Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь
Нансе кивнул, не задавая лишних вопросов:
— Все тотчас будет исполнено.
— Подождите. Отдайте распоряжение охране, чтобы она не чинила препятствий гугенотам во главе с королем Наваррским и принцем Конде, если они станут пробираться к выходу, а также герцогу Алансонскому с его людьми, если тот будет пытаться делать то же самое. Но когда они выйдут во двор, арестуйте их именем короля. Вы поняли меня?
— Да, мадам, и я уже спешу исполнить приказ. Он касается также и вашего сына?
— Он касается всех!
— Хорошо.
— Торопитесь, Нансе, дорога каждая минута. Мы не имеем права опоздать.
Тот поклонился и исчез.
Через несколько минут с колокольни Сен-Жермен возвестили час ночи.
Но еще раньше Крийон поднялся этажом выше, подошел к покоям короля Наваррского и попросил доложить о себе. К нему тотчас вышли Лесдигьер, Шомберг и Матиньон.
— Господин Лесдигьер, я хотел бы переговорить с вами по одному весьма важному делу, — произнес Крийон.
Все трое переглянулись. Никто ничего не понимал.
— Это дело не терпит отлагательств? — спросил Лесдигьер.
— Судить об этом вы сможете сами, когда услышите то, что я хочу сказать. Не медлите, прошу вас, ибо я, находясь здесь, рискую своим местом, если не головой.
Они отошли в сторону и остановились. Крийон порывисто обернулся:
— Знакома ли тебе некая Паола Минелли, фрейлина королевы-матери?
— Я знаю эту даму, — ничем не выражая удивления, ответил Лесдигьер.
— Давно ли ты ее видел?
— Совсем недавно. Она показалась здесь на мгновение вместе с Матиньоном, а затем исчезла. Но к чему этот вопрос, Луи? И какое отношение имеет эта дама к…
— Слушай меня внимательно, Франсуа. Паола Минелли только что вышла потайным ходом из покоев королевы-матери, если тебе это о чем-нибудь говорит.
Лесдигьер схватил его за руку:
— Ты сам ее видел, Луи? Ты не спутал ее ни с кем?
— Я так и думал, что это заинтересует тебя, — ответил Крийон. — Я видел ее так же близко, как сейчас тебя. Мне нет никакого дела до короля Наваррского, еще больше до герцога Алансонского и принца Конде, но я всегда любил и уважал тебя, и я бы очень не хотел, чтобы в результате чьих-то интриг пострадал Франсуа де Лесдигьер. А теперь прощай.
И он исчез в другом направлении, противоположном тому, откуда появился.
— Славный Крийон, — пробормотал Лесдигьер, — если бы ты знал, какую услугу оказал ты сейчас королю Наваррскому и всем нам.
Он вернулся к дверям. Друзья ждали его здесь же. В двух словах он передал им содержание разговора с Крийоном. Матиньон сразу же помрачнел, как туча.
— Мне кажется, — глухо проговорил он, — она что-то заподозрила, увидя нас в такое время в одежде.
— Черт бы вас побрал, Матиньон! — выругался Шомберг. — Зачем вам понадобилось приводить ее сюда?
— Я никак не мог от нее отвязаться, а когда опомнился, то оказалось, что мы стоим с ней прямо напротив покоев наваррского короля. Да тут еще как назло Д'Обинье вышел и распахнул двери… И то, что она увидела, только подтвердило мои слова, которые однажды я необдуманно сказал ей после одной из оргий с женщинами и вином.
— Что же это были за слова?
— Я сказал ей, что очень скоро мы расстанемся, и надолго, быть может, навсегда.
— Больше ничего вы ей не говорили?
— Нет, только это.
— Кажется, это провал, — произнес Лесдигьер и хмуро поглядел на Матиньона.
Шомберг кивнул:
— Надо немедленно известить короля и принца.
— И что мы им скажем? Что какая-то фрейлина видела их одетыми и на основании этого, возможно, пришла к заключению, что этой ночью готовится побег? Да кто поверит этому?
— Екатерина Медичи.
— Но где доказательства нашей измены? Мало ли кому взбредет в голову бродить ночью в собственной спальне одетым!
— Особенно так, — усмехнулся Шомберг, — будто бы он собрался в далекое путешествие.
— Ну да, ведь сегодня утром королевская охота!
— Что, конечно же, не помешает королю Наваррскому и принцу Конде быть готовыми к отъезду уже в час ночи!
— Черт возьми, кажется, ты прав, Шомберг, и эта дама, шпионка Екатерины Медичи, поспешила к своей госпоже, чтобы поставить ее в известность.
— Но как это проверить?
— Только одним способом: заставить говорить эту даму при нас.
— Так она тебе и сказала.
— Матиньон сумеет заставить ее, у него в этом деле богатый опыт.
— В таком случае без Матиньона здесь не обойтись. Но где же он?
Они оглянулись по сторонам и беспомощно уставились друг на друга.
Они вошли в спальню. У столика с шахматами стояли Генрих Наваррский с принцем Конде и смотрели с тревогой.
Друзья вкратце рассказали, что случилось.
С минуту все молчали, глядя друг на друга.
— Ну и что же? — произнес король. — Как бы там ни было, но никто не сможет доказать, что имеет место заговор с целью побега. Пусть мадам Екатерина пожалует сюда и убедится. Мы выразим ей верноподданнические чувства и расцелуем в обе щеки, пожелав ей спокойной ночи.
— А что ты скажешь по поводу боевой готовности? — спросил Конде, усмехнувшись.
— Скажу, что нам не спится.
— Всем до единого?
— Да. Мало ли о чем нам хочется поболтать.
— И это в ночь перед королевской охотой, сборы на которую начнутся с рассветом!
— Мы ответим ей, что выспимся днем.
— Прекрасно. Ну, а что ты скажешь, когда она подведет тебя к окну и укажет на сотню всадников во дворе под предводительством Тюренна и Торе, ожидающих своего короля?
Генрих вздохнул, скрестил руки на груди и, нахмурившись, уставился в окно.
Внезапно двери раскрылись и в комнату вошел Матиньон. Все взоры устремились на него. Он подошел и остановился возле столика, не поднимая глаз. Ладони его были сжаты, лицо бледно, желваки на скулах играли, из груди вырывалось порывистое дыхание. Он молчал. Лицо выражало скорбь. Зубы, казалось, можно было разжать только с помощью лезвия ножа.
— В чем дело, Матиньон? — спросил Конде. — Где ты был?
— У любовницы, — глухо произнес Матиньон.
— У Паолы Минелли? Но зачем? Ты рассчитывал, что она во всем признается тебе?
Вместо ответа Матиньон разжал кулаки. Его пальцы и ладони были в крови.
— Я заставил ее сделать это, — ответил он.
— Ты убил ее, Матиньон? — воскликнул Конде. — Этим ты навлек еще большую беду!
— Нет, принц, — ответил старый воин. — Я подумал точно так же и не стал этого делать, хотя и следовало бы.
— Откуда же кровь на твоих руках?
— Я попросил ее рассказать мне о том, что она делала у Медичи, когда мы расстались.
— Что же она ответила?
— Сказала, что сразу же отправилась к себе и у королевы не была. Зная, что она лжет, я повторил свою просьбу, взывая к ее чувству любви ко мне, но она и в этот раз смолчала. Тогда я перешел к решительным действиям и избил ее, как собаку. Лицо ее было все в крови, на голове я выдрал у нее клок волос и, кажется, сломал ей левую руку. Но я добился своего: она рассказала мне то, что я и хотел услышать.
— Она действительно была у старой королевы и сообщила о наших приготовлениях? — спросил Генрих Наваррский.
— Да, сир.
— Это значит… — начал Генрих и замолчал.
За него закончил Конде:
— Это значит, что нам всем надо раздеваться и ложиться в постели. Не такова Екатерина, чтобы пропустить мимо ушей сообщение, от которого за доброе лье отдает заговором. Уверен, что она уже приняла необходимые меры, а завтра нас всех запрут в какой-нибудь крепости. Например, Бастилии или Венсене, откуда нам вовек не выбраться.
— И все же мы неподсудны, потому что нет прямых доказательств нашей измены, — упрямо возразил Генрих.
— А эта Паола? Да ведь она тотчас помчится к своей госпоже и расскажет ей о тех зверствах, что учинил ее любовник!
— Не расскажет, — произнес Матиньон. — Я пообещал ей, что убью ее, если это случится. А когда она, вся в слезах, спросила меня, что ей ответить на вопрос о том, кто ее так разукрасил, я посоветовал сказать, что она оступилась в потемках и упала с лестницы, когда возвращалась от королевы-матери.
— Хм! Любопытно! — рассмеялся Генрих Наваррский. — Что же она ответила на этот раз?
— Она поступила как истинная женщина, к тому же итальянка. Она, рыдая, бросилась мне в ноги и стала умолять не лишать ее своей любви, уверяя, что на все согласна.
— Ну, а ты? — теперь уже живо заинтересовался Конде.
— Я повторил свою угрозу и обещал подумать о наших с ней дальнейших отношениях. Она успокоилась и поклялась мне на кресте, что отныне станет любить меня еще сильнее, потому что теперь только увидела во мне настоящего мужчину, и что у них в Италии любят только так и не иначе.
