Абель Поссе - Райские псы
Утром его нашли мертвым — со звездой Давида в крепко сжатом кулаке (вот он, его Бог, в час истины) и с девичьими панталонами из приданого, закрывающими правую щеку.
Следует упомянуть: именно в те отчаянные дни Изабелла и Беатрис послали к Фердинанду в Сарагосу проворного всадника с вылепленной из теста голубкой, ее терзала страшная птица из жженого сахара.
Через несколько часов после известия о внезапной кончине Магистра, случившейся в Вильяррубии, Изабелла получила от Фердинанда любезнейший (не напрасно он был королем Сицилии) ответ, достойный самого галантного кавалера:,
«Сдается нам, будто следующий к Вам жених,
тот, что из Калатравы, почувствовал себя дурно, {24}
внезапно, в Вильяррубии.
Видно, на ином, брачном ложе —
вечном — ждет его истинное блаженство…
Друг…»
Любовь жестким пламенем сжигала тело девочки-принцессы. То были дни восторгов и смятенья. Любой ветерок, стоило ему приблизиться к ней; начинал дышать жаром. Даже студеный сентябрьский ветер не нес успокоения.
Пытаясь справиться с собой, она вскакивала на коня и неслась галопом по холодным полям. И в десять дней загнала трех коней.
Как сообщают хроники, от принцессы стал исходить сильный запах (о нет, нет, конечно, не неприятный!), запах львицы, ждущей самца.
В сумерки ей становилось особенно плохо. Придворные дамы неустанно прикладывали ко лбу ее ледяные компрессы и давали нюхать нашатырь. Только так могла она выдержать положенный час молитвы.
Жестоко страдала в те дни и Бельтранша. Она все понимала: перед ней был надменный лик, дикий лик настоящей любви, губительной и безжалостной страсти.
Она кидалась к безвольному отцу и требовала срочных мер:
— Найдите же еще одного Магистра де Калатрава, еще одного французского принца, кого-нибудь, ради Бога, кого-нибудь!
Она билась в истерике, рыдала, угрожала. Пыталась расшевелить мрачного Торквемаду: ее тетка Изабелла — иудейка, она точно узнала. Ей всюду мерещились посланцы влюбленных. По ее наущению усилили стражу у покоев Изабеллы.
Каких-то ни в чем не повинных козопасов, прибывших с запада, по ее приказу побили палками и даже пытали. Спотыкаясь на высоких каблуках, походкой скороспелой шлюшки кидалась она к торговцам и цепкими ручками ворошила их поклажу. Отыскивала сахарных кабанчиков, раскрашенные стрелы, неподписанные послания… В каждом чужестранце виделся ей гонец любви.
Кольцо вокруг Изабеллы сжималось. Кольцо ненависти и. подозрительности. Жизнь становилась невыносимой. Как нарочно, словно дразня врагов, груди ее налились и вызывающе выпирали из платья, точно тугие и полные тыковки. Словно бутоны апрельских роз. Принцесса боялась, что в лкхбой момент они могут лопнуть, и брызнет из них густое молоко.
Бывало, в часы молитвы, вдруг слышалось легкое шуршание, а за ним громкий, скандальный треск: платье разлеталось по швам — от пояса до щиколотки. Принцесса остро ощущала приближение мига, когда плоть ее взорвется, как спельдй плод граната под жарким июньским солнцем (под солнцем Гранады).
А стены замка уже не могли скрыть происходящего. Запах, о кбтором мы упоминали (запах течной львицы), проникай наружу и манил стаи диких собак. Охваченные бешеной похотью, они мчались сюда из полей Сеговии, Авилы, Саламанки. Их было видно издали: одно огромное адское чудище, обезумевший дикий зверь. Ночами уснуть не давали лай, вой, рев — океан буйства, волны ярости, жестокие брачные бои.
Пришлось посылать на псов отряды вооруженных топорами и гарротами мужчин.
(Тогда, кстати, зародилась мода, которой суждено было стать традиционной: чтобы предохранить волосы от брызг собачьей крови, воины сего братства начали покрывать головы чудными импровизированными шапками из. прорезиненной ткани — материи моющейся, мягкой, непромокаемой.)
