Мортеза Каземи - Страшный Тегеран
— Ты что? Хочешь заплатить судье пять туманов и два крана штрафа?
И Сиавуш отстал к великому удовольствию Мохаммед-Таги.
Они повернули на Хиабан Истахр и, пройдя ряд больших улиц и миновав дом г. Ф... эс-сальтанэ, направились на восток.
* * *В эту минуту от забора дома по направлению к Хиабану шел Ферох.
Мысли его были в смятении, сердце билось так, что он едва мог идти. Он был до того погружен в свои мысли, что если бы кто-нибудь столкнулся с ним в эту минуту, юноша бы не почувствовал. Прошло с четверть часа, прежде чем он немного оправился. Теперь он говорил себе:
«Зачем это? Разве можно так волноваться? Нужно быть твердым и мужественным. Мэин все равно будет моей... Вот только, что они там на ухо друг другу говорили? Впрочем, она обещала узнать это».
Понемногу успокоившись, он отошел наконец от садовой стены и, погруженный в свои мысли, зашагал домой. И вдруг он увидел впереди себя двух человек, которые тихонько шли в том же направлении, что и он, к северо-восточной части города.
Часы в английской миссии пробили девять. Хиабан Надери был пустынен, прохожих не было никого. Не удивляйтесь, что в столь ранний час на улицах Тегерана стоит такая тишина: персы — за исключением месяца Рамазана — не любят засиживаться и не спать по ночам. Разве что какая-нибудь кучка молодежи задержится до этого времени на улице, женатые же люди, как только зайдет солнце, расходятся по домам, чтобы лечь вместе с женой. О, бедные жены, лишенные всех радостей мира и призванные лишь к тому, чтобы обращать ночь в день в объятиях грубых и развратных мужей, — печально длится ваша полная несчастий жизнь!
Вдруг один из этих двух человек — тот, что шел несколько впереди, — сказал:
Вот что! Надо посмотреть, что это еще за господин в такое время разгуливает... Должно быть, туда же идет, куда и мы.
Второй, удерживая его, произнес:
— Ну, что вам, барин, за дело до других?
Сиавуш засмеялся.
— Ничего, Мохаммед-Таги! Я все-таки посмотрю.
И он остановился. Когда Ферох подошел ближе и находился от него в пяти шагах, он вдруг повернулся к нему и спросил:
— А ну-ка, сударь, скажите, пожалуйста, что вам в этот час здесь нужно и куда это вы изволите идти?
Ферох поднял голову. Удивленный до крайности, он смотрел на Сиавуша, точно встретился с сумасшедшим. Потом сказал:
— Очевидно, сударь, вы очень нахальны и много воображаете, думая, что все должны давать вам отчет в своих поступках?
Сиавуш ответил:
— Ну, поехал... Теперь не сговоришь...
На этом слове язык его запнулся: видно было, что напиток, который он недавно пил, начинал действовать.
«Он пьян», — подумал Ферох и, понимая, что спорить с пьяным не имеет смысла, хотел уже пройти, сделать вид, что не слышит его замечания.
Подскочил и Мохаммед-Таги, боявшийся, что ссора может сорвать его сегодняшнюю выручку.
— Барин, барин! Сейчас не время для этих разговоров. Извольте идти, уже поздно, нас, пожалуй, не впустят.
Но Сиавуш, не обращая внимания ни на вмешательство Мохаммед-Таги, ни на то, что Ферох ему не отвечает, вдруг выступил вперед и, подняв свой хлыст, закричал:
— Нет, ты не уйдешь! Не уйдешь! Я не позволю!
Ферох почувствовал, что избавиться от этого пьяного юнца ему без хлопот не удастся, и решил, что, если Сиавуш будет приставать, он ударит его и уйдет. И, спокойно подняв трость, сказал: — Послушайте, сударь, если вам нечего делать, так у меня дело есть. Я должен идти.
Однако Сиавуш уже разгорячился до того, что ему, как говорят гуляки, в голову ударило. Не сознавая, что делает, он протянул руку к воротнику Фероха, чтобы схватить его и, как он рассчитывал, бросить на землю. Рука Фероха поднялась, и он уже хотел изо всей силы ударить Сиавуша кулаком, как кто-то схватил Фероха за руку. Обернувшись, он увидел Мохаммед-Таги, который одной рукой останавливал руку Фероха, а другой — держал за локоть Сиавуша.
Сиавуш, которого теперь совсем развезло, выпустил воротник Фероха. Он бормотал что-то несвязное и едва держался на ногах. Мохаммед-Таги потащил его на другую сторону улицы.
Фероху вовсе не хотелось вступать в драку с пьяным. Не обращая на него внимания, он пошел своей дорогой.
Вдоль края обсаженной деревьями улицы тянулся канал. Он был полон водой, и в нем отражался месяц и склоненные купы деревьев. Мохаммед-Таги потащил Сиавуша к каналу, и не успел тот опомниться, как он плеснул ему в лицо несколько пригоршней воды.
