Борис Солоневич - Заговор красного бонапарта
Вслед за усилением политического контроля, Ворошилов стал вести постепенно и настойчиво перемещение войсковых частей, так что в Москве скоро собрали полки каких-то очень отдаленных военных округов СССР, для которых имя и личность Тухачевского не были так близки. Власть и возможность действия медленно уплывали из рук маршала. Как умный и видавший всякие виды советский «старожил», Тухачевский прекрасно понимал, что вся эта сеть паутины плетется вокруг него, но, связанный решением пока не прибегать к революционным действиям, он молчал и не отвечал никакими контрударами, в то же время понимая, как опытный стратег, что почву постепенно выбивают из-под его ног. Как боксеру для хорошего удара нужен крепкий пол и хороший упор, так и для политического удара надо было на кого-то и на что-то опираться. Нужно было иметь или товарищей, или организацию. Между тем, нити связи между ним и его старыми соратниками тщательно обрезывались, а об организации теперь нельзя было и думать. Пытаясь бороться за своих сотрудников, он неизменно проигрывал — право перемещений высшего командного состава принадлежало, прежде всего, Ворошилову: армия есть армия. Нарком обороны мог согласовывать свои действия со своими помощниками и заместителями, но мог все сделать и помимо их… А Ворошилов получал соответственные указания от самого Сталина.
Нововведенные военные советы в округах сразу же резко стали в оппозицию к командующим — тем молодым выдающимся командармам, которых с такой любовью и вниманием подбирал и воспитывал Тухачевский. Уже одно то, что приказ командующего округом не был действительным без скрепления его подписями двух членов военсовета, по существу ограничивало возможности распоряжения военной силой для сопротивления аппарату НКВД. Принцип коллективного командования, который так давно и решительно был истреблен в Красной армии Тухачевским, ввели опять. На заседании Реввоенсовета даже Гамарник, — умный, но слабохарактерный, — которого увлекли идеи Тухачевского о техническом и духовном усилении армии, пытался, к удивлению Ворошилова, возражать, но перед авторитетом политбюро вынужден был замолчать. Тухачевский был достаточно умен, чтобы промолчать. Он с болью и горечью замечал: как в свое время был заранее изолирован и обезоружен Ягода, так точно и он постепенно лишается возможности владеть подобранным им военным аппаратом и постепенно около него образовывается искусственная пустота.
Ворошилов все настойчивее вмешивался в вопросы его компетенции и неуклюже, но решительно подбирал вожжи управления армией в свои руки. Все больше чужих лиц и имен встречал Тухачевский среди «обновленного командования». В среде командиров частей, расквартированных в Москве или округе, уже не было людей, на которых можно положиться. А между тем, Дивизия особого назначения имени Дзержинского, — преторианцы Кремля и НКВД, — все усиливала свои ряды. Эта чекистская дивизия окружалась вниманием, комфортом и неприкрытой лестью. Тухачевский ясно видел все это, но пока был бессилен противодействовать усилению внутренней армии войск НКВД в противовес Красной армии, стоявшей на охране рубежей страны. Он был прирожденным организатором и трезвым реалистом. Очевидно было, что необходимо ждать поворота обстоятельств в благоприятную сторону; пока же, сжав зубы, терпеливо и спокойно следить за развертыванием событий. Все равно война была не за горами, а с нею неизбежно должны были измениться и обстоятельства. Вот тогда!..
Порой, все чаще ему казалось, что он допустил роковую ошибку, отложив бой со Сталиным до более выгодного для страны момента. Для НЕГО ЛИЧНО было выгоднее дать бой тогда же, сразу согласившись на предложение Корка о дворцовом перевороте. ОН лично тогда мог легко выиграть, но выиграла ли бы от этого страна? Впервые в своей карьере маршал поставил интересы страны выше своих и в глубине души не мог решить, правильно ли сделал… Но что сделано, то сделано. Нужно было не терзать себя напрасными упреками, а искать выхода из создавшегося положения.
Яркой искоркой блеснула надежда на возможности новых комбинаций, когда из Лондона было получено приглашение прислать представителя СССР на торжество коронации нового короля. Казалось бы, кого и послать, как не Тухачевского? Человека, европейски образованного, европейски известного. Но на заседании политбюро, когда Ежов, не без задней мысли, предложил кандидатуру маршала, Сталин насмешливо усмехнулся.
