Стефан Цвейг - Мария Антуанетта
***
Ночь в Варенне – и королеве скоро это станет предельно ясно - оказывается роковой не столько из–за неудачного бегства королевской четы, сколько из–за успеха младшего брата короля Людовика XVI, графа Прованского. Куда девалось его былое так долго и с таким трудом разыгрываемое подчинение старшему брату? Едва добравшись до Брюсселя, он объявляет себя регентом, законным наследником королевства на время, пока настоящий король, Людовик XVI, является пленником Парижа, и тайно делает всё, чтобы как можно дольше продлить это время. "Здесь в совершенно недопустимой форме высказывалась радость в связи с арестом короля, – сообщает Ферзен из Брюсселя, – граф д'Артуа просто сиял". Наконец–то теперь могут возглавить кавалькаду те, кто так долго униженно плелся где–то в хвосте. Теперь–то они могут бряцать оружием и, ни с чем не считаясь, подстрекать к войне; тем лучше, если при подобных обстоятельствах Людовик XVI, Мария Антуанетта, а надо надеяться, и Людовик XVII погибнут. Тогда граф Прованский сможет наконец именовать себя Людовиком XVIII.
Роковым образом европейские государи разделяют эту концепцию: монархической идее, собственно, совершенно безразлично, какой Людовик будет сидеть на французском троне; главное, чтобы в Европе и следа не осталось от революционного, республиканского яда, главное, чтобы в зародыше уничтожить "французскую эпидемию". Ужасающим холодом веет от строк, написанных Густавом Шведским: "Как ни велико моё сочувствие королевской семье, как ни волнует меня её судьба, всё же трудность и сложность общей обстановки, необходимость восстановления равновесия в Европе, особые интересы Швеции и сама идея суверена перевешивают чашу весов. Всё зависит от того, можно ли реставрировать во Франции королевство, и нам, собственно, безразлично, кто будет сидеть на этом троне: Людовик XVI, Людовик XVII или же Карл X, при условии, что трон будет восстановлен и чудовищу – Школе верховой езды (Национальному собранию[182]) – будет нанесено поражение".
Более ясно, более цинично высказаться невозможно. Для монархов существует лишь "дело монархии", другими словами – вопрос их личной неограниченной власти, им, "собственно, безразлично", как говорит Густав III, какой Людовик займет французский трон. Действительно, им это совершенно безразлично. И это безразличие будет стоить Марии Антуанетте и Людовику XVI жизни.
***
И вот сейчас Мария Антуанетта должна вести одновременно борьбу с двойной опасностью – с опасностью изнутри и извне, с республиканизмом в своей стране и с развязыванием войны, затеянным принцами за границами государства: сверхчеловечески трудная задача, совершенно неразрешимая для одинокой, слабой, растерянной женщины, покинутой всеми друзьями. Сюда бы гения, одновременно хитрого, как Одиссей, и отважного, как Ахилл, сюда бы нового Мирабо. Но в эту страшную минуту рядом с нею лишь ординарные помощники. На обратном пути из Варенна Мария Антуанетта увидела, как незначительный провинциальный адвокат Барнав, имеющий большой вес в Национальном собрании, легко поддался чарам лести – ведь они исходили от королевы; теперь она решает использовать эту его слабость.
Письмом, тайно направленным Барнаву, она сообщает ему, что с самого своего возвращения из Варенна "очень серьёзно думала об эрудиции и образе мыслей того, с кем много говорила, и поняла, что почерпнула бы для себя много полезного, если бы вела с ним обмен письмами, если бы могла беседовать с ним на расстоянии". Он вполне мог бы рассчитывать на её молчание, а также на её характер, всегда готовый подчиниться необходимости, если дело идёт о всеобщем благе. После этого введения она пишет более определённо: "Невозможно упорствовать в стремлении сохранить существующее положение вещей. Конечно, что–то должно произойти. Но что? Не знаю. Я обращаюсь к нему, чтобы узнать это. Из наших бесед он должен был понять, что у меня добрые намерения. И я всегда буду придерживаться их. Это единственное, что у нас осталось и что меня никто никогда не в состоянии отнять. Мне кажется, я почувствовала в нём стремление к справедливости, у нас также есть это желание, и, что бы о нас ни говорили, оно всегда у нас было. Мы могли бы совместно осуществить наше общее намерение. Если он найдёт средство поделиться со мной своими мыслями, я со всей искренностью отвечу, что могла бы сделать со своей стороны. Я готова к любой жертве, если действительно увижу, что она приведёт ко всеобщему благу".
