Элиза Ожешко - Гибель Иудеи
— Был? — взволнованно проговорил Регуэль. — Значит, он уже умер? И ты….
Она вскочила, засмеявшись, и склонилась в степенном глубоком поклоне.
— Старая, старая вдова, — сказала она.
Он ничего не ответил, а только глядел на нее долгим взглядом, потом наклонился и поцеловал ей руку.
— Что ты делаешь, Регуэль?
— Ты так прекрасна, — прошептал он.
Она слегка отодвинулась от него и посмотрела задумчиво на свои узкие, тонкие пальцы. Много мужских уст касалось их, но никогда никто их не целовал таким горячим и вместе с тем таким чистым поцелуем.
— Регуэль, — сказала она. — Я должна пожурить тебя. Так-то ты исполняешь свои обязанности? Ты даже не спросил о судьбе письма, данного тебе отцом. Успокойся, — быстро прибавила она, видя, как он побледнел. — Вот оно. — Она взяла со стола пергаментный свиток и подала ему. — Прости, что я сломала печать. Я ведь не знала, когда ты очнешься, и боялась опоздать с поручением, которое тебе было дано. Из письма я узнала, к моей великой радости, кому я смогла оказать небольшую услугу. Я узнала, что ты Регуэль, сын Иоанна из Гишалы. А его я ставлю выше всех других. Он один в состоянии победить римлян.
— Ты знаешь моего отца? — воскликнул Регуэль, и то легкое недоверие которое овладело им при виде распечатанного письма, исчезло.
— Я только один раз и видела его, — ответила Вероника. — Это было в Тивериаде, когда он обвинял публично Иосифа бен Матия. Народ восторженно приветствовал его, и наместнику едва удалось спастись бегством. Тогда я поняла, что рука Божия покоится на отце твоем….
— Скажи мне, как тебя зовут? — спросил он вдруг.
Она изумленно взглянула на него.
— Зачем? — спросила она отрывисто.
— Я хотел бы знать, подходит ли твое имя к тому, чем ты мне кажешься.
— А чем я тебе кажусь?
Она это сказала шутливым тоном, но голос ее был странно взволнован.
Он снова покраснел.
— Я вспомнил предания нашего народа, — пробормотал он.
— И с кем ты сравнивал меня?
— С Деборой.
Это имя взволновало ее. Как раз об этом она думала во все время своей одинокой жизни в Цезарее. Это было то, что бессознательно проходило через все ее мысли о будущем величии ее народа, то, что звучало в ее словах сказанных брату.
Дебора!
Ей вспомнилась победная песнь пророчицы. Она так часто повторяла ее ребенком в мрачные бурные ночи и при этом трепетала от восторга. Воображению ее рисовалось былое величие; она вдыхала запах крови, слышала шум колесниц, топчущих трупы врагов.
Неужели то, что удалось простой женщине из народа, не может быть осуществлено ею, могущественной царицей?
Дебора!
— А что если ты угадал, — сказала она Регуэлю. — Что если в самом деле мое имя Дебора и я стану Деборой для нашего народа?
— Ты, наверное, станешь ею, и народ израильский будет восхвалять тебя до конца дней.
— А ты?
Он ничего не ответил. Он уткнулся в ее блестящее платье, чтобы скрыть в нем свое пылающее лицо. Она подняла его голову и, погружая свой взгляд в его чистые благородные черты, прижала ее к своей груди.
— Регуэль!
Звук ее голоса был такой мягкий и многообещающий. Он не мог больше выдержать ее чар, когда она нагнулась к нему. Ослепленный, он закрыл глаза. Вдруг он вздрогнул и упал на подушки.
Губы пророчицы коснулись его уст.
Андромах подошел и нагнулся над юношей, лежащим в обмороке.
— Ты могла убить его, — сказал он Веронике с укоризной.
— А ты не думаешь, что смерть его была бы блаженной? — ответила она, странно улыбаясь.
Глава VКогда Вероника вернулась в свои покои, навстречу ей вышел Агриппа.
— Не думай, — сказала царица, обращаясь к брату, — что тебе удастся уговорить меня. Мое решение твердо. Я не вступлю на путь позора. Пусть лучше погибнет дом Ирода, чем израильский народ. А спасение только в самом народе. Мы, слабые потомки сильных предков, ничего не добьемся ни хитростью, ни силой. Мой совет тебе — поступай, как я! Забудь искушения Рима, вернись к здоровой простоте твоего народа. В этом и только в этом твое спасение…
Агриппа побледнел, слушая взволнованные слова сестры.
