Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.
— Стеной встречать крымцев на Оке не станем. Пусть его переправляется. Все одно помешать мы ему не в силах. А дальше так: на ту дорогу, по какой пойдут главные силы, поставим полк Правой руки. Пусть поупирается чуток, но в большую сечу не ввязывается, поначалу попятится, будто под неудержимым нажимом татар, а затем и вовсе — пятки в руки. Вроде бы в Москву побежит полк. На самом же деле, оставив не более тысячи для огрызания на удобных холмах и на переправах, уйдет к краю крымцев и станет теснить их сбоку. Левая рука другой край татарский зажмет. Окажутся татары хоть и не в крепком, но все же в ощипе. Опричный полк начнет хвост татарский щипать. Да не так чтобы легонько, а со злостью. Девлетка наверняка не захочет иметь в тылу рать русскую и пошлет тумен-другой уничтожить наших ратников, только мы и тут не станем ввязываться в серьезный бой, а тоже — в побег. Смысл в том, чтобы привести преследователей к Большому полку. Вот тут мы их встретим.
Князь Михаил Воротынский предлагал такую же тактику, вовсе не зная ее, какую применили ацтеки231 против конного отряда конкистадоров232 , пытавшихся захватить их столицу. Цепь заслонов была поставлена на пути захватчиков, и каждый заслон не бился насмерть, а, посопротивлявшись, рассыпался вправо и влево, чтобы частью сил выдвинуться вперед вновь встать на пути движения конкистадоров, частью пополнить главные силы, каким предстояло отрезать путь отступления. Через малое расстояние — новый заслон, тоже не жестоко сопротивлявшийся, лишь сходившийся в короткой сече. Эти стычки, хотя и победоносные для наступавших, изматывали их основательно, не давали ни часу покоя ни людям, ни коням, к тому же разрежая отряд. Возникало у испанцев, ко всему прочему, и чувство беспокойства, чувство неуверенности, ибо не видели они конца заслонам. Ацтеки как бы играли в дразнилки с малыми детьми. И вот когда конкистадоры окончательно убедились, что их мечта о захвате столицы ацтеков становится все более призрачной и что гораздо предпочтительней на сей раз уносить ноги к своим кораблям и, дождавшись подмоги из Испании, повторить поход, путь им заступила крупная ратная сила, готовая сражаться не жалея жизней. Только жалкие остатки конкистадоров прорвались сквозь эту стену.
Для соратников князя Михаила Воротынского предложенный им прием был нов и показался весьма заманчивым, хотя и рискованным, требующим глубокого осмысления, точного расчета, в котором были бы предусмотрены каждая мелочь, каждая деталь, ибо любая неучтенная мелочь, самая, казалось бы, незначительная, могла повернуть события не в пользу русской рати. Только боярин Николай Селезень, услышав предложенное князем, сразу же восторженно воскликнул:
— Здорово! Можно будет основательно вывернуть скулы тем тумеиам, какие попрут на Большой полк. Поубавится тогда прыти у Девлетки.
Николай Селезень никак не мог свыкнуться с мыслью, что теперь он боярин и должен хотя бы выглядеть степенным, рассудительным, оставался все тем же Ни-колкой, моментально воспламеняющимся, когда что-то ему ложилось на душу. Он не заметил даже, как посуровел Двужил, продолжал все так же восторженно:
— Если сарацинский хан не совсем безмозглый, повернет разбойников своих. Обязательно повернет! Вот тут — под дых ему! По мордасам!
— Не гопай, пока не перепрыгнешь, — не сдержался Двужил. — Кто кому мордасы начистит, Богу одному ведомо. Пока же утихни, дай князю слово закончить.
— Да я вроде бы обо всем сказал, — решил слукавить Михаил Воротынский, промолчать и о переправах, и о мерах по обороне самой Москвы на тот случай, если Дивей-мурза разгадает его, Воротынского, замысел и посоветует Девлет-Гирею не отвлекать большие силы по мелочам, а идти, не теряя времени, на Москву.
Сам-то князь в одном еще не определился: какую задачу поставить Сторожевому полку, все остальное продумал до мелочей, но посчитал нелишним послушать своих бояр и дьяка Логинова, а уж потом решить, в чем поступить по-своему, в чем согласиться с мнением соратников. А они, удивленные, недоумевающие, молчали. Только когда уже безмолвствовать стало невмоготу, заговорил Двужил, пользуясь правом учителя княжеского.
— Сдается мне, до всего ой как далеко. Иль ты, князь, стольный город на произвол судьбы бросить надумал? Если так, худой ты воевода…
— Что посоветуешь? Как бывало прежде.
