Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима
В качестве новых поселенцев сюда в первую очередь хлынули римские вольноотпущенники — ремесленники и мелкие торговцы. Они с особой охотой селились в столице Кампании, потому что в Риме они чувствовали себя гражданами второго или третьего сорта, а здесь становились равными среди равных, хотя по сути вовсе оказывались лишенными всяких гражданских прав, ибо, как писал Ливий, «город был городом только по имени. Не было в нем ни гражданства, ни сената, ни народного собрания, ни должностных лиц. Без общественного совета, без всякой власти население, ничем не связанное, не могло и объединиться; для судопроизводства сюда из Рима ежегодно присылали префекта».
Тем не менее население города быстро росло, и через сто лет Капуя не только возродилась, но и вернула себе отдельные права, которые позволили капуанским богачам — потомкам отпущенников — ведать некоторыми общественными делами, разумеется, под неколебимой властью римского префекта.
Римляне, стремившиеся как можно больше принизить статус города и в этом же смысле само имя Капуи, сделать его нарицательным, как пример бесславного конца для тех, кто осмелился бы когда-нибудь выступить против владычества Рима, довольно скоро с удивлением обнаружили, что обновленное капуанское население, лишенное самоуправления, странным образом сблизилось по своему положению с полноправными римскими гражданами, живущими вне Рима.
Во-первых, все капуанцы находились только под юрисдикцией своего римского префекта, обладавшего всей полнотой власти, которая, помимо Капуи, в значительной мере распространялась на всю Кампанию.
Префект смотрел на жителей Капуи как на своих подданных, покровительствуя им в первую очередь. Капуанец, находясь в любом другом городе, при случае всегда мог сослаться на особый статус своего города, зачастую имея в лице префекта заступника и патрона.
Во-вторых, жители Капуи пользовались особой привилегией — они были освобождены от тяжелой воинской повинности. Такое их положение вызывало зависть у всех соседей, предки которых неизменно верны были союзу с Римом, и даже у римских граждан, для которых служба в армии была священной обязанностью.
Вполне понятно, что по этой причине капуанцы не отличались воинственностью. Данное обстоятельство собирался использовать Минуций. У него возник план захвата города с целью превращения его в свой основной опорный пункт.
Минуций уже знал, что в его деверсории хозяйничают секвестеры.
В числе их должны были находиться и его злые недруги — Волкаций и Сильван. Они поспешили в Капую на следующий же день после судебного разбирательства в Риме. Они опасались, как бы должник не попытался распродать что-либо из своего имущества до истечения тридцати льготных дней. Хотя гостиница Минуция в Капуе была перворазрядной и во время аукциона могла стать особой приманкой для покупателей, все же главной ипотечной ценностью оставалось его обширное поместье в окрестностях Свессулы.
Минуций был почти уверен, что Волкаций и Сильван не замедлили отправиться туда для составления описи рабов, скота, хозяйственного инвентаря и общей оценки принадлежавших ему земельных владений.
Предвидя это, Минуций заблаговременно отправил в свессульское имение письмо для Ламида. В нем был приказ немедленно схватить секвестеров вместе с их рабами и содержать под усиленной охраной до его прибытия.
Управитель гостиницы Агаклей встретил Минуция сообщением, что секвестеры уже закончили опись имущества, опечатав счетные книги и денежный ящик с выручкой за последние три месяца.
От управителя Минуций узнал, что четверо из секвестеров проживают в гостинице, а двое других (это конечно же были Волкаций и Сильван) еще третьего дня отправились в Кланиан (так называлось имение Минуция, потому что все его земли находились у берегов реки Кланий).
— Аполлоний и Клеомен были у тебя проездом? — спросил Минуций управителя.
— Да, господин. Шесть дней назад. С ними еще был немой Родон. Они только переночевали и на рассвете отправились в Кланиан.
Управитель немного помолчал и продолжил:
— Аполлоний в разговоре со мной сокрушался, что дела твои очень плохи. Неужели все твое имущество вместе с рабами пойдет с аукциона?
— Ну, тебе-то, мой Агаклей, нечего опасаться, — с усмешкой произнес Минуций. — Ты ведь еще милостью отца моего сделался вольноотпущенником и успел, я надеюсь, скопить деньжонок на безбедную старость, столько лет обманывая своих господ?
— Как ты можешь так говорить? — обиделся управитель.
— Шучу, Агаклей… Но твой дом на улице Сепласии вряд ли куплен на сбережения от твоего, в общем-то, небольшого жалованья. Я слышал, твои сыновья вовсю торгуют там благовониями. Что ж, клянусь Юпитером Тифатским, я искренне рад за тебя и твое семейство! Уж кто-кто, а ты не пропадешь. Что касается рабов, то о них не стоит горевать — как были, так и останутся рабами… Но вот о чем я хотел бы тебя спросить, — вспомнив, сказал Минуций. — Ты знаешь, где живет ланиста Лентул Батиат?
— Да, господин. Его дом стоит на улице Шорников… Только старого Батиата нет в городе. На днях я встретил его сына, и он сообщил, что отец отбыл с группой гладиаторов в Помпеи, где объявлены большие игры…
— Прекрасно! — с непонятной для управителя радостью воскликнул Минуций. — Его сын-то мне и нужен. Отправь за ним посыльного с приглашением отобедать со мной завтра в гостинице. У меня к нему важное дело.
— Слушаюсь, господин.
Минуций устроился в одной из пустовавших гостиничных комнат и сразу стал готовиться ко сну: после долгой дорожной тряски он испытывал смертельную усталость.
Отец Минуция имел в Капуе свой дом. Но расточительный наследник продал его, и часть вырученных за него денег потратил на то, чтобы перестроить дом своей возлюбленной, где она с тех пор с радушием его принимала.
Положение изменилось после грандиозной ссоры его с Никтименой, которой не по душе пришлось решение Минуция исполнить годичный обет целомудрия, посвященный Диане Тифатине. Пылкая гречанка устроила ему скандал, вызвав в нем гнев своими язвительными шуточками. Минуций не утерпел и дал ей хорошую затрещину, после чего красавица, рыдая, потребовала, чтобы он убирался из ее дома и больше у нее не появлялся.
Позднее Минуций ругал себя за свою несдержанность и посылал Никтимене из Рима покаянные письма, получив в ответ от нее всего одно очень холодное послание. Все же он отнюдь не считал, что между ними произошел окончательный разрыв. Он знал ее незлопамятный характер.
Минуций скучал и томился без нее, без ее привычной близости и жгучих ласк, но он сделал крупнейшую ставку в задуманной им опасной игре и вынужден был смирять бушевавшие в его груди желания, тем более что постоянно убеждался в божественном покровительстве Дианы — все его намерения с тех пор, как он дал обет богине, исполнялись с поразительной точностью. Во-первых, на гладиаторских играх ему повезло с выигрышем, и он смог уплатить задаток оружейнику, получив в свое распоряжение пятьсот комплектов полного вооружения, которое он благополучно переправил к себе в имение. Во-вторых, оправдался его расчет на то, что все его сельские рабы с готовностью откликнуться на призыв к восстанию. В-третьих, оба ненавистных его врага попались в расставленную им ловушку. О, скоро, очень скоро о нем заговорят по всей Италии!
Воображение рисовало Минуцию захватывающие дух картины будущего. Гигантскую схватку Рима с кимврами в пределах Италии он считал неизбежной. Жаль только, что возглавляемое им восстание вспыхнет до того, как появятся первые слухи о вторжении варваров. Но он надеялся, что сенат на первых порах не придаст восстанию рабов большого значения, и это позволит ему выиграть время. Когда же кимвры окажутся по сю сторону Альп, он обратится с письмом к сенату, в котором изложит свои мысли и намерения, объяснит свои действия, направленные к спасению Италии. Неужели там не поймут, что он, римлянин высокого рода, возглавил восстание рабов не ради их несбыточных чаяний, а с единственной целью отвлечь их от перехода на сторону кимвров? Неужто не поймут, что варвары, объединившись с рабами, могут опрокинуть Рим? Если и не поймут сразу, то поймут потом, когда германцы и союзные с ними галлы подступят к стенам Вечного города. Вот тогда-то наступит его время, время Тита Минуция, второго Фурия Камилла, третьего основателя Рима, который станет надеждой всех римлян, всей Италии в деле спасения родины от чудовищного конца. Отовсюду к нему потянутся и рабы, и свободные, он станет вершителем судеб всей страны и…
С этой мыслью он уснул, согревшись в постели под толстым стеганым одеялом.
Утром Минуций решил навестить Никтимену и велел Стратону распаковать вещи, привезенные из Рима.
Нужно было предстать перед гречанкой во всем блеске.