Через две-три минуты Сиавушу стало лучше. Хмель начинал проходить. Он тихо спросил:
— Что я там наделал? Кто это был?
Мохаммед-Таги угодливо и льстиво сказал:
— Ничего не случилось. Так, немножко занездоровилось вам. Теперь, славу богу, прошло. Если можете, извольте пожаловать вперед и пойдем.
Сиавуш поднялся с земли. Голова у него кружилась и ноги разъезжались. Но он сказал:
— Да, да, пойдем! Это ничего... Если даже на гору надо будет лезть, я дойду, дойду...
Глава восьмая
РАБЫНИ БОЛЬНОГО КВАРТАЛА
На северо-восточной окраине Тегерана, в промежутке между городскими воротами, воротами Дервазэ-Доулет и Дервазэ-Шимран есть улица известная теперь под именем Хиабана Сепехсалара. Если пройти, направляясь с запада на восток, всю эту улицу, отойти на две тысячи шагов от парка Сепехсалара и, миновав известный парк Зиль-эс Сольтана, отсчитать еще тысячу шагов, мы очутимся в полуобитаемых местах, где виднеются лишь несколько мелочных лавчонок да лавок аттаров и продавцов напитков.
Места эти известны под названием Хиабана Атеш-Кеде, а идущая с севера на юг улица, в которую упирается этот Хиабан, называется Хиабан Шени.
В этом квартале, облик которого с каждым днем меняется и в котором не живет никто из лиц, упоминаемых в нашем рассказе, в переулках поблизости Хиабана Шени, превратившегося теперь в Хиабан Саид, есть домики, над дверями которых висят фонари большей частью с закопченными темными стеклами. Пришедший сюда увидит полицейских — ажанов на постах возле этих мест, а если внимательно приосмотрится, заметит темные фигуры, пробирающиеся, крадучись, среди этих закоулков и вдруг исчезающие где-нибудь за углом или открыто стучащиеся в двери какого-нибудь из этих домов.
По ночам здесь долетают до слуха прохожего звуки струн, бубна и пение женщин. И только в ночи Рамазана да в Мохарреме и Сафаре проходящие здесь люди избавлены от этой, как думают кутилы, поднимающей дух музыки.
В общем, прохожий увидел бы порядочное безобразие: он увидел бы, как со всех сторон спешат в эти дома юноши и безобразные старики, изящные фоколи и старозаветные ахунды, а из ворот домов выглядывают женщины, знаками и жестами стараясь завлечь прохожего к себе.
Лавочники в этом квартале были, должно быть, и глухи, и немы: на них не производили никакого впечатления ни эти грубые жесты, ни грязные слова; они спокойно занимались своим делом, и им не приходило в голову вмешаться, когда мужчина с женщиной ругались между собой из-за платы.
В ту ночь, когда Сиавуш-Мирза встретился с Ферохом, когда Ферох и Мэин подтвердили свою клятву принадлежать друг другу, и когда господин Ф... эс-сальтанэ с супругой обсуждали, как их разлучить, в одном из домов замечательного квартала, близ Атеш-Кеде, за выкрашенными в синюю краску воротами, посреди двора, на довольно свежей подстилке-килиме, сидели в кружок и беседовали несколько женщин. Их освещала лампа с тусклым зеленоватым стеклом, выбрасывавшим копоть каждый раз, когда налетал ветер.
Перед ними на грязном подносе лежало несколько желтых огурцов и немного сухого хлеба.
Дом был новой постройки. С трех его сторон, выходящих на восток, запад и север, были комнаты, а под ними жилой подвал с амбаром, то есть помещением для хранения питьевой воды, и кухней. В середине небольшого двора был бассейн — хоуз, а к северной части дома примыкала терраса со сбегавшими по сторонам ее лестницами из четырех ступенек.
Если бы кто-нибудь вошел в эти комнаты, он не увидел бы предметов мебели. Обстановка была только в одной: здесь стояло несколько стульев и диван, а на стене висело большое зеркало в красной раме. В углу, на полу, стояли тар и зэрб.
В других комнатах из вещей было только самое необходимое: ковер, а в некоторых не было даже настоящего ковра, и пол их был покрыт изодранным килимом. И лишь одна комната несколько отличалась от других: в ней стояла старая кровать.
Комнат было шесть, по две в каждой части дома, и между каждыми двумя комнатами был коридор.
Подойдем же ближе к четырем беседующим женщинам, вглядимся в них и послушаем, что они говорят.
Одна из них сидит спиной к хоузу, лицом к террасе. Она высокая и белолицая, со слегка косыми глазами. У нее рыжие волосы, закрученные в узел на затылке, и одета она в платье лимонно-желтого цвета с очень короткими рукавами. Зовут ее Эшреф. Вторая — маленькая, черненькая, зовется Экдес. У нее смугловатое лицо с маленькими, глубоко запавшими глазами. На ней небесно-голубое шелковое платье, вышитое белым бисером. Она курит папиросу.