— Ну, ну… Нельзя же все одного да одного!.. Европа может подумать, что у нас людей нет… Поездил сам — дай поездить и другому!..
И в Лондон решено было послать адмирала Орлова на линкоре «Марат».
* * *Вся страна переживала какое-то лихорадочное напряжение. Но это не было лихорадкой перед новой эпохой войны, «стартовой лихорадкой», как говорят спортсмены. Это было какое-то тягостное затишье перед неведомой грозой.
В кругах, близких к Кремлю, уже ясно чувствовали, что какие-то ветры дуют не в пользу маршала Тухачевского. А для опытных советских вельмож даже легкого дуновения такого ветерка было достаточно. Уже не одна сотня голов слетела за последние годы и «советский нюх» изощрился в этом отношении до чрезвычайности. Тухачевский по-прежнему бывал в среде кремлевских воротил, вел обыденную работу, но во взглядах многих, посвященных в закулисные тайны Кремля, он был УЖЕ «бывшим человеком». Особенно ярко это отчуждение, эта пустота около маршала проявились в день празднования 1 мая 1937 года.
Как иногда, когда идут трое рядом, стоит одному передвинуться на несколько сантиметров в сторону и уже кажется, что идут не трое, а ПАРА и ОДИН, так и на первомайском параде почти неопределимо для глаз, но ощутимо для людей «с нюхом» стало ясно, что Тухачевский находится в каком-то странном положении. Он и сам ощущал это. На Красной площади маршал появился не подтянутым, властным и оживленным, как всегда раньше, а как-то несколько понуро, задумчиво, с руками, глубоко засунутыми в карманы шинели, и странно равнодушным к великолепной картине парада; на трибуне он стоял особняком, на отлете и, не дождавшись его конца, уехал домой.
Мысли Тухачевского были тягостны и напряжены. Иногда он спрашивал себя, правильно ли сделал, вернувшись из-за границы, а не оставшись там для личной жизни. И не было ли его решение в автомобиле роковым для него лично? Но он чувствовал, что не ему, прославленному маршалу, уходить с поля боя или венцом своей жизни и карьеры избрать переворот, грозящий гибелью его родине. Еще не все было потеряно. Правда, было туго, но… Разве не переживал он положений куда более критических? И разве не выходил из них победителем?.. Мысли о милой Тане нередко всплывали в его памяти. Впервые мирная спокойная жизнь с нею представилась ему, как доля личного счастья среди тревог и борьбы. Но он гнал от себя эти мысли. «Я не английский король, чтобы отказываться из-за юбки от долга, от трона, от власти», — говорил он сам себе и опять выше поднимал свою красивую голову. Русское, великолепное русское слово «НИЧЕГО!» срывалось в такие моменты с его губ.
Маршал вспоминал, как в 1919 году, пройдя со своими армиями через теснины Урала и ударив в тыл белой армии Колчака, он зарвался там и попал в страшные клещи генерала Пепеляева. Оба штаба — и белый и красный — считали его положение совершенно безнадежным, когда совершенно неожиданно в тыл белым ударила «пятая колонна» — армия восставших рабочих Челябинска. И последний бой за власть над Россией был тогда выигран красными… Разве не знает история десятков и сотен примеров, когда положение менялось в последнюю секунду и победа доставалась более твердому, настойчивому и умеющему ждать?.. Сейчас у него не было другого выхода, как только ждать, сжав зубы, не делая вида загнанного зверя. И встречая угрюмый взгляд Ворошилова или откровенно злорадный Ежова, Тухачевский только уверенно усмехался и выше поднимал свою красивую голову. Игру он хотел доиграть красиво до конца, каков бы ни был этот конец.
Жизни только тот достоин,
Кто на смерть всегда готов…
А смерти маршал Тухачевский не боялся никогда…
* * *«Накаливание политической атмосферы» все усиливалось. Вслед за введением вновь института политических комиссаров в армии, начались и события практического порядка. 11 мая неожиданно был опубликован приказ Ворошилова о крупных перемещениях высшего комсостава армии. Тухачевский переводился с поста первого заместителя наркома обороны на пост командующего войсками Приволжского военного округа. На его место был назначен послушный, неяркий маршал Егоров. Меняли свои места и Якир, Уборевич, Примаков, Эйдеман, Фельдман и другие. Все они переводились на новые места, где у них не было корней и где они практически были беспомощны и безопасны для Кремля среди новой обстановки.
