Сергей Григорьев - Александр Суворов
Хозяин грозно нахмурился, встал из-за стола и вышел из столовой. Прасковья Тимофеевна хлопнула в ладоши, кинулась со смехом к Александру, подхватила его на руки, как малого ребенка, и принялась целовать в губы, глаза, щеки, прижала его к груди. Прижавшись к жесткой парче ее платья щекой, Александр услышал, как горячо стучит сердце боярыни.
— Пойдем все ко мне, — сказала хозяйка, поставив Александра на пол. — Вася, где ты?
Вася лазил под столом, разыскивая красное яблоко, кинутое ему Александром.
— Вот оно!
Хозяйка выбежала из столовой, за ней побежали мальчишки и поспешила Авдотья Федосеевна.
За темным переходом распахнулась дверь в большой покой со сводами, подпертыми посередине круглым столбом. Здесь было жарко, шумно, суетливо. У Александра зарябило в глазах. Суетились смешные карлы, пододвигая гостям стулья. Вея лентами, перебегали, хихикая, с места на место девушки в пестрых сарафанах. Качаясь в кольце, сердито кричал, раздувая розовый хохол, большой белый попугай. На полу расхаживал, распустив долгий цветной хвост, павлин. Около него кружился, щелкая клювом, тонконогий журавль. Из угла слышался звон струн. На коленях у молодого статного черкеса лежали гусли.
— Девушки! — крикнула хозяйка, хлопнув в ладоши. — Гостей величать!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Колотушка
Девушки стали полукругом. Все стихло. Гусляр ударил по струнам, задавая тон. Но не успели певицы выдохнуть первое величальное слово, как в дверях показался дворецкий с зажженным канделябром в руке и громко сказал:
— Боярин просит Александра Васильевича Суворова-сына к себе.
Все замерли.
— Не бойся! Не бойся! Иди! — шепнула хозяйка Александру.
— А я вовсе и не боюсь! — ответил Александр и смело пошел за дворецким, не взглянув на мать.
— Растревожил ты боярина! Всю ночь спать не будет, — сказал Потапыч, погладив мальчика по голове.
Дворецкий провел Александра через темный, холодный зал, где гулко отдавались шаги, к знакомой уже ему рогожной двери и пропустил Александра вперед, плотно затворив за ним дверь.
Боярин сидел на прежнем месте в своей качалке. Пелагея Петровна возилась около вороха сена, накрытого ковром, в углу покоя — она готовила хозяину постель.
Перед Головиным на раздвижном пюпитре с горящей свечкой лежала большая книга. Боярин молча указал Александру на низенькую скамейку у своих ног. Суворов сел. Сердце его стучало беспокойно.
— Пелагея, ставни закрывать! — приказал боярин.
— Слушаю, государь!
И, подойдя к окну, домоправительница громко прокричала молитву.
— Амень! — хором ответило со двора несколько голосов.
Со страшным шумом и визгом в петлях захлопали железные ставни, загремели болты. Видно было, что люди старались нарочно делать как можно больше стука и грома. То же делалось во всем доме — грохот доносился со всех сторон.
Пелагея заложила чеками просунутые внутрь болты. Стало тихо. Вошел дворецкий и ввел старосту с бирками[13] в руке; с ним вместе вошли выборный караульщиков с кленовой колотушкой и ключник со множеством ключей на большом кольце.
Дворецкий поклонился боярину и, обратясь к выборному, начал говорить:
— Слушайте приказ боярский: смотрите всю ночь не спите, кругом барского дома ходите, колотушками громко стучите, в рожок трубите, в доску звоните, в трещотку трещите, по сторонам не зевайте и помните накрепко: чтобы птицы не летали, странным голосом не кричали, малых детей не пугали, на крыши бы не садились и по чердакам не возились. Слушайте же, ребята, помните накрепко!
— Слышим! — во всю глотку гаркнул выборный.
— Слышим! — глухо отозвалось со двора.
Выборный с низким поклоном подал боярину колотушку и поцеловал ему руку. Староста отдал бирки Пелагее Петровне. Дворецкий повернулся к старосте и прочитал ему наставление:
— Скажи сотским и десятским, чтобы все они, от мала до велика, жителей хранили и строго соблюдали, обывателей от огня неусыпно сберегали, глядели и смотрели: нет ли где в деревнях Целееве, Медведках и Голявине смятения, не увидят ли на небесах какого страшного явления, не услышат ли под собой ужасного землетрясения. Коли что случится или диво какое приключится, о том бы сами не судили и ничего такого бы не говорили, а в ту пору к господину приходили и все бы его боярской милости доносили и помнили бы накрепко!
