Ирвинг Стоун - Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон
— Мистер Адамс — честный, хороший человек. Он не ввяжется в закулисную сделку. Если он получит большинство голосов в палате представителей, я буду доволен. Во всяком случае он был первым в моем списке предпочтений.
Они проснулись утром 9 февраля, в решающий день, и увидели, что за окном валит густой снег. Эндрю надел пальто и ботинки и вовремя вышел из гостиницы, чтобы дойти до Капитолия к полудню и принять участие в подсчете голосов в сенате по выборам Джона Кэлхуна вице-президентом. Когда Рейчэл спросила его, намерен ли он после окончания работы сената остаться на заседание палаты представителей, где состоится голосование по кандидатурам на пост президента, Эндрю ответил, что не считает правильным находиться в палате во время баллотировки.
Он возвратился во втором часу дня, заказал себе в комнату обед, чтобы избежать контакта с собравшейся в таверне толпой. Первое блюдо было доставлено в их гостиную, но в этот момент появился Энди, выражение его лица было более красноречивым, чем любое объявление об итогах голосования: мистер Адамс[21] был избран при первой баллотировке! Умелыми действиями и блестящим маневрированием Генри Клей единолично склонил Кентукки, Огайо и Миссури на сторону Адамса.
В гостиную ворвался Джон Итон с мрачным от разочарования и огорчения лицом; он принялся поносить изо всех сил Генри Клея. Эндрю выслушал его и сказал спокойно:
— Это не совсем справедливо в отношении мистера Клея, Джон. Он вправе использовать свое влияние в пользу человека, которого считает более подходящим для работы. Ты помнишь, как он однажды открыто обвинил меня в палате представителей, что я «военный диктатор, который уничтожит свободы народа»?
В этот вечер они присутствовали на последнем регулярном, по средам, приеме у президента Монро. Эндрю сердечно поздравил мистера Адамса. На пути в отель в карете Джэксонов Джон Итон заметил, как тих был город: ни костров, ни победного праздника, ни ликующих толп.
— Народ хотел вас, генерал, — с грустью заключил Итон. — Люди считают, что их обманули.
Но ничто не могло изменить спокойной реакции Эндрю на случившееся. Со своей стороны Рейчэл была довольна. В целом выборы были достойными; предсказания, будто Республика распадется, если главное исполнительное лицо станет выбираться избирателями, не оправдались, как и ее опасения, что над ней будет измываться оппозиция.
Вернувшись в свой номер, где в камине потрескивали поленья, они вместе с Энди и Эмили выпили горячего пунша.
— Как долго, дядя Эндрю, мы останемся в Вашингтоне, по твоему мнению? — спросил встревоженно Энди. — Я должен возвратиться в Нашвилл и возобновить свою практику. Мне нужно обеспечить свою жену.
— Твой дядя и я подготовили для вас свадебный подарок, который облегчит ваше положение, — сказала Рейчэл, знавшая, насколько глубоко были разочарованы молодожены поражением Эндрю. — Мы намерены подарить вам плантацию Сандерс.
Последовал взрыв радости, и было много объятий, прежде чем молодая пара удалилась в свой номер. Несмотря на огонь в камине, воздух в номере оставался прохладным. Эндрю закутал Рейчэл в одеяло и подсунул его отворот ей под ноги.
— Итак, Рейчэл, моя дорогая, я пытался сделать тебя первой леди страны. Ты не разочарована, верно?
Она внутренне улыбнулась и провела рукой по выступавшим костям его лица:
— Мое разочарование относится к твоим чувствам.
— Тогда все в порядке, я буду счастлив вернуться в Эрмитаж.
— На какой срок… — нежно спросила она. — До следующих выборов?
Их глаза встретились. Его глаза были суровыми.
— Через месяц мне стукнет пятьдесят восемь. Мистер Адамс, без сомнения, пробудет два нормальных срока. Разумеется, ты не думаешь, что в возрасте шестидесяти шести лет?.. Это — навсегда!
«Он сказал мне это слово дома, — подумала Рейчэл, — но на сей раз он имеет в виду то, что говорит. Быть может, в конечном счете он удовольствуется положением джентльмена-плантатора».
«Навсегда» длилось всего пять дней. 14 февраля выбранный президентом Куинси Адамс предложил пост государственного секретаря Генри Клею. Разверзлись врата ада в Вашингтоне и по всей стране… и в особенности в их двух комнатах во Франклин-Хауз. Посетители шли потоком, и все они страстно осуждали покупку голосов за счет предоставления поста.
