Исай Калашников - Гонимые
Была и еще одна ошибка. За ним от Тэмуджина откочевали Алтан, Сача-беки, Хучар, с андой остались только хитроумный Даритай-отчигин ожидал, осматривался — и Бури-Бухэ — этот потому, что затаил обиду на Тайчара. Все как будто складывалось хорошо. Но тут завели смуту нукеры.
Мол, даже глупые дзерены и те держатся стадом, а мы все чего-то делим и делим, ночи наши тревожны, мы не снимаем доспехов, наши дети растут в страхе, наши жены не знают радости, наши стада не умножаются… Ему надо было помочь родичам анды искоренить недовольство, а он, слушая их жалобы, усмехался про себя: его нукеры будут всегда с ним, ни роптать, ни жаловаться не станут. Мог ли он подумать, что нойоны поддадутся нажиму своих нукеров и, поджав хвосты, побитыми собаками поплетутся к Тэмуджину?
Куда подевалась доблесть древних? Где отважные сыны вольных степей?
Кобылица, подарок Тэмуджина, подняла голову, навострила уши. На склоне сопки белым облаком стлалось стадо овец. Пастух на низенькой лохматой лошадке, болтая длинными ногами, трусил ему навстречу. Узнав Джамуху, стащил с головы войлочную шапчонку, кланяясь, навалился брюхом на переднюю луку седла. Спутанные волосы на его голове, грубые, как конский хвост, были с густой проседью, вместо левого уха, когда-то начисто срезанного мечом, — дырка с клочком черной шерсти.
— О, господин наш, ты совсем один пускаешься в путь. Я думал, какой-то харачу едет.
— Почему бы мне не ездить одному?
— Тут можно, тут безопасно. — Пастух поехал рядом. — Сейчас пасти стада не работа — отдых. Лежишь на сопке, слушаешь, как сопят сытые овцы, греешь на солнышке старые кости. Не надо вертеть головой во все стороны, подобно птице филину, ожидая, в какой бок тебе копье сунут. Мы теперь всегда будем кочевать с кэрэитами?
— Мы будем кочевать там, где я захочу.
— Это конечно! Ты — наш природный господин. — Пастух вздохнул. — Но наши старики говорят: печет солнце — ищи тень, поднялся буран — кочуй за гору.
— Хан Тогорил — гора?
— Высокая гора!
— Так я отдам тебя хану Тогорилу. А перед этим, чтобы он не испугался твоей кособокой головы, велю отрубить второе ухо.
Джамуха ударил пятками в бока кобылице, поскакал. Пастух остался стоять на тропе, вытирая шапкой лицо. Тоже тишины, покоя захотелось! А разве он, Джамуха, не хочет покоя для себя, для своих людей? Хочет не меньше других, но никогда ни на какой покой не согласится обменять волю, завещанную предками.
В курене возле коновязи кружком сидели нукеры, разинув рты, слушали болтовню Хорчи, беспутного хвастуна. Он был дальним родственником Джамухи.
Много лет Хорчи терся возле Таргутай-Кирилтуха, но год назад, соблазненный шептунами Тэмуджина, бежал от него вместе с молодыми нукерами. Однако к анде не пристал, служил у Джамухи. После откочевки Хорчи потерялся с конем и оружием.
— Ты откуда взялся? — спросил Джамуха, осаживая лошадь.
Нукеры резко вскочили на ноги. Хорчи же поднялся медленно, не спеша оправил пояс с кривой саблей, стряхнул с подола халата травинки. Рядом с ним встал здоровенный, неповоротливый Дармала, один из нукеров Тэмуджина, — этот-то зачем тут?
— Мы приехали к тебе от Тэмуджина, твоего клятвенного брата.
— Вот как! — удивился Джамуха и холодно сказал:
— Я вас слушаю.
Губы Хорчи растянулись в улыбке.
— Джамуха, сидя на коне, ты можешь говорить со своими нукерами. А мы посланцы…
«Вот хорек вонючий! Сбежал — и хоть бы что, стоит, грудь выпячивает».
Джамуха спрыгнул с лошади, быстро прошел в юрту, со злостью бросил к порогу плеть, сел на войлок. Хорчи и Дармала вошли следом.
— Садитесь, посланцы. Один по правую руку, другой по левую. Мое уважение к анде так велико, что даже его людей я готов уравнять с собой.
Он смеялся над ними. Но Хорчи и ухом не повел, сел рядом, плечо к плечу. Дармала опустился напротив, заносчиво поднял голову, замер, как каменный истукан на древнем кургане. Хорчи врастяжку, старательно округляя слова и, видимо, любуясь своим голосом, сказал:
— Тэмуджин прислал нас уведомить тебя: курилтай нойонов с высокого небесного соизволения возвел его в ханы.
Торжественность пустоголового Хорчи удвоила обиду.
— Ты почему ушел от меня?
— Я не ушел. Я остался там… Перед самой твоей откочевкой было видение. Знаешь, сплю я однажды в своей юрте на мягком войлоке, укрытый теплой шубой, не выпив перед этим ни малой чаши архи. Сплю, храплю и вдруг вижу сон. Бык с острыми и крепкими рогами ходит по куреню, роет землю копытами, сердится и то одну, то другую юрту вскидывает на рога. Смотрю все ближе и ближе ко мне. Тут уж храпеть некогда. Вскочил я. Но перед тем, как проснуться, хорошо разглядел быка. Он был рыжий! — Хорчи хохотнул, нахальным взглядом ощупал косички на голове Джамухи.
— Что же дальше?
— А дальше я сидел и думал. Так долго думал, что голова заболела. Сел на коня…
— На моего коня.
— На твоего коня. Другого у меня не было. Подъезжаю к юрте Тэмуджина.
Рассказал ему о своем видении и говорю: «Быть тебе ханом. Чем вознаградишь меня, если сон сбудется?» Он посмеялся и говорит: «Сделаю тебя нойоном тумена воинов». Я тоже посмеялся. "Мало, говорю. Ты, говорю ему, став большим владетелем, дозволь мне набрать в жены тридцать лучших красавиц.
Очень уж я люблю женское окружение. Высшее счастье мужчины — слушать щебет веселых хохотушек и знать, что каждая из них — твоя". Ну, смех смехом, а видение-то сбылось. Так что в скором времени буду я мужем тридцати жен.
— Я думал, ты придурковатый.
— Все так думают! — радостно заржал Хорчи.
— Но и не очень умный. Будь ты поумнее, не приехал бы сюда.
— Почему же?
— Потому, что ты — беглый нукер. Предатель.
— Э-э, нет, Джамуха. Я не был твоим нукером. Я не давал тебе клятву.
— Ты украл коня и оружие!
— Конь стоит у коновязи. Оружие висит на седле.
— Ты не давал клятву, вернул коня и оружие — ладно. Но я могу и просто так свернуть тебе голову.
— Моей голове есть хозяин.
Впервые за весь разговор чуть шевельнулся Дармала, прогудел:
— По степному обычаю самым страшным преступлением считается оскорбление посла и покушение на его жизнь.
— Я благодарю за напоминание! — Джамуха прижал руки к груди. — Может быть, ты и еще что-то знаешь про наши обычаи?
— Я твой родственник, Джамуха, — сказал Хорчи. — Кто наносит урон родственникам, тот грабит самого себя.
— Так тебе велел сказать Тэмуджин?
— У меня и своя голова есть.
«Врет!» — подумал Джамуха. Но как бы то ни было, неспроста Тэмуджин послал вестником Хорчи. Этим он как бы говорит: не забывай, Джамуха, мы с тобой клятвенные братья, а это больше, чем кровные родственники, ты должен поддерживать меня, даже если не хочешь этого. И другое. Хорчи перебежчик. Посылая его, Тэмуджин словно бы предупреждает: смотри, Джамуха, если захочу, твои люди будут у меня, ты можешь остаться в одиночестве. И еще один умысел был у Тэмуджина. Если он, Джамуха, даст волю гневу и лишит жизни Хорчи, своего родича и посла Тэмуджина, то восстановит против себя и собственных нукеров, и людей из других племен, и хана Тогорила. Умен анда, умен. И уговаривает, и грозит, и поддразнивает все без единого слова. Ни в чем не уличишь, не обвинишь.
— С чем мы возвратимся к хану Тэмуджину?
— Передайте Алтану, Сача-беки, Хучару: мое уважение к их дальновидности и мудрости беспредельно. Они избрали путь, сама мысль о котором не пришла бы и в голову простому нойону вроде меня. Пусть же будут верными слугами моего анды, рабами у его порога!
Джамуха замолчал. Хорчи подождал-подождал, спросил:
— А что передать хану Тэмуджину?
— Я сказал все. Идите… великие послы.
Хорчи, сын собаки, у дверей обернулся, оскалил зубы. «Ну, погоди же, доберусь когда-нибудь до тебя!» — мысленно пригрозил ему Джамуха.
Глава 4
В вечернее небо, наполненное звоном комаров, поднимались белесые кусты дыма. Красноватые отблески закатного солнца ложились на кривое лезвие речки Сангур. Стадо коров прошло мимо юрт, пронося запах пота, шерсти, молока. Животные, сыто отдуваясь, спустились к воде, долго пили.
Когда поднимали головы, с мокрых губ падали розоватые капли. Дойщики с кожаными ведрами потянулись к стаду, негромко переговариваясь. Оэлун сидела на плоском камне, хранящем дневное тепло. Большеголовый Джучи, нетвердо держась на толстых ногах, словно бы нитками перехваченных в щиколотках, деловито искал что-то в траве. Хоахчин стояла над ним, отгоняя ковыльной метелкой комаров.
— Цзяо шэммо минцзя?[44] — Хоахчин наклонилась над мальчиком.
Он, занятый поисками, раздвигал траву, подымал и бросал камешки.
Хоахчин легонько шлепнула его метелкой по спине.
— Цзяо шэммо минцзя?
— Воды минцзя Джучи[45], — торопливо сказал мальчик.
— Хоахчин, не забивай голову ребенку своими цза-минцза! Все равно ничего не поймет.
