Тадеуш Квятковский - Семь смертных грехов
– Отец, – сказал он сдавленным голосом, – ведь я наследник пани Фирлеевой.
– Я хорошо знал, кто вы, – спокойно ответил брат Макарий, покачиваясь из стороны в сторону, словно маятник.
– Послушай, святой отец, – голос магната упал до молящего шепота. – Сотвори еще одно чудо: сделай так, чтобы я смог попасть к ней.
– Нелегкое это дело, – ответил на всякий случай квестарь, так как не представлял, куда клонит вельможа.
– Знаю, отец. Иезуиты стерегут пани Фирлееву лучше, чем королевская стража. Сделай же так, чтобы мне не препятствовали бывать у нее.
Брату Макарию давно было известно, что в Тенчине творятся какие-то темные дела, но никто из окрестных жителей толком ничего не знал, кроме того, что пани Фирлеева совсем потеряла голову и отдалась под опеку иезуитов. Брату Макарию хотелось разузнать обо всем поподробнее. Он прищурил глаза и, выбросив вперед руку, прикоснулся пальцем к груди вельможи.
– Нелегкое это дело, – повторил он, изобразив на лице утомление, потом торжественно добавил: – Отцы-иезуиты тоже умеют творить чудеса.
– Помоги, святой отец, и я наполню твой мешок золотом и драгоценностями.
Квестарь презрительно махнул рукой и отвернулся, не говоря ни слова.
– Не веришь? – воскликнул магнат. – Пан Тшаска! Стоявший у печи шляхтич подбежал к столу.
– Пан Тшаска, покажи святому отцу нашу щедрость!
Тшаска вытащил из-за пазухи кошель и высыпал себе на ладонь несколько золотых монет. Расставаться с талерами было нелегко: он взвешивал их на ладони и перебирал пальцами, как бы играя на лютне.
– Дай еще, – приказал вельможа, – наша милость велика.
Шляхтич добавил еще несколько монет. Магнат нетерпеливо выхватил у него из рук кошель и бросил на стол.
– Вот тебе скромный задаток в счет будущего.
Брат Макарий медленно, не торопясь сгреб разбросанные по столу монеты, потряс ими над ухом – хорошо ли ввенят – и спрятал золото за пазуху.
– Ничто так не убеждает, как эти аргументы, – сказал он, видя, что магнат с нетерпением ожидает ответа. – Я, конечно, мог бы выпросить у бога золота сколько угодно, хоть целую гору. Господь бог наш, известно, не скупится для нас, бедных, когда дело идет о том, чтобы принести облегчение ближнему. Но стоит ли забивать создателю голову мелкими просьбами, когда на свете есть такие благородные люди, как ты, всемилостивый пан.
– Так, значит, ты свершишь чудо, превосходящее чудеса отцов-иезуитов?
Квестарь низко поклонился.
– Поистине, ясновельможный пан, тебе выпало необыкновенное счастье повстречаться со мной. – Брат Макарий скрестил руки на груди и дружески улыбнулся магнату.
– Решено! – воскликнул обрадованный вельможа.
– Решено! – хором рявкнули у печи слуги, сидевшие до тех пор тихо, как кролики.
– Вина! Пусть оно льется рекой! – выкрикивал обрадованный магнат и повалился на скамью, словно после целого дня тяжелой работы.
Подбежал Матеуш с пузатым жбаном, а челядь тем временем пристроилась к стоящим у стены бочкам и разливала вино во что попало. Матеуш лишь успевал чертить мелом палочки на своей доске, наблюдая, как бы чего-нибудь не прозевать себе в убыток. И зорко следил за каждым жестом магната, опасаясь его гнева. Брат Макарий бесцеремонно взял под свою опеку жбан и какое-то время очень нежно ворковал над ним. Когда же немного спустя содержимое жбана исчезло, квестарь потребовал более достойного преемника, на которого и перенес свои дружеские чувства. Тем временем вельможа подробно рассказывал ему, как иезуиты даже не подпустили его к подъемному мосту замка и заставили уехать ни с чем, прислав записку, что пани Фирлеева не желает видеть своего родственника.
Вельможа не умел пить и после нескольких глотков так захмелел, что пан Тшаска вынужден был приличия ради поддерживать все время свисавшую голову магната. Тем не менее ясновельможный пан не переставал ругать отцов-иезуитов – так они въелись ему в печенку. Когда же он захрапел, квестарь, воспользовавшись общим замешательством, схватил мешок и попытался ускользнуть через широко раскрытую дверь. Кто-то из слуг преградил ему путь, но брат Макарий так благословил его, что тот пал на колени и, сокрушаясь над своими грехами, стал биться головой оземь. Пан Тшаска, в свою очередь, хотел задержать квестаря в дверях, но спьяну позабыл, что собирался делать, остановился пошатываясь, запустив пятерню в волосы и стараясь что-то припомнить. Наконец он промямлил:
– Др-р-у-м-м, п-поч-тенный.
Брат Макарий окунулся в темную, как деготь, ночь. Он глубоко вдохнул холодный воздух, остановился и почувствовал себя так легко, что без колебаний направил свои стопы в корчму Мойше. А там веселье было в самом разгаре. Как на свадьбе, гудела волынка, ей весело вторили подгулявшие мужики. Квестарь знал, что Мойше неохотно принимает его у себя, поэтому, прежде чем войти, приоткрыл дверь и осмотрелся. Крестьяне радостными криками приветствовали его появление. К нему подбежал волынщик со своим инструментом. И квестарь, не ожидая особых приглашений, размахивая мешком, торжественно вступил в корчму. Остановившись посредине, он затянул песню, мелодию которой сразу же подхватила волынка:
Наливайте же вина,
Пиво нам противно:
Щедрый пьет вино до дна,
Скупец тянет пиво.
Ото всех недугов нас
Вылечит горилка.
Наливайте же вина —
Это не безделка.
Хватим водки кружек пять
Да завалимся мы спать.
Утром встанем, выпьем снова,
Даст бог, будем мы здоровы.
Брат Макарий юлой повернулся на пятке и закричал:
– Мойше, старый еврей, я пришел к тебе, чтобы не лишать тебя счастья быть милосердным.
Мойше стоял около печи, покачивал головой и печально смотрел на широко открытые двери корчмы.
– А я думал, что ты осчастливишь меня только завтра.
Брат Макарий остановил волынку и прошелся по комнате. Пан Гемба лежал, раскинувшись под столом, словно его пригвоздили к земляному полу. Пан Топор свесился через стол и нежно заключил в объятия ноги какого-то мужика, храпевшего так, что потолок трещал. Брат Макарий ясно себе представил, сколько всякого вина было тут перелито из объемистых бочек в животы. И, широко простирая руки, радостно воскликнул:
– Я никогда не откладываю на завтра то, что можно выпить сегодня!
Глава вторая
Заскрежетали цепи, и подъемный мост начал медленно опускаться. Поднялся страшный шум и крик. Перепуганные птицы стаями закружились над башнями замка. Толпа мужиков и баб двинулась ближе ко рву, наполненному затхлой водой. Оттуда распространялась такая вонь, что могла сшибить с ног даже самого крепкого человека. Крестьяне не переставали галдеть, и заткнув носы, пытались перекричать друг друга. Каждый хотел оказаться на мосту первым. Слуги, крутившие на той стороне барабаны с цепями, грозили толпе, однако это не помогало. Высокий, худой монах с низко надвинутым на лоб капюшоном распоряжался слугами, наблюдая, чтобы те не упустили из рук ворот, и не обращал внимания на шум, поднятый крестьянами. Наконец мост лег на деревянные подпоры, и толпа устремилась по нему, но тут слуги схватили алебарды и, скрестив их, преградили путь к воротам замка. Кто напирал слишком сильно, получал подзатыльник, а то и удар кулаком по лбу, это успокаивало, и пострадавший стихал. Но те, кто был подальше и ударов не получал, продолжали нажимать. Дело дошло до свалки, так как в Тенчинском замке слуги были крепкие, как быки. Один из крестьян от удара потерял равновесие и под общий смех мешком плюхнулся в вонючий ров, где и увяз по шею. С трудом вытащили беднягу оттуда; от него так разило, что бабы прогнали его из толпы и ему пришлось последним улаживать дело с замком. Монах стоял недвижимо, как кол, вбитый в землю. Пока крестьяне не умолкли, он и не шелохнулся, спокойно выжидал, бросая из-под капюшона холодные, презрительные взгляды. Мало-помалу толпа успокоилась, мужики перестали толкаться и шуметь. Воцарилась тишина, все как бы застыли в ожидании. Голуби опустились на стены замка, стало вновь слышно стрекотание кузнечиков. Монах надменно усмехнулся и приказал впустить первых просителей.
Стражники хватали за шиворот тех, кто оказывался поближе, и подводили к монаху. Посыпались просьбы, оправдания, жалобы. Крепостные жаловались на приказчиков, отнявших последний хлеб, что оставался до нового урожая. Монах выслушивал всех с безразличием и невозмутимостью. Лишь иногда он недовольно поворачивал голову, тогда слуги оттаскивали жалобщика и избивали в сторонке.
– Отец, – умоляла какая-то старушка, – у меня двоих сынков увели в колодках за то, что недоглядели за нанским добром. А как им доглядеть-то, они больны были, лихорадка их трясла. Смилуйся, отец, – пыталась она обнять колени монаха, но тот с отвращением отодвинулся от нее. Слуги схватили старуху, а та, продолжая тянуть руки к монаху, кричала: – Сделай божескую милость, отец!
