Кристофер Хибберт - Королева Виктория
В сентябре 1860 г., восемнадцать месяцев спустя после рождения внука, королева и ее супруг отправились на праздники в Германию. Перегруженный постоянной заботой и многочисленными обязанностями по дому, принц Альберт так и не смог найти время, чтобы навестить свою дочь раньше, хотя и очень соскучился по ней. К тому же ему очень хотелось посмотреть на внука Вильгельма и внучку Шарлотту, которая родилась за два месяца до этого. Кроме того, он планировал обсудить со своим ментором бароном Штокмаром неблагоприятное развитие событий в Европе. Штокмар недавно ушел на пенсию, покинул Англию в последний раз и поселился в Кобурге.
Королева была чрезвычайно тронута, увидев свою дочь в трауре по умершей накануне мачехе принца-консорта вдовствующей герцогине Саксен-Кобург-Готской. «А потом привели нашего очаровательного внука, — записала королева в дневнике. — Такой потешный малыш! Он вошел, держась за руку миссис Хоббс, в белой рубашке и черном галстуке. Он был такой хорошенький, такой милый, с белоснежной мягкой кожей... и очень симпатичным личиком... У него глаза Фрица, губы Вики и необычайно кудрявые волосы... Он такой красивый и такой умный... Мы были очень счастливы, что наконец-то увидели внука».
Неделю спустя принц-консорт уехал на охоту, оставив жену и дочь на прогулке вокруг замка Каленберг, а после этого решил неожиданно вернуться в Кобург под предлогом того, что ему необходимо повидать некоторых людей. Однако по дороге в Кобург с ним приключилось несчастье. Неподалеку от Кобурга лошади чего-то испугались и понесли его карету прямо на железнодорожную колею. Верно оценив грозящую опасность, принц Альберт выпрыгнул из кареты, поранил нос, руки и ноги и получил многочисленные ушибы. Правда, никаких серьезных повреждений у него не было, и он тут же бросился на помощь кучеру и находился рядом с ним, пока на место происшествия не прибыли врачи.
Конюший принца Альберта полковник Генри Понсонби немедленно отправился в город, чтобы сообщить королеве о случившемся, и нашел ее по пути в Кобург, куда она отправилась пешком вместе с дочерью. Королева поспешила к дому, к своему «дорогому Альберту и нашла его в комнате камердинера. Он неподвижно лежал на кровати с компрессом на носу, губах и щеках. Он был довольно бодрым и не выказывал абсолютно никакого беспокойства по поводу случившегося. Боже мой, как я испугалась в этот момент! — записала королева вечером того же дня. — Я молила Бога, чтобы с ним все было в порядке, и никак не могла смириться с мыслью, что может произойти что-то ужасное... Я должна благодарить Бога, что он сохранил моего любимого мужа! Меня в дрожь бросает при мысли, что с ним могло случить нечто более ужасное... К счастью, все обошлось! Бог по-прежнему милостив к нам».Несмотря на незначительные раны, нервная система принца Альберта оказалась под угрозой. По словам его брата Эрнеста, герцога Кобургского, нервы принца пострадали гораздо больше, чем королева могла предположить. Когда барон Штокмар увидел подавленное состояние принца, он тут же заявил герцогу: «Господь Бог благоволит к нам! Если бы с ним случилось что-либо более серьезное, он мог бы умереть».
А у принца Альберта уже появилось первое предчувствие смерти. Спустя десять дней после случая с каретой он прогуливался с братом в окрестностях Готы, и «в одном из самых живописных мест Альберт неожиданно остановился как вкопанный и полез в карман за носовым платком». Брат подошел к нему вплотную и увидел, что по его лицу стекают слезы. «Он стал повторять, что видит такую красоту последний раз в жизни».
Подобные мысли принц Альберт высказывал и королеве, находясь в Осборне, где он высаживал молодые деревья. Закончив посадку, он посмотрел на них и с грустью произнес, что не доживет до того момента, когда они вырастут. Королева решительно запротестовала и стала доказывать, что ему только сорок лет и что рано думать о смерти. Но принц Альберт продолжал угрюмо твердить: «Я не увижу, когда они вырастут».
Меланхолическое настроение принца еще больше усилилось по возвращении домой в ноябре 1860 г. А в начале декабря, находясь в Балморале, он почувствовал себя «серьезно больным», и 5 декабря королева отметила в своем дневнике, что ее муж «очень слабый». На следующий день он написал Вики, что накануне чувствовал себя очень больным и настолько ослаб, что даже не смог держать в руке ручку. А когда почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы вернуться к привычной работе, тут же написал дочери, что переболел «самой настоящей английской холерой».