— А ты думаешь, — ответил он, — что Веспасиан меня так и отпустит? Стража его ходит вокруг наших дворцов, пробирается в наши покои, и кто поручится, что римское золото не купило уже уста и уши наших слуг?…
— Брось продажных людей, беги от них, как я убегу, — темной ночью. Будем изгнанниками, не все ли равно? Лишь бы вернуться победителями!
Царь взглянул на нее и закусил губу.
— Ты безумствуешь, Вероника. Подумай, кто сделал меня царем? Рим.
— Возврати ему царство и снова завоюй его сам.
Он ее уже не слушал.
— Кто в состоянии сохранить мне власть? Только Рим. Народ? О, не думай, что эта война ведется только против вторгнувшихся чужеземцев. Чернь Иерусалима и других городов требует большего. Они возмущаются против всего, что стоит выше их, — против меня, их царя, против знатных, захвативших должности, против богачей, овладевших рынками. Если не сдержать неистовства толпы сильной рукой, она всех нас уничтожит…
— Пусть. Если знать не умеет защитить родины, а пользуется своим положением только для собственной выгоды, то я первая готова кричать вместе с народом: долой знатных, губящих отечество!
Она проговорила эти слова вне себя от гнева.
— Ты безумствуешь, — простонал он.
— Да ведь ты, — сказала Вероника после короткого молчания, — не можешь судить о людях, которых называешь чернью. Ты слишком мало их знаешь. Это не римская чернь, которая требует хлеба и зрелищ. Нашему народу нужна иная жизнь — в нем силен дух. Он жаждет истины, стремится к Богу. Да к чему говорить тебе это? — прибавила она с горечью. — Ты все равно не поймешь. Ты уже не иудей. Рим сделал тебя рабом: всех, кто к нему приближается, он унижает, повергает в прах до тех пор, пока они не начинают считать самым желанным милостивую улыбку одного из римских тиранов. Но я не хочу потонуть в этой грязи. Лучше погибнуть, как загнанный зверь, где-нибудь в темной пещере галилейских гор, чем целовать руку притеснителя.
Она отвернулась от брата, который растерянно смотрел куда-то вдаль. Наступила долгая, тягостная тишина; наконец с улицы раздались тяжелые шаги проходящей мимо когорты. Царь опустил голову.
С ужасающей ясностью ему представилась страшная картина, которую он видел мальчиком в Риме. Захвачен был в плен вождь восставшего племени. Это был высокий, сильный человек с гордым взглядом. Таким он проходил, гремя цепями, через Аппийские ворота. А несколько недель спустя вся его спесь была сбита пребыванием в сыром погребе; с тупым равнодушием он позволял проделывать с собой все, что хотели его мучители: его привязали к хвосту лошади и волочили по улицам Рима. Толпа бросала в него камни и куски грязи и кричала ему вслед грубые слова. Так его притащили к Тарпейской скале, и, когда пред ним разверзлась бездонная пропасть, он издал крик безумного, смертельного ужаса. Блестящий, страшный Рим еще раз восторжествовал над одним из своих врагов.
Разве Агриппу не ожидала бы та же участь, если Веспасиан, вняв жалобам городов, учинит допрос Юсту, его секретарю, и заставит его выдать замыслы его господина.
Агриппа содрогнулся и глухо прошептал:
— Тогда я погиб…
Его внутренняя борьба произвела впечатление на Веронику. Несмотря на свой гнев, она не могла отрешиться от привязанности к брату и теперь в сердце ее проснулась жалость. Но в ушах ее снова раздался чей-то зов: «Дебора!»
— Малодушный! — прошептала она с презрением.
Он это услышал. Лицо его исказилось, и он с трудом удержался, чтобы не броситься на оскорбившую его женщину. Но прошла минута — и он лежал у ее ног и молил о прощении…
Этого она не ожидала. Неужели все его честолюбивые мысли о завоевании мира были только позой, а на самом деле он так беспомощен и жалок?
— О если бы я была мужчиной! — прошептала она и топнула ногой, сгорая от стыда.
И этому жалкому, ничтожному человеку она должна была принести себя в жертву? Никогда. Как Дебора, она готова перешагнуть через трупы. Она оттолкнула от себя брата, обнимавшего ее колени, и посмотрела вдаль, как будто взор ее мог проникнуть сквозь стены, туда, где лежал раненый юноша. Она поднялась и прервала мольбы лежащего у ее ног царя.
— Брось ныть, — сказала она резко. — Я сегодня же покидаю Птолемаиду.
Стон вырвался из его груди.
— Вероника!
Она подошла к дверям, у которых должен был ждать ее Таумаст. Она открыла дверь и подозвала его, велев готовиться к отъезду, но в это время раздались поспешные шаги на ступенях ведущей со двора мраморной лестницы. Подняв глаза, она увидела перед собой римского воина со знаками консульского звания. Взволнованным голосом он сказал:
