Жеральд Мессадье - Человек, ставший Богом. Воскресение
– Ты слышал вопрос, – сказал Левин, обращаясь к Иисусу. – Ты действительно Сын Всевышнего?
– Он несколько раз обращался к всемогущему Богу как к своему отцу, – заметил Годолия. – Факты налицо.
– Разве все мы не сыновья Господа? – ответил Иисус.
– Ты говорил, что ты Мессия? А если говорил, то какие приводил доказательства в подтверждение этого?
– Я никогда не говорил, что я Мессия.
– Но у нас есть свидетельства, – возразил Годолия, – сделанные под присягой, что в Капернауме ты сказал: «Воля Пославшего Меня есть та, чтобы всякий, видящий Сына и верующий в Него, имел жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день». Разве ты не произносил этих слов?
– Произносил.
– Похоже, ты выдаешь себя за Сына Всевышнего, но при этом не утверждаешь, что ты Мессия? – спросил Левин бен Финехая.
– Не всякое семя превращается в дерево, и не каждый цветок дает плоды, – ответил Иисус.
– Ты также утверждал, что Храм превратился в разбойничий вертеп, что его следует разрушить и что ты восстановишь Храм за три дня. Какой властью? – спросил Годолия.
– Божественный дух может заставить человека творить чудеса, – ответил Иисус.
– Итак, мои отцы и братья мои, вы сами можете судить, что эти два заявления отделены одно от другого. Обвиняемый заявляет что наделен особой привилегией воскрешать тех, кто верит в него и это означает, что он сам бессмертен, поскольку появится в Судный день, и что тогда к нему перейдет власть Всевышнего, единственного, кто способен воскрешать мертвых. Таким образом, он считает себя не одним из многочисленных детей Господа, о чем заявил вначале, а единственным ребенком. Более того, он утверждает, что наделен исключительной властью и способен разрушить здание, которое возводили сорок шесть лет, и восстановить его за три дня. Удовлетворены ли мы?
Доктора закивали.
– Ты удовлетворен, Левий?
– Я бы предпочел, чтобы обвиняемый признал, что он Мессия и в то же время Сын Всевышнего, – ответил Левий.
– И что бы это изменило? – спросил Каиафа.
– Тогда я смог бы сохранить свои сомнения относительно его мессианства. Однако мне трудно представить себе Мессию, который отрекается от своей мессианской миссии, – ответил Левий.
– Воистину так! Это хороший вопрос! – раздался громкий голос. Это кричал Никодим.
– Что за вопрос, Никодим? – спросил Каиафа.
Никодим встал.
– Некоторые из моих уважаемых собратьев находят, что в заявлениях обвиняемого и имеющихся свидетельствах о его речах и поступках есть противоречия. Однако я не принадлежу к числу полагающих так. Я могу понять, почему Мессия не признает своей миссии, – вследствие того что это тайная миссия. Ведь ни один пророк никогда не утверждал, что он пророк. Мы не имеем ни малейшего представления, как должен или не должен вести себя Мессия, потому что мы никогда не видели Мессию. Я могу также согласиться с тем, что Мессия, хотя и ничего не ведающий о своей сути, осознает свои небесные связи и свою власть. Нам, по крайней мере, известно, что этот человек творил чудеса. Я прошу вычеркнуть названный Годолией пункт, в соответствии с которым Иисус обвиняется в том, что он называл себя Мессией, используя право на сомнение. Я настоятельно прошу вас подумать о последствиях ужасной ошибки, которая будет заключаться в том, что мы вынесем приговор Мессии!
Иисус внимательно посмотрел на говорившего, который вновь занял свое место. После выступления Никодима последовало долгое молчание. Сквозь окна в комнату лился яркий свет.
– Я мог бы лучше подготовиться к подобным случайностям, – сказал наконец Годолия, – если бы не личность обвиняемого, которого четко характеризуют другие пункты обвинения. За несколько лет этот человек совершал поступки, которые можно считать доказательствами, убедительно свидетельствующими против его мессианской природы. Он посещал женщин сомнительного поведения, не праздновал субботу и устраивал скандалы. Одним словом, этот человек вел себя скорее как проходимец, чем как порядочный гражданин, и уж тем более не так, как подобает вести себя тому, кто наделен высочайшей миссией, – Мессии. Я спрашиваю у вас, осталась ли в ваших сердцах тень сомнения? Способен ли этот человек стать первосвященником и наследником трона Давидова? Может ли этот человек служить воплощением наших добродетелей в глазах чужеземцев? Может ли этот человек восстановить Закон, который, по его словам, больше не соблюдается? Неужели мы так низко пали в собственных глазах, что готовы рассмотреть возможность передачи высшей религиозной власти кудеснику, которого должно было бы изгнать из общества?
Годолия подождал, пока эхо его слов, отразившись от стен, утихнет, а затем подошел ближе к членам Синедриона.
– Отцы мои, братья мои! Прошу вас вспомнить о той ответственности, которая лежит на нас при вынесении приговора. Либо обвиняемый – Мессия и тогда он может претендовать на родственную связь со Всевышним, устранив тем самым все сомнения. Тогда первосвященник должен здесь и сейчас передать ему свой престол и все атрибуты власти. Одновременно вы должны уйти в отставку, поскольку недостойны быть хранителями Закона, по вашему недосмотру пришедшему в упадок. Либо обвиняемый – не Мессия, а его утверждения о родственной связи со Всевышним есть не что иное, как нечестивые вымыслы. В таком случае необходимо самым решительным образом устранить двусмысленность, уже так долго присущую этому делу. Мы больше не можем терпеть, чтобы шайки обезумевших бродяг продолжали кричать во всех пяти провинциях, что Иисус – Мессия, а Храм, Синедрион и самые уважаемые институты Израиля превратились в змеиные гнезда! Ведь все эти брызжущие слюной клеветники действуют по приказу человека, который стоит перед вами!
M Годолия указал рукой на Иисуса. Глаза священника блестели от возбуждения. Даже Каиафа был тронут его красноречием.
– Какого же наказания требует обвинитель? – спросил Иосиф Аримафейский.
– Смертной казни, – ответил Годолия.
Иисус даже глазом не моргнул.
– Разве для дискредитации обвиняемого не достаточно бичевания? – спросил Левий бен Финехая.
Каиафа с искаженным от ярости лицом вскочил и стал выкрикивать:
– Значит, мы предпочли забыть, что такое богохульство? Разве это не богохульство – выдавать себя за Сына Всевышнего и Его единственного Сына? Я утверждаю, что это неслыханное богохульство!
И Каиафа руками разорвал на себе платье. Раздался треск, резкий, словно крик. Волосатая грудь первосвященника трепыхалась.
– Отец! – воскликнул Годолия, протягивая к Каиафе руки.
– Я требую, чтобы приговор по этому делу был вынесен здесь и сейчас! – продолжал кричать Каиафа. – И напоминаю вам, что чрезмерная щепетильность свойственна только слабым душам.
И первосвященник в изнеможении сел.
– Секретарь, – заговорил Годолия, – открой свою книгу и приготовься считать руки, поднятые за смертную казнь.
– Еще одно слово! – настойчиво прозвучал голос Никодима. – Нам всем известно, что у нас нет права приводить в исполнение смертями приговор, поскольку мы более не верховная, а только религиозная власть. Нам разрешено выносить и приводить в исполнение приговоры, в которых речь идет о взыскании штрафов и телесных наказаниях, не влекущих за собой смерть. Самым серьезным наказанием является бичевание, причем число ударов кнутом строго ограничено. Следовательно, смертный приговор, который может вынести под настойчивым давлением, – и тут Никодим метнул яростный взгляд в сторону Годолии и самого Каиафы, – наше собрание, будет носить сугубо символический характер, однако последствия окажутся отнюдь не символическими! Все, что мм можем сделать, если хотим, чтобы приговор был приведен в исполнение, – это передать обвиняемого в руки прокуратора Иудеи Понтия Пилата, высказав пожелание распять того на кресте. И если Пилат отвергнет наше пожелание и освободит этого человека, нам будет нанесено тяжкое оскорбление. Риск слишком велик! Сразу хочу заявить, что я не буду голосовать за смертную казнь. Я советую прибегнуть к бичеванию, наказанию, которое не подорвет нашу власть и наше достоинство.
Глухой удар заставил всех повернуть головы и посмотреть на Анну. Он по-прежнему входил в состав Синедриона как старейшина. Анна несколько раз ударил кулаком по подлокотнику своего сиденья.
– Мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы обсуждать тактические ходы, – угрюмо изрек Анна. – Богохульство – это тяжкий грех, и оно должно быть наказано.
Иисус слегка повернул голову и тоже посмотрел на Анну.
– Секретарь, приготовься, – сказал Годолия.
Секретарь развернул свиток с рукоятками, отполированными до блеска за долгое время. Помощник поддерживал свиток. Секретарь обмакнул перо в чернила и принялся царапать им по пергаменту.
– Пусть те, кто выступает за смертную казнь, поднимут руки, – сказал Годолия.