Барнав показывает это письмо своим друзьям, которые одновременно и радуются, и страшатся, но наконец решают отныне совсместно давать тайные советы королеве – Людовик XVI вообще в расчёт не берётся. Прежде всего они требуют от королевы, чтобы она побудила принцев вернуться во Францию и склонила своего брата, императора, к признанию французской конституции. Как бы уступая, королева принимает все эти предложения. Под диктовку своих советчиков посылает брату письма, ведёт себя так, как они рекомендуют, лишь, "когда дело касается чести и благородства", она сопротивляется. И новые политические мэтры полагают, что нашли в Марии Антуанетте прилежную и благодарную ученицу.
***
Но как жестоко заблуждаются эти славные люди! В действительности Мария Антуанетта ни одного мгновения не думает о том, чтобы сдаться этим factieux; вся эта переписка должна лишь облегчить старый трюк – temporiser[183], выезд за город, который она задумала совершить к тому моменту, когда её брат соберёт так долго ожидаемый "вооружённый конгресс". Словно Пенелопа, распускает она по ночам ткань, сотканную днём со своими новыми друзьями. Посылая брату, императору Леопольду, написанные ею под диктовку письма, она одновременно уведомляет Мерси: "Я послала двадцать девятого письмо, которое, как Вы без труда заметили, написано не моим стилем. Но я думаю, что мне следует исполнить требование одной здешней партии, которая передала мне набросок этого письма. Я послала вчера такое же письмо императору и чувствовала бы себя униженной, если бы не надеялась, что мой брат поймёт, что в настоящем моём положении я вынуждена делать и писать всё, что от меня потребуют". Она подчёркивает: важно, чтобы император уверился в том, что ни одно слово в этом письме не принадлежит ей, не отвечает её точке зрения. Так каждое письмо становится предательским. "Несмотря на то что советчики постоянно упорствуют в своих взглядах, справедливости ради следует признать, что они выказывают большую прямоту и искреннее, честное желание навести порядок в стране и тем самым восстановить королевство и авторитет короля". Тем не менее она всё же не хочет в действительности следовать советам своих помощников, "ибо, хотя я и верю в их хорошие намерения, всё же их идеи крайние и никогда не будут нами использованы".
Необычная двойная игра, начатая Марией Антуанеттой, это двуличие не так уж почетны для неё. С тех пор как она занимается политикой или, вернее, потому что она занимается ею, она вынуждена лгать, и делает это самым отважным образом. Уверяя своих советчиков, что никакие задние мысли не определяют её поведения, она пишет одновременно Ферзену: "Не бойтесь, я не дам себя поймать этим enrages[184]. Если я и встречаюсь с некоторыми из них или имею с ними какие–либо отношения, то всё это лишь затем, чтобы использовать их для моих целей; слишком сильно у меня к ним всем чувство отвращения, чтобы с кем–нибудь из них делать общее дело". В конечном счёте ей самой совершенно ясна недостойность этого обмана расположенных к ней людей, людей, несущих ради неё свои головы на эшафот. Отчётливо чувствуя свою моральную вину, она всё же ответственность сваливает на время, на обстоятельства, принуждающие её играть столь жалкую роль. "Иногда я сама себя не понимаю более, – пишет она в отчаянии своему верному Ферзену, – и заставляю себя призадуматься, действительно ли я говорю такое. Но чего Вы хотите? Всё это необходимо, и поверьте мне, мы опустились бы ещё глубже, чем сейчас, не обратись я сразу же к этому средству. Во всяком случае время мы выиграли, а это – всё, что нам нужно. Какое счастье, если б однажды, в один прекрасный день, я вновь стала сама собой и могла бы показать всем этим нищим (gueux), что не дала им себя одурачить". Лишь об этом мечтает, грезит её неукротимая гордость – вновь стать свободной, не быть более политиком, дипломатом, лгуньей. И поскольку она, коронованная королева, воспринимает эту неограниченную свободу как своё Богом данное право, она считает себя вправе беспощадным образом обманывать всех, кто хочет ограничить её в этом звании.
***
Но обманывает не одна королева, теперь, в это сложнейшее время, все участвующие в большой игре обманывают друг друга. Исследуя бесконечную переписку тогдашних правительств, монархов, посланников, министров, отчётливо представляешь себе всю безнравственность тайной политики. Подпольно все работают друг против друга, каждый лишь ради своих личных интересов. Людовик XVI обманывает Национальное собрание, со своей стороны только выжидающее, чтобы республиканские идеи проникли в сознание масс достаточно глубоко и можно было низложить короля. Сторонники конституции предлагают Марии Антуанетте власть, которой давно уже не обладают, она же пренебрежительно одурачивает их, договариваясь за их спиной со своим братом Леопольдом. А он, готовясь именно в это время вместе с Россией и Пруссией ко второму разделу Польши, всячески затягивает переговоры с сестрой, уже решив для себя не жертвовать ради её дела ни одним солдатом, ни одним талером.