Спокойствие и согласие Эндрю с итогами голосования исчезли напрочь. Рейчэл понимала по тому возмущению, от которого сотрясалась вся его длинная фигура, что ничто в его бурной карьере, исключая мародерство британцев, не вызвало такой крайней решимости отомстить за подлость. Она слышала, как он, стоя в дальнем углу комнаты в окружении своих самых восторженных сторонников, кричал:
— Итак, Иуда с Запада заключил контракт и получит тридцать сребреников! Конец будет таким же. Видели ли когда-либо раньше такую наглую коррупцию?
Дюжина голосов хором ответила:
— Но конечно, мистер Клей знает, что вся страна возмущена!.. Он не настолько глуп, чтобы принять…
— Что, отказаться от своей доли добычи? — Голос Эндрю, долетевший до нее, был холодным и презрительным. — Но он должен предстать перед сенатом для утверждения. Клянусь Всевышним, господа, у меня там все еще есть голос, и даю вам свое слово, что вывернусь наизнанку. Сделка с голосами — чистейший подкуп, и допустить такое — значит разрушить нашу форму правления.
Через три недели под проливным дождем семья Джэксон выехала из столицы; вся четверка сидела в карете, запасные лошади были привязаны к задку. Эндрю молчал, его голова была опущена на грудь, глаза закрыты; он все еще переживал свое поражение в сенате, где ему удалось набрать всего четырнадцать голосов против назначения Клея. Рейчэл убедила его, что ради приличия ему следует принять участие в церемонии инаугурации. Потом Эндрю жаловался ей, что мистера Адамса «сопроводили к Капитолию с помпой и грохотом пушек и барабанов, что не соответствует самому характеру события». Однако он одним из первых пожал руку Адамсу и принимал в сенате присягу вице-президента Кэлхуна.
Когда карета пересекла городскую черту Вашингтон-Сити, Рейчэл почувствовала, как напряглось его тело. Он повернулся на сиденье и устремил пристальный, напряженный взгляд на столицу. Его лицо выражало непоколебимую решимость, которая была памятна ей в годы, предшествовавшие сражению у Нового Орлеана.
Эндрю повернулся лицом к ней:
— Мы вернемся.
/3/Они приехали в Эрмитаж в разгар сухой и холодной весны. Плантация была хорошо обработана, но не хватало влаги и для кукурузы, и для хлопка. Рейчэл привезла с собой саженец лимона и полный ящик различной рассады для сада. Ей хотелось снять городскую одежду, надеть простое ситцевое платье и начать копаться в земле. В глубине души она понимала, что нынешнее состояние временное, промежуточное, что ей придется вновь пройти через тот же процесс, а тем временем она испытывала наслаждение, ощущая руками жирный краснозем, вдыхая аромат соседнего леса и любуясь покрытой растительностью холмистой местностью. «Но какой позор, — размышляла она, — что стороны не уладили раз и навсегда соперничество между собой».
Их возвращение домой было больше похоже на триумфальное шествие, чем на поездку потерпевшего поражение кандидата. Хотя Эндрю заранее просил, чтобы не было официальных демонстраций, в каждом городе, через который они проезжали, собирались огромные толпы желавших приветствовать Джэксонов. В Луисвилле, Кентукки, родном штате Клея, они присутствовали на банкете: его участники провозгласили тост за генерала Джэксона как следующего президента Соединенных Штатов. Было яснее ясного, что выборы 1824 года далеко не закончились и каждый час дня и ночи между сегодняшним днем и ноябрем 1828 года, когда состоятся новые выборы, будет наполнен борьбой.
Эрмитаж превратился не только в сборный пункт Джэксона, куда ежедневно стекались сотни людей, приезжали курьеры, приходили письма, газеты, плакаты, но и в Белый дом пограничной территории, где сосредоточивались все оппозиционеры, искавшие там лидера. Доминировали ненависть к Адамсу и Клею и убеждение, что была поругана ясно выраженная воля народа.
Однажды вечером, когда в столовой и гостиной разгорелась особенно бурная дискуссия, Рейчэл почувствовала, что не в состоянии выдержать остроту напряжения и сильный шум. Она поднялась наверх, в свою тихую спальню, где воздух был чист от табачного дыма, запаха разгоряченных человеческих тел и перед глазами не мелькали беспорядочные жесты возбужденных мужчин. Она подвинула кресло к открытому окну. Буря в нижних помещениях дома не была временной, ее масштабы, характер, интенсивность будут возрастать с каждой неделей и с каждым месяцем. Эндрю втянулся теперь глубоко, влез по уши и даже поверх своих густых, но поседевших волос в политику, но не разумнее было бы для нее отойти в сторону? Не лучше ли обеспечивать еду, напитки и постели для приезжих и в то же время стоять в стороне от того, что происходит? Она предоставила своему мужу свободу в осуществлении его амбиций, но разве обязана она участвовать в них? Не лучше ли избежать волнений, наслаждаться садом, постоянно растущим обществом племянниц и племянников, сидеть и читать перед камином или же мирно работать за ткацким станком?