Медленно подступала осень. Дни делались короче. А ночи — в плотном облаке неутоленной страсти — все длиннее и мучительнее. Уже в три утра просыпались спавшие вместе Изабелла и Беатрис и, как могли, коротали время до спасительного рассвета. Молились. Вышивали, придумывая особенно сложные рисунки. Ничего не помогало: девочка-принцесса задыхалась, то и дело бежала, она к окну, чтобы глотнуть холодного и влажного ночного воздуха. {25}
Надо было решаться. Надо было действовать. Пока же Изабелла, воспользовавшись отлучкой неумолимого цербера маркиза де Вильены, отправилась туда, где провела раннее детство, — в Мадригаль-де-Альтас-Торрес. Там, заливаясь слезами, расцеловала она вырастивших ее монахинь и долгие часы провела в беседе с бедной своей матушкой, которая, прежде чем впасть в привычную немоту, сказала:
— Дочь моя, усмиряй как можешь зверя страсти. Страсть порождает все зло. Человек раскаивается, лищь когда чего-то не совершил. Убей страсть раньше, чем она убьет в тебе жизнь. И берегись безумия, больше всего страшись безумия…
Даже в своем замке Изабелла была в опасности, отовсюду ждала предательства. Срочно перейти Рубикон! Сжечь корабли! Ненадежные стены домашнего очага не спасут. Спасет — риск!
— В Вальядолид! Скорее — в Вальядолид!
Именно в этот день, именно этим громким кличем начала Изабелла войны и смуты, которым суждено было продлиться два десятилетия. Затянутая в кожу принцесса вскочила на коня. Следом за ней — верные люди.
Кожаный костюм, полагает Изабелла, — самая удобная одежда в пору суровых испытаний. К тому же — и это весьма немаловажно — он станет крепко держать ее плоть, жаждущую воли. (Изабелле стукнуло девятнадцать, и у нее, утверждают хронисты, уже были «широкие, совершенной формы бедра». И тело тридцатилетней танцовщицы румбы. Очень похожее на тело танцовщицы Бланкиты Амаро в лучшие ее годы.)
Принцесса упрятала копну светлых, цвета старого золота, волос под фетровую шляпу с широкими полями. Как хороша!
Изабелле вдруг открылось, что буйную силу страсти можно обратить на богоугодное дело, зарядить ее энергией новый крестовый поход — всенародный, национальный. Совсем по Фрейду — направить брызжущую через край чувственность в идеологическое русло, найти ей подходящую надстройку.
— Посягнем на невозможное! — провозгласила она. — Выше поднимем наше знамя, сделаем наш лозунг понятным всем!
И заговорила о жизни без ростовщиков, педерастов, ниспровергателей бунтовщиков. Пообещала объявить войну инфляции. Испания, клялась она, не будет больше униженно пресмыкаться; она сможет наконец, устремляясь вверх, хотя бы подняться на колени. Было упомянуто о хлебе, работе, величии нации. Демагогии в речи, как и должно, хватало: ведь народу нужны лишь посулы (все равно как капризным горничным), тогда он, народ, не терзаясь сомнениями, с отчаянной смелостью ринется вперед.
Текста сей пылкой речи хронисты, конечно, не запечатлели. Их внимание обычно привлекало лишь заурядное и примитивное.
Изабелла во главе отряда приверженцев устремилась в Вальядолид. И долго (лиги две, не меньше) в стуке копыт кавалькады слышался ритм и энергия горячих ее слов.
Однажды им пришлось завернуть в тополиную рощу и переждать, пока мимо промчится отряд погони — полные злобной решимости люди маркиза де Вильены. Впереди всех скакала Бельтранша. Она поняла, что в дорожной пыли потеряла след своей тетки, и рыдала от бессильной ярости.
С триумфом вступила Изабелла в Вальядолид. Отныне это будет ее крепость.
Он никогда не забудет запаха первого своего корабля — большого грузового парусника компании Чентурионе, что направлялся на остров Хиос.
Сусана Фонтанарроса приготовила моряцкую суму и вышила на ней ангела-хранителя (повод для грубых шуток товарищей по трюму). Сунула туда кулек домашней карамели, талисман с ликом ИзиДы и мешочек с сухим куском эвкалипта — средство против частых на борту отравлений Не забыла и четки, освященные доном Аббондио, святым человеком, по общему мнению. {26}
На рассвете Христофору зажарили шерть яиц со шпигом и впервые дали к завтраку не молока, а вина. Затем втроем, не разбудив сестры Бланкиты, которая принялась бы рыдать, точно Магдалина, с помертвевшей от тоски душой отправились они в гавань.
Грузчики, водоносы, моряки. Бледный туманный рассвет. Кипит работа. Сворачивают запасные паруса из толстой парусины. Крепят якоря. Слышатся сердитые крики.
Цепочки грузчиков-муравьев тянутся с мола к кораблям. Бочонки с каштанами в сиропе. Виноград в агуардиенте. Ящики с черепаховыми гребнями. Вина Фраскати в амфорах, напоминающих римские. Бочонки с маслом, от которых сильно пахнет оливковой рощей. Легкие ткани. Шелка, вышитые словно по заказу султана и его жен. И корзины, множество корзин с неаполитанской и флорентийской церковной утварью — католический kitch, что на волне венецианской экспансии пытался проникнуть в зону Эгейского моря. Складные алтари на любой вкус — с канделябрами, ангелочками из золоченого дерева и трафаретными образами Голгофы.
