Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб
— Учись хорошим манерам среди ослов!
Самаха рос под мрачным пристальным взглядом отца и вскоре достиг отрочества.
И хотя мальчик никогда не исчезал из виду собственного отца, начиная с раннего утра и заканчивая ночью, когда засыпал, отцу его было как-то неспокойно из-за состояния сына, он ощущал норовистость того и ожидал неприятностей.
Однажды к нему явился Муджахид Ибрахим, шейх их переулка, и заявил:
— Дай ему палец, он и руку откусит!
Шамс Ад-Дин чувствовал, что тот имеет в виду Самаху, но ему не верилось в это, ибо он слишком крепко держал мальчика в узде. И он спросил шейха, с чем он пришёл.
— Известно ли вам, что ваш сын состоит в связи с Каримой Аль-Инаби? — задал вопрос шейх.
Шамс Ад-Дин был в замешательстве… Когда же это произошло?
— Но я не спуская с него глаз, пока он не ляжет спать, — сказал он.
Шейх засмеялся:
— Да. А потом, когда ты заснёшь, он улепётывает из дому…
Шамс Ад-Дин удивился снова — ведь эта Карима Аль-Инаби была вдовой, ей уже ближе к шестидесяти, и тут вдруг — состоит в любовной связи с его сыном! Шейх сказал ему:
— Будь осторожен, не дай мальчику привыкнуть к подобным планам!
Шамс Ад-Дин поджидал сына в темноте у дверей дома Каримы Аль-Инаби. Он пришёл сюда, убедившись, что сын встал с постели и исчез, и теперь пристроился у дверей в ожидании. За час до рассвета дверь открылась и наружу выскользнула тень. Он попал прямиком в руки отца. Тот намеревался поначалу нанести ему удар, если бы вовремя не узнал голос отца и не покорился.
— Ах ты свинья!
И он насильно потащил его прочь, уловив на ходу его дыхание.
— Да ещё и пьян к тому же! — закричал он.
И дал ему такую затрещину, от которой весь хмель в голове парня рассеялся. Дома же он принялся избивать его так, что проснулись Нур Ас-Саабах и Афифа. Они узнали всю правду: она вышла наружу благодаря всем этим пощёчинам и колотушкам. Самаха запричитал:
— Хватит, отец! У меня лицо разбито!
— Ты заслуживаешь того, чтобы тебя убили. Ты обманывал меня!
— Я раскаялся. Пощадите меня!
Афифа сказала:
— Да она даже старше меня, эта преступница!
Указывая жестом на Самаху, Шамс Ад-Дин воскликнул:
— Только он один виноват, и никто больше!
Шамс Ад-Дин сказал себе, что подобные начинания не предвещают ничего хорошего. Чем закончит тот, кто начинает строить любовные связи с женщиной, годящейся ему в бабки? Ему уже доводилось видеть мадам Кариму Аль-Инаби на прогулке, и он был потрясён её чрезмерной полнотой, а ещё склонностью молодиться, ярко краситься и наряжаться. Он поверил в то, что самое худшее для юноши-подростка — привыкнуть к тому, что его содержит женщина.
В это же время умер Мунис Аль-Ал, и его место в качестве главы бандитского клана занял Сума Аль-Калабши. Жизнь в переулке стала ещё более унизительной и беспросветной. Харафишы встретили обрушившиеся на них беды со стоицизмом, как неминуемую участь. Сам же клан, независимо от личности его вождя, стал извечным несчастьем.
Умер его дед Абдуррабих, и в последний путь его провожала огромная процессия, в которой, правда, не участвовали только Шамс Ад-Дин с Самахой. Впоследствии он узнал, что его дед завешал Самахе пятьсот гиней, но отказался их ему отдать, когда Самаха потребовал того, отложив на тот момент, когда он достигнет совершеннолетия. Он стал пристальное следить за сыном, отчего в жизнь Самахи добавилась горечь. И вот однажды взор Шамс Ад-Дина случайно упал на юношу, когда они вдвоём работали на конюшне. Он уловил в глазах юноши пустой взгляд, заставивший грудь его сжаться. Он сказал себе:
— Мальчик не любит меня!
Он удручённо вздохнул и сказал:
— Этот тупица не понимает, что я стараюсь ради его же блага…
События неслись вперёд к финишной черте, подобно запылённой речной пене. Одним утром Шамс Ад-Дин, попивая дома кофе, заметил, что Афифа и Нур Ас-Сабах объяты какой-то мрачной тревогой, и сердце его затрепетало от нехорошего предчувствия:
— Самаха?!