Едва поправившись от предыдущей болезни, принц-консорт снова заболел ангиной, «воспалением нервных окончаний верхней части щеки» и стал испытывать ужасную зубную боль, которая повергла в уныние даже видавшего виды дантиста, он заявил, что никогда не наблюдал ничего подобного. Сам принц называл свои страдания «Невыносимыми», а две проведенные дантистом операции так и не принесли ему сколько-нибудь серьезного облегчения. Королева написала дочери, что хотела бы взять его боль на себя, и еще раз повторила, что женщины рождены для страданий и переносят их «гораздо легче, чем мужчины». «Наши нервы, — говорила она дочери, — не настолько истерзаны и издерганы, как мужские».
Для королевы это было чрезвычайно трудное время, подвергавшее ее постоянному раздражению и разочарованию. Она просто не имела сил выносить его страданий и видеть мужа «подавленным, разбитым и глубоко несчастным». Королева не могла скрыть от дочери, что очень обеспокоена его навязчивыми мыслями о неизбежной смерти и даже сама порой впадает в отчаяние от безысходности. Принц стал раздражительным, нервным и чересчур капризным, в особенности когда был перегружен срочной работой. К примеру, читая важные документы, письма или газеты, он мог с легкостью бросить жене по-немецки: «Не мешай мне, я занят чтением».
«Дорогой папа никогда не признается в том, что ему стало лучше, — писала Вики своей матери, — и даже не попытается преодолеть это дурное состояние. При этом он всегда делает страдальческое выражение лица, чтобы все думали, что он тяжело болен. А у меня все наоборот. Я делаю все возможное, чтобы сохранить спокойствие, и никогда не показываю посторонним, что больна или страдаю от чего-то. Нервная система отца легковозбудима, он быстро раздражается и при этом становится подавленным и несчастным. Ты говоришь, что нет человека более совершенного, чем папа, но у него тоже имеются недостатки. Он чрезвычайно ответственно относится к своей работе и отдает ей слишком много сил. Думаю, что тебе очень не понравится, если Фриц тоже будет таким же раздражительным и чрезмерно поглощенным своими делами, как и он!»
34. СМЕРТЬ ГЕРЦОГИНИ КЕНТСКОЙ
«Я поцеловала ее руку и приложила к своей щеке».
15 марта 1861 г. королева отправилась во Фрогмор, чтобы навестить свою 75-летнюю мать, которая уже несколько месяцев страдала от рожистого воспаления и никак не могла поправиться. Близкий друг и личный секретарь герцогини сэр Джордж Купер, который привел в порядок все ее хозяйство после сэра Джона Конроя, умер за две недели до этого, и она была уверена, что ненадолго переживет его.
К счастью, все ее прежние конфликты с дочерью ушли в прошлое. «Бедная женщина, — писал лорд Холланд в самом начале правления королевы, — все ее влияние осталось позади. Отныне никто не считается с ее действиям и мнениями. При новом дворе она превратилась в полное ничтожество». И это была чистая правда, которую ей долго не удавалось признать. Она часто слышала, что ее дочь слишком занята важными делами, чтобы навещать ее. «Эти дни нельзя назвать ни счастливыми, ни радостными, — писала герцогиня дочери Виктории в день ее рождения в 1837 г., — все изменилось при дворе, все стало для меня чужим». Ее апартаменты в Виндзорском дворце находились слишком далеко от тех мест, где обычно появлялась королева. Герцогиня постоянно жаловалась на свое положение, устраивала «сцены» и скандалы и направляла дочери укоризненные письма. Лорд Ливерпуль однажды заметил барону Штокмару, что для королевы «это тяжелое и несправедливое испытание», которое может оказаться чрезвычайно вредным для ее слабого здоровья и слишком чувствительной нервной системы. «С одной стороны, — продолжал он, — мне очень неприятно видеть раскол между матерью и дочерью, а с другой — это все же лучше, чем постоянные ссоры и склоки». Королева была уверена, что мать вздохнула с облегчением, узнав, что дочь выходит замуж за принца Альберта. Однако она не преминула выразить недовольство тем обстоятельством, что ее проинформировали о предстоящей свадьбе в последнюю очередь. Еще бы, даже камердинер принца узнал об этом намного раньше герцогини! Королева опровергала это мнение и доказывала, что сказала об этом матери своевременно. Еще больше горечи испытала герцогиня Кентская, когда ей сообщили, что она не переедет в Букингемский дворец вместе с дочерью и племянником. После этого она высказала свое возмущение тем, что королева выделила ей в качестве ежегодного жалованья только 2 тысячи фунтов, что было, по ее мнению, крайне недостаточным для достойного содержания герцогини и ее хозяйства. После смерти принцессы Августы, дочери короля Георга III, герцогиня неохотно приняла не только Кларенс-Хаус, но также и Фрогмор-Хаус, что в Виндзоре.