— Прежде ты, князь, княжичем был, дитем, теперь же — матерый воевода. Казань к ногам царевым положил. От одного этого слава тебе на веки вечные. Иль уже считаешь, что Бога за бороду ухватил? Верхоглядством не занедужил ли, грешным делом?
— Да нет, сердитый мой учитель, не задрал я носа. Просто пока что не все обмозговал. Надеюсь к тому же, что не пустопорожние слова от вас услышу. Особенно от тебя, боярин Никифор. Не серчай попусту, а пособи.
— Ладно уж, прости старика ворчливого, если что лишнего сказанул. Но с советов пошлин не берут. А по делу если, то так: хитрить нужно с умом, не считая, буд то перед тобой противник безмозглый. Один Дивей-мурза чего стоит. Да и темник ногайский Теребердей-мурза, ой как не промах. Их шеломами не закидаешь, если еще прикинуть, что и шеломов-то у нас вдвое, почитай, меньше. А то и втрое. Вот мой тебе, князь, совет такой: на переправах без боев не обойтись. Это — перво-наперво. Москву нельзя тоже открытой оставлять.
— Верно твое слово. Скажи только, как это сделать, чтобы двух зайцев одной борзой?
— Размести Сторожевой полк по подмосковным монастырям. Испроси, князь, благословение первосвятителя. Вылазки оттуда делать зело ловко. Не поведет рать свою сарацинскую хан, не вытащив такие занозы. Тут и ты — в загривок. Да во всю силушку русских богатырей! Чтоб
татарве тошно стало!
— Дело. Весьма разумен твой совет.
— Погоди, князь, не все я сказал. На переправах заслоны ставь. Пушки для пособления. Не так, конечно, густо, но по полдюжины на каждую переправу отряжай.
— Про водную рать не следует забывать, — вставил дьяк Логинов. — Не зря же лодьи и дощаники спешно ладим…
— Разумная твоя, дьяк, голова. Польза от твоей выдумки большая может стать. И урон крымцам будет, и для сокрытия хитрости нашей ратной.
Князь Михаил Воротынский не хотел растаскивать Передовой опричный полк по переправам, считая достаточным небольшие заслоны из городовых казаков и ополченцев из приокских городов во главе со смышлеными воеводами. Совет боярина Двужила показался ему стоящим, и все же не решился князь ослаблять Опричный полк. Лучше от Сторожевого полка отщипнуть пару тысяч.
А Никифор Двужил продолжал:
— Вестимо, весь полк по реке разбрасывать бессмысленно. Не более четверти его хватит. Пособить же опричникам могут стрельцы, дети боярские и казаки из порубежных сторож. Наказ им дать: стоять насмерть.
— Разумно ли? — усомнился сын Никифора молодой боярин Косьма. — Верно, порубежники — ратники куда с добром, только кем их в лазутном деле заменить?
— Дельно, — с благодарностью оценил реплику Косьмы Двужила князь Воротынский не только по смыслу, но и по форме. Сам-то он готов был резко возразить Двужилу: «Порубежников не трону!» — а Косма не только опередил его, но и преподал урок пристойности. Поглядел на Никифора, который все же насупился — как же, яйцо курицу учит, — успокоил его.
— Не гневись на сына, боярин Никифор, что перечит. Бога благодари, что сыном таким род твой пополнил.
— А что? Я — как лучше. Сам, князь, прикинь, кто из нас правее.
— Сын твой прав, — ответил Михаил Воротынский и продолжил: — Возьмем казаков городовых из окских крепостей, добровольцев ополчим. Боярину Косьме Двужилу и повелим этим заняться. И не опричников им в помощь, — из Сторожевого полка по полусотне на две-три сотни городовых и ополченцев. Триболы им же разбрасывать. Это, боярин Косьма, тоже твоя забота.
— Не ахти стойко станут, — усомнился дьяк Логинов. — Ополчение и городовые — не Бог весть какие ратники.
— Не скажи, — возразил Косьма. — Из рушниц да самострелов при желании быстро можно наловчиться стрелять. А если с мечами и копьями не приучены, топорами и шестоперами что не крушить поганые головы? Постоят за святую свою землицу не умением, так упорством.
— Не почует ли Дивей-мурза, что перед ним ратники неумелые, не задумается ли, отчего так? — продолжал стоять на своем Никифор Двужил.
— А откуда большой рати взяться? — вопросом ответил Двужилу князь Воротынский. — Вся она прошлым летом в Москве сгорела. На это крымцы и рассчитывают. Им неумелость ратная не в нови станет. Они тогда, еще больше себя убедив, попрут дуром на Москву… А это — на нашу мельницу вода.
— Ну, хотя бы у Сенькина брода поставить сотни две-три детей боярских, — не сдавался Никифор. — Негоже, чтоб для главной переправы не нашлось ратников настоящих. Никто этому не поверит.