Ключнику столь же складный и подробный приказ отдала, приняв от него кольцо с ключами, Пелагея Петровна.
Дворецкий махнул рукой. Выборный, староста и ключник вышли, за ними и дворецкий. Пелагея Петровна спрятала под подушку бирки и ключи, взбила попышней сено постели, потушила все свечи, кроме одной, на пюпитре с книгой, и, пожелав боярину сладко почивать, удалилась.
Настала великая тишина… Александр сидел у ног Головина, пока длилась странная церемония, и не смел шевельнуться, помня за собой уже шесть преступлений.
Головин положил Александру на голову тяжелую руку и спросил:
— Кота видел или соврал?
— Нет, не видел. Соврал.
— Зачем? Лги только в крайности, ради жизни спасения…
Головин помолчал и еще спросил:
— Чего за столом рассмеялся?
— У боярыни зайчики в глазах прыгали… Такие веселые!
— Бойся женских глаз, отрок. Почему одной каши спросил?
— А я поросенка не люблю: он на ребенка похож.
— Так. «Будь умерен в пище и питии». Это хорошо. Человек выше сытости…
— Коли нечего есть, так и каши запросишь…
— Ты спросил: «Кто все это съест?» Они! — Головин повел рукой вокруг. — Нынче ради тебя и матери, почитай, две сотни людей сыты.
Рука Головина все тяжелее давила на голову Александра. Он пытался и не мог выпрямиться. Боярин придавил голову Суворова почти к коленям:
— А за то, что невежей был, вот тебе!
Александр больно стукнулся носом о свою коленку. Из носа брызнула кровь. Он вырвался из-под руки Головина и закричал.
— Ох, батюшка, — всполошился старик, — да я тебе, никак, нос разбил? Ай-ай! Враг попутал… Прости ты мне, окаянному!
Головин схватил вдруг колотушку, подбежал к окну и застучал. В то же мгновение на дворе засвистели, закричали дозорные во много голосов, застучали колотушки, затрещали трещотки, затрубили рожки, забунчала чугунная доска.
Головин, повалив пюпитр с книгой, упал в кресло, закатив глаза. Свеча погасла. Светила теперь одна лампада в углу.
Александр испугался, кинулся к одной двери, к другой, но обе они оказались запертыми снаружи. Напрасно мальчик бил в двери ногами и кулаками. Никто не отзывался. Да и нельзя было услышать беспомощный стук средь грохота, гама и звона со двора.
Александр увидел, что убежать нет возможности. Он подошел к Головину. Боярин лежал в кресле с закрытыми глазами и, казалось, заснул.
Шум на дворе постепенно затихал и наконец прекратился. Александр поставил пюпитр, поднял книгу и положил на место, затеплил от лампады свечу и прикапал ее на место к пюпитру.
Осторожно Александр открыл книгу, стоя рядом с креслом, и радостно вскрикнул: об этой книге он мечтал, из нее много ему рассказывал отец, но нигде не мог достать, хотя и обещал давно. Книга Квинта Курция о делах содеянных Александра Великого, царя Македонского, переведена повелением Царского Величества с латинского языка на российский лета 1709-го и напечтана в Москве в 1711 году в декабре месяце.
Боярин, пробужденный от забытья радостным восклицанием Суворова, ласково положил ему руку на плечо и спросил:
— Здорово я тебе нос разбил?
— Ничего, ничего, сударь!.. Какая у вас книга!
— Сию книгу я читаю, когда мне не спится. Вот погоди…
Дрожащей рукой Головин открыл двадцать первую страницу и начал читать вслух:
— «…Александр мнози филозофы и риторы встречают, кроме Диогена, который тогда был в Коринфе, и Александра ни во что вменяя, в бочке живяше: удивлялся же ему Александр при солнце сидящему, прииде и вопроси, чего требует. Он же рече: «Требую, да того от меня не отъимеши, чего мне дать не можеше». Которым ответом Александр весьма утешился и, ко своим обратися, рече: «Хотел бы аз быти Диоген, аще не бы Александр был». И, паки обратясь к Диогену, Александр вопросил: «Неужто не могу ничего тебе дати?» Диоген ответствовал тако: «Усторонись несколько и не застанавливай мне солнце…»
Положив руку на страницу, Головин спросил:
— А ты кем бы хотел быть: Александром Великим или Диогеном? Что тебе сходнее?
Александр живо ответил:
— Диоген не мог стать Александром, сударь!
— Ну, а тот?
— Быв Александром Великим, стать Диогеном — нищим! После великих почестей и славы поселиться в собачьей конуре!
Головин засмеялся:
— Да, милый, такого не бывало… Вот слушай еще! — Головин перевернул несколько страниц.
