на год старше Ли, белокурая, с нежной кожей и серьезным лицом. Она будто бы старалась не казаться чересчур красивой. Встречаются такие девушки — они прячутся за маской опрятности и сдержанности.
— Эйзенхауэр отделался слишком легко, — говорил Ли, — и я могу это доказать.