Ответом ему было подозрительное молчание, лишь удвоившее его печаль. Он резким тоном спросил:
— Опять на нашу голову какая-то новая неприятность?
Нур Ас-Сабах заплакала, а Афифа конвульсивно сказала:
— Его нет дома…
— Значит, он вернулся к своим ночным выползкам тайком из дома?
— Нет, он нас покинул.
— Сбежал?
Полный подозрений, он подошёл к шкатулке, и открыл её. Когда же обнаружилось, что все деньги, полученные от наследства, пропали, воскликнул:
— Да он ещё и вор к тому же!
Мать сказала ему:
— Будь помягче с ним, сынок. Это его деньги…
Но Шамс Ад-Дин упёрся:
— Беглый вор!
Он смущённо перевёл глаза с одной женщины на другую и спросил:
— Что тут происходит за моей спиной?!
Он предположил, что сын укрывается в доме Каримы Аль-Инаби и поведал о своих подозрениях шейху переулка Муджахиду Ибрахиму. И тот, проведя розыск, сообщил ему:
— В нашем переулке нет ни следа Самахи!
Шамс Ад-Дин поверил в то, что сам Аллах наказал его за совершённое им когда-то преступление. Он должен был искупить этот грех, как искупал грехи других людей. Ничто не указывало на то, что однажды его собственный сын не убьёт его. Почему бы нет? Парень не питал иллюзий в отношении этого мира. Он бросил на минарет свирепый взгляд и спросил сам себя:
— Почему они позволяют стоять и дальше этому вечному проклятому?!
Следов Самахи не нашли, хотя Шамс Ад-Дин поручил всем водителям экипажей, что работали на него, быть на чеку и не терять бдительность при поисках. Вот и его сын пошёл по стопам всех тех в его семье, кто пропал без вести — не важно, будь то мужчины, или женщины.
Годы шли и шли друг за другом. Афифа умерла после продолжительной болезни. Время не пощадило Нур Ас-Сабах, сделав горькой её прежде сладкую и приятную участь. А Шамс Ад-Дин нёс бремя своих тягот, и всякий раз, как боль разрывала ему душу, приговаривал:
— Таково веление Господа.
Однако отсутствие Самахи не было похоже на исчезновение Ашура или Курры раньше. В один прекрасный день он вернулся в родной переулок уже взрослым. Да, он повзрослел, но вместе с тем утратил что-то ценное, что больше не вернуть. Физически в нём прибавилось сил, а заодно и злобности. Красота же его скрылась под маской угрюмости и неровной поверхностью застарелых ушибов и увечий. Неужели он жил с бандитами с большой дороги? Даже собственный отец не узнал его с первого взгляда. Когда же он понял, кто перед ним, его захлестнула волна радости и печали одновременно… Он был в какой-то сумятице, не зная, то ли ему благодарить бога, то ли злиться, разрываясь между любовью и негодованием. Стоя в конюшне посреди извозчиков и ослов, они обменялись долгим взглядом. Отец отвёл сына в сторону и нетерпеливо спросил:
— Что ты с собой сделал?
Он повторил вопрос, но собеседник его молчал, решив обойтись просто взглядом вместо пояснений. Отец спросил:
— Ты растратил все деньги?
Тот опустил голову. Некоторые вкладывают свои деньги, другие же — разбазаривают. Отец глубоко вздохнул и пробормотал:
— Наверное, сама жизнь преподала тебе полезный урок…
Вконец раздражённый его молчанием, он сказал:
— Ступай к матери…
Слабая надежда, вспыхнувшая в сердце Шамс Ад-Дина, погасла. Он пришёл в себя от нахлынувших отеческих чувств, от которых так мучился: в сыне он видел упрямство, отклонение и тупость, но уже в новой личине, объединённые некой зловещей, окаменевшей силой. Вместе с тем, он не стал капитулировать, и мягко сказал:
— За работу, сынок. Попрактикуйся в управлении этим делом, ведь однажды оно перейдёт полностью к тебе.
Нус Ас-Сабах подбадривала его своей нежностью и мольбами. Но сам Самаха отказывался работать извозчиком, и потому отец оставил его подле себя в конюшне, делясь с ним основной работой. Однако сын был недоволен и продолжал клянчить у него деньги. Отец больше не мог обходиться с ним как с мальчишкой: тот стал посещать по ночам бар, курильню гашиша и публичные дома, правда, игнорируя свою прежнюю любовницу, Кариму Аль-Инаби. И Шамс Ад-Дин заявил ему в присутствии матери:
