Валентин Рыбин - Азиаты
Собрал Татищев чиновников, посудили-порядили и пустили подписной лист по рукам. Скудно, но всё-таки пошёл сбор средств на вакханалию персидского двора. А тут опять указ из Петербурга: снабдить войска шаха на Кавказе хлебом и всем прочим, что запросит его величество. И сообщение по делу Остермана и прочих врагов России. Из описанного было видно, что 18 января на Васильевском острове был устроен эшафот. Шесть тысяч гвардейцев и армейский полк, построившись в каре, еле удерживали толпы обывателей. Но вот затрещали барабаны и поползли к месту казни худые повозки. В крестьянских дровнях привезли больного Остермана, остальные шли следом с поникшими головами. Только Миних держался бодро… Четыре солдата подняли Остермана на эшафот и положили на помост. Сенатский секретарь прочитал приговор. Палачи подтащили осуждённого к плахе, как вдруг тот же секретарь вынул из кармана другую бумагу и громко произнёс: «Бог и великая государыня даруют тебе жизнь!» Палач грубо оттолкнул Остермана, и солдаты сняли его с помоста и усадили в сани. Пощадила Елизавета и Миниха. Всех осуждённых приговорили к ссылке: Остермана — в Берёзов, Левенвольде — в Соликамск, Головкина — в Германк. Вспомнила Елизавета о судье Ненлюеве, который отправлял Волынского на плаху. Приказала ехать ему в Оренбург на место князя Урусова…
— Слава те Богу, — перекрестился Татищев, — хоть князю Василию Александровичу покой предоставили. Обо мне бы ты вспомнила, матушка императрица!
Шли недели и месяцы, на Волге и севере Каспия, на Кизляре и Тереке свирепствовала зима. Приостановилась и без того квёлая жизнь в Астрахани. Темень жуткая по ночам, да завывание волков за городской стеной и в чистом поле. Изредка в барских домах и у самого губернатора устраивались балы, но Татищев не был охоч посещать увеселительные вечера. По ночам сидел перед лампадкой, строчил письма в Петербург и писал историю государства Российского. Незаметно прошёл ледоход, очистилась ото льда волжская дельта, птиц поналетела тьма-тьмущая, рыбаки астраханские подались к Тереку и Куме на подземные погреба — вавилоны — коптить и солить рыбу. И вновь персы напомнили о себе: захватили рыбацкие лодки и рыбаков вместе с ними. Мирза Джелюль отправил одного из русских к губернатору с требованием везти в персидский лагерь провиант и лошадей. Напоминал в письме мирза Джелюль о Голицыне, чтобы ехал поскорей в Дербент, ибо его Величество Надир-шах «потерял вожжи управления народами Дагестана» оттого, что Россия спит, до самых крыш засыпанная снегом, и русский посланник Голицын тоже спит беспечно. Татищев показал письмо Голицыну. Тот взъерепенился:
— С пустыми руками к шаху не поеду! Где обещанные ему лошади, где провиант для шахских войск?!
Братищев, зимовавший в Дербенте, летом прислал донесение губернатору: «Его шахово величество в партиях ездит и непрестанно себя упражняет в опустошении деревень, и травлении новых хлебов, а обывателей бедных и нищих отчасти вырубает…». Письмо привезли дагестанские владельцы, тайно бежавшие из-под ока Надир-шаха в Астрахань. Не в силах больше терпеть «мучительств» просили русскую императрицу принять их в подданство России. Более 1500 аулов, насчитывающих 65700 человек, били челом об избавлении их от персидского ига. Татищев немедля отослал прошение народов Дагестана в Петербург, предупредив канцлера: идёт де разложение огромной армии Надир-шаха, насчитывающей до 200 тысяч человек. Сила сия, потеряв управление, может выплеснуться за пределы Кавказа, и тогда худо придётся всем.
В самый разгар лета, когда начали поспевать арбузы и фрукты, загрузили астраханцы несколько судов бахчевыми — повезли в Дербент. Следом ушёл другой караван судов, гружёных пшеницей и хлебом. С Кумы туркменские джигиты погнали к Дербенту калмыцких лошадей.
— Весомую дань отослали персидскому шаху — пора бы военным отправиться в Дербент да разузнать толком, что там делается, — рассудил Татищев.
Следом за хлебным караваном выехали в Дербент генерал Тараканов и князь Владимир Долгоруков, прибывший из Петербурга.
Шахский лагерь — сотни походных шатров, поставленных па равнине близ Дербента, — кишел военными, маркитантами, торгашами близлежащих сёл. Всё, что завозилось сюда на продажу, мгновенно раскупалось шахским воинством. Шаху доложили, что русские привезли хлеб и пригнали коней, и он выехал из Дербента в сопровождении гвардии в походный лагерь. Русские генералы и князь Голицын поклонами приветствовали его, когда он слез со скакуна и направился в свой жёлтый шатёр. Принимая русских гостей, видя, как они подавлены встречей с ним, надменно изогнул брови, усами шевельнул и сказал сердито:
— Ваше счастье, что подоспели вовремя: ещё день — два и мои войска пошли бы искать хлеб в русских губерниях!
Русские степенно засмеялись и примолкли, понимая что Надир-шах не шутит.
— Передайте мой салам вашей алмазноглазой императрице, спасибо ей за дары, доставленные в мою ставку. Когда народы Кавказа преклонят свои головы у моих ног, когда заплатят мне за каждую каплю крови, пролитую моими воинами па Кавказе, я стократно верну свой долг императрице Елизавете.
Ни Голицын, ни генералы не ждали от Надир-шаха мзды за привезённый товар и пригнанных лошадей. Заговорили сразу трое:
— Ах, что вы, ваше величество!
— О чём может быть речь?!
— Россия всегда была тверда по выполнению русско-персидских договоров и по силе возможности оказывала помощь вашему величеству! — высказался последним князь Голицын.
Надир-шах тяготился столь мелкими делами, кон приходилось ему теперь вести с Россией. Всем своим видом он показывал, что его величество выше и благороднее, чем видят его сейчас. И случай блеснуть своим рыцарством вскоре представился.
Почти целый год не давал житья астраханский губернатор Татищев поручику Крашеву, напоминая ему— ласково и угрожая судом, чтобы хоть из-под земли, а сыскал сто девять шахских жеребцов, угнанных гребенскими казаками. Что касается двух с лишним тысяч рублей, губернатор внесёт их сам, и Крашеву беспокоиться о них и отыскивать в кошелях казаков нет надобности. Поручик Крашев скупил у донских казаков с полсотни боевых коней, в основном, кабардинской породы, а большего сделать не мог. Пришлось Татищеву послать вице-губернатора князя Барятинского в казацкие станицы и самому заняться скупкой скакунов. Теперь сто девять жеребцов с конюхами стояли, как на смотру, поодаль от шахского шатра. Его величество обратил на них внимание сразу, как только приехал в лагерь. Переговорив о самых важных делах с представителями русской державы, он первым поднялся с ковра и, выйдя из шатра, остановил взгляд на кабардинских скакунах, стоявших длинной шпалерой. Увидев Надир-шаха, все, кто был в лагере, повалились на колени и так стояли, склонив головы, пока он наслаждался красотой пригнанных жеребцов. Мирза Джелюль тихонько пояснил ему, что это те самые кони, которыми владел его брат Ибрахим, а потом их захватили гребенские казаки. Ныне же, выполняя требования Надир-шаха возвратить коней, поручик Крашев доставил их его величеству шах-ин-шаху.
— Приведите поручика Крашева ко мне! — приказал Надир-шах. Он молча выжидал, пока русский офицер предстанет перед ним. Вскоре он подошёл с выпученными от страха глазами и доложил о себе. Шах сказал, обращаясь к Голицыну и генералам, нежели к самому поручику:
— Дорогой друг, я ценю твоё усердие ко мне… Я дарю тебе всех коней — это цена твоего усердия. Кони мне не нужны. Я только жаждал удовлетворения от русского правительства — и получил его.
Представители России замерли от поистине сказочной щедрости Надир-шаха. Видя их онемевшими, он скупо улыбнулся и направился в другой шатёр, где намечалось пиршество.
XII
После новых смятений в Хорезме и прилегающих к нему землях приплыли на купеческом судне с Мангышлака в Астрахань туркменские ханы Камбар-бек, Кара-батыр, Онбеги-Суерган и Чапык-Нияз-батыр. Четыре года они, живя то у калмыков, то возвращаясь на Мангышлак. добивались подданства России. Сначала отправили письмо астраханскому губернатору Голицыну. Прочитав прошение туркмен, он велел передать, что письмо без печати, а потому к представлению её императорскому величеству не годится. Потом по пути в Санкт-Петербург остановился на мангышлакской пристани Тюбкараган хивинский посол Аджи Магомед Ахун Мулла Гуреунов Пояснил он туркменам, что едет на коронацию императрицы Елизаветы Петровны, а потому, как человек государственный, требует к себе и сопровождающим его людям уважения. Туркменские ханы приняли его уважительно, но тоже попросили передать её величеству личное их послание. Посол помог мангышлакцам написать таковое. «Её императорского величества рабы, живущие при Мангышлаке трухменские старшины делинского роду: менгли-ходжинского роду Суерган Онбеги, угринского роду Мамедберды-бек, курбанского ролу Карабатур, бюрунчурского роду Али-бай, иклирского роду Баубек-батур; мы вышеописанные вашего императорского величества рабы, и с мамгышлакскою землёю желаем быть рабами, и в подданстве вашего императорского величества, чего ради сие наше прошение, написав, хивинскому мулле Аджи Магомеду вручили, дабы оное до вашего императорского величества дошло».
