Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин
«Не знаю, кто составитель этого обширного проекта, но мне кажется, как будто он под видом защиты монархии тонким образом склоняется более к аристократическому правлению. Такое преобразование привело бы к разрушению могущества и величия Российской империи. Мудрость императрицы позволяет не опасаться этого, ея намерения направлены к прочному процветанию империи, и она, конечно, легко устранит все, из чего в будущем могли бы произойти вредные последствия»…
Таких отзывов у Екатерины было достаточное количество. Руководствуясь ими, она и поняла, к чему направлен проект Никиты Ивановича. А раз так — значит, надо сохранить этого врага самодержавия, иметь его все время на виду, но и придерживаться той тактики, что она избрала. Тянуть и волокитить… взять измором, обезопасить противника. Сломленному, но не лишившемуся своих убеждений, Екатерина предоставила широкое поле деятельности на арене международной — чтоб не лез во внутренние дела. Панин понял все очень хорошо…
Что ж, коллегия иностранных дел — не самое плохое место. У него есть опыт, закалка, ума ему не занимать, а благо отечества — самое важное из всего…
Дважды потерпел он сокрушительное поражение от ангальт-цербтской принцессы, казалось бы, обидься, выйди из игры. Но Никите Ивановичу Елизавета поручила Павла — в нем была вся его надежда, в этом хилом ребенке заключался для него целый мир. Уж он-то сумеет вырастить цесаревича просвещенным и умным, способным понять благо России. И для того приглашал к обеду у цесаревича людей, способных своими разговорами и историями развивать в мальчике склонность к государственному мышлению, к благу отечества. Кто только не бывал на этих обедах, самые лучшие умы России, самые интересные люди. И мысли высказывали достойные, направляли незаметно ум ребенка…
Нет, он внешне не выказывал никакого неудовольствия, хотя и прекрасно понял игру Екатерины. Она разорвала проект не прежде, чем короновалась, теперь стащить ее с престола могла бы только сила Божья. Что ж, значит, воля Провидения такова, и ему оставалось только повиноваться. Он не оставил своих мыслей, не отбросил их, но затаился, не высказывал никому до поры до времени, хранил про себя. Да и с кем бы мог он свободно говорить? Только с братом Петром, но и тут была опасность: прямолинейный и прямодушный, честный и не знающий дворцовых интриг, генерал мог бы высказаться не там, где надо. Потому даже и с братом не делился своими горькими разочарованиями Никита Иванович. Будет время, все думал он, придет пора. Не пора, значит, не время для перемен в отечестве, не созрела родина для этого…
А тут подоспело и то дело, которому Панин начал отдавать все свои силы, как первоприсутствующий член коллегии иностранных дел. Началось «делание» польского короля.
Еще в начале февраля 1763 года французский курьер, проезжавший через Дрезден, привез известие, что опасно болен курфюрст Саксонский и король польский Август III. В Варшаве уже сидел посланник Кейзерлинг. Ему и отправила Екатерина тайную депешу: «Ввиду опасного положения польского короля я собрала совет, чтобы определить, какие меры следовало бы предпринять в случае его смерти. На совете было решено, в принципе, действовать в пользу одного из Пястов, именно графа Понятовского, или, в случае неудачи, князя Адама Чарторыйского. Хранить это в тайне, держать в готовности на границе тридцать тысяч человек, в резерве — пятьдесят тысяч».
Август умер в конце сентября.
— Не смейтесь надо мной, — сказала Екатерина Панину, — что я со стула вскочила, как получила известие о кончине короля польского — король прусский из-за стола выскочил, как услышал…
Ее, да и Никиты Ивановича, волнение весьма понятно — все соседние державы заинтересованы были в выборе польского короля. Борьба предстояла тяжелая — Австрия, Пруссия, Турция, даже Франция будут влиять на исход дела. Все заинтересованы в том, чтобы Польша получила такого короля, который соответствовал бы интересам той или иной державы.
Русские войска вступили в Польшу для охраны права «свободного избрания» короля. И Станислав Понятовский воцарился на польском престоле.
Но предшествовали этому многие переговоры. Фридрих II, прусский король, готов был поддержать кандидатуру Екатерины, если только она вступит с ним в союзный трактат. Польша раздиралась распрями, а России нужно было, чтобы там был король, который мог бы сдерживать враждебные отношения к России. Много покорпел Панин над перепиской, много денег переслала Екатерина Кейзерлингу для подкупа польских магнатов, прежде чем выбор пал на Станислава Понятовского; А вначале Екатерина остановилась на Адаме Чарторыйском, его имя было в Польше популярно, и многие польские магнаты поддерживали его. Но Кейзерлинг деликатно намекнул Панину и Екатерине, что Адам умен и честолюбив, богат и молод. А нам надо, чтобы выбор был сделан в пользу самого ничтожного, убогого, бесхарактерного. Адам только и мечтает сделаться королем, чтобы спасти Польшу путем преобразования, а кому нужна сильная Польша в качестве соседа? Польская анархия для России много лучше, сама Екатерина называет ее «счастливою». Еще в Манифесте о восшествии на престол Екатерина называла Фридриха злодеем, и сам он понимал, что, пойди Россия по военному пути, и ему несдобровать — он и так был на краю гибели, и только Петр III спас его, заключив мир. Панин советовал Екатерине не пренебрегать союзом с Пруссией — Россия устала от войн, ничего не приобрела, а многих солдат русских потеряла. Но заключать мир надо медленно, не торопиться, протянуть, сколько возможно. Посадить короля своего на польский престол, а там можно и договор заключить. В этом духе Екатерина и писала Фридриху — он поддержал кандидатуру от русской императрицы. И волки сыты, говорил Панин, и овцы целы. Теперь, когда в народе еще сильна ненависть к пруссакам, не стоит злить гвардию, а после «своего» польского короля можно и заключить мир…
Екатерина была довольна своим первоприсутствующим по иностранной коллегии. Что-что, а интересы России ставил Панин превыше всего.
Она-то думала, что назначение его в коллегию дело временное, так же думал и он сам. Но оказалось, что в международной политике он плавал как рыба в воде. Все хитросплетения распутывал с легкостью и удачливо. И на долгие годы остался в коллегии, при международных делах.
Впрочем, и от внутренних дел Екатерина его не освобождала. Воспитатель Павла был, как говорится, и швед, и жнец, и на дуде игрец.
Когда Екатерина поехала в Лифляндию, она оставила его за себя решать все дела, буде возникнут…
И возникли.
Поздним вечером во дворец приехала Екатерина Романовна Дашкова. Никита Иванович все еще сидел за вечерним столом. Уложив спать цесаревича, проверив все посты у его дверей и во всем дворце — Никита Иванович не очень доверял новым охранителям дворца — поцеловав на ночь Павла, он, как всегда, засиделся за отменными блюдами, которые готовил его повар. Хоть и от царского двора полагался ему стол, да держал Панин и своего повара-искусника. Он вывез его еще из Швеции и сам старался выбирать, что готовить на обед. Разбирал кусочки перепелки, с удовольствием вкушал соловьиные языки в остром соусе. Любил Никита Иванович хорошо поесть и не отказывал себе в этом удовольствии.
Екатерина Романовна казалась встревоженной и смущенной.
Никита Иванович пригласил ее к столу, где роскошествовал один.
— Слышали, Никита Иванович, кричала опять и плакала юродивая Ксения!
Никита Иванович только пожал плечами. Он всегда относился скептически к любым городским слухам.
— Да вы не смейтесь и не пожимайте плечами, — тревожно заговорила Екатерина Романовна, — помните, перед самой смертью матушки Елизаветы кричала она: «Пеките блины!» И вся Россия сорок дней пекла блины…
— Ведомо только Богу, что может случиться, — спокойно ответил Никита Иванович.
— Я тогда прилетела во дворец к великой княгине, — продолжала Екатерина Романовна, — снег, холод, нездорова была, а прибежала. Поняла, что предстоят перемены, императрица уже тогда сильно болела…
Никита Иванович спокойно смотрел на Дашкову. Как жаль, что из всех сестер Воронцовых она так некрасива — большой рот, рябинки — следы оспы, испорченные зубы. Только ясные глаза сверкали проницательностью и умом.
— Она приняла меня прекрасно, уложила под одеяло, чтобы я согрелась. Но когда я спросила, есть ли у нее какой-нибудь план, она ответила, что целиком полагается на Божью волю… я заверила ее, что все свои силы отдам на ее благо.
— Что ж, юродивым, может быть, дано познать то, чего не знаем мы, простые смертные, — Никита Иванович старался уклониться от обсуждения теперешних дел. В последнее время Екатерина Романовна всем жаловалась на свое бедственное положение, на то, что Екатерина отвернулась от своей бывшей деятельной подруги, и ему не хотелось снова и снова выслушивать эти жалобы. Он же знал, что императрица относилась с большой любовью к маленькой заговорщице, принимала все ее услуги, но Романовна повела себя как владетельница — она вмешивалась во все установления Екатерины, пыталась командовать войсками, требовала себе чин полковника гвардии, как у самой Екатерины. Разве могла она разделить власть с императрицей? Взбалмошная и капризная, княгиня суетливо старалась внушить всем и каждому, что возвела Екатерину на престол, а в благодарность ничего не получила… Ему уже давно надоело выслушивать эти сентенции Дашковой — он-то хорошо знал, что Екатерина Романовна не только получила свое, заслуженное, но еще и воспользовалась несчастьем родной сестры Елизаветы, сосланной фаворитки Петра, и отняла у нее имение. Словом, он хорошо знал свою племянницу и не очень обращал внимание на ее жадобы, хотя и выслушивал сочувственно.
