Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
– Даже и так, – будто согласился жандарм. – Но мне нужна жертва, чтобы умилостивить богов. Повторяю: мои дела сейчас неважные… Арест Кобзева я использую в целях создания нужной для меня ситуации.
– Но ведь я привез его сюда в губернию! – возмутился Мышецкий. – Это нечестно и неблагородно… Привезти и спрятать за решетку! Он болен, не забывайте об этом.
– Я знаю, – ответил жандарм. – При участке хороший сад. Я обещаю вам, князь, что готов носить ему обеды из «Аквариума». Дам хорошего врача. Вино, фрукты, прогулки! У меня библиотека запрещенной литературы, пусть читает. Только дайте мне Кобзева, если не хотите остаться с Дремлюгой!
Сергей Яковлевич выставил руки, словно отпихиваясь.
– Вы измеряете мою совесть сильно уменьшенным аршином, – сказал он. – Но у меня есть принципы, которых я придерживаюсь и которые для меня дороги, как и в дни моей юности!
Жандарм совсем раскис и опустился в кресло.
– Я не отстану, князь, – произнес он. – Один только раз в жизни я стоял на коленях, да и то перед женщиной. Неужели вы желаете, чтобы я встал перед вами? Поймите, арест Кобзева мне нужен ради вас: или – я, или – Дремлюга!
Мышецкий чуть было не крикнул: «Да при чем здесь этот Кобзев? Хватайте уж тогда Борисяка…», но вовремя сдержался и дал согласие на арест Кобзева, хотя и взял слово с жандарма, что ни сегодня, ни завтра Иван Степанович арестован не будет. Это подло, это бесчеловечно требовать от него подобных жертв. Но он поставлен перед неразрешимой дилеммой: Кобзев – для совести, а жандарм – для управления губернией.
– Милый князь, – ответил Сущев-Ракуса, сворачивая ордер, – я никогда не злоупотреблял вашей добротой. И я не намерен хватать Кобзева сразу же. Просто ваша подпись сообщит мне уверенность в своей власти! Позвольте мне пожать вам руку за ваше гражданское мужество?..
Полковник ушел, и снова висок прорезала боль. Сергей Яковлевич достал из шкафа огурцовские полсобаки, выпил «монопольки». Присел обратно к столу. И – совсем некстати – появился на пороге предводитель Атрыганьев (номинально заступивший на должность вице-губернатора). Встреча с этим господином была Сергею Яковлевичу особенно неприятна из-за той роли, которую играла Додо в его «патриотической» организации.
Первым делом предводитель напомнил, что у него в цирке появился новый клоун – «превеликая бестия»; губернаторская ложа к услугам Мышецкого и всего его семейства.
– Итак, Борис Николаевич, чем могу быть полезен?
– Кажется, – со значением ответил предводитель, – на этот раз буду полезен вам я.
– Коим образом, Борис Николаевич?
Атрыганьев не совсем-то вежливо положил на стол губернатора свою толстую палку.
– Вы же знаете, – подсказал он, – что в городе появились первые политические лозунги. Они идут от депо – это ясно, как божий день. И мои ребята готовы выступить по первому же сигналу. Одно ваше слово!
– Выступить… куда и зачем? – спросил Мышецкий, растирая висок. – В городе усилилось пьянство. А где пьянство – там и помрачение разума. Вы ничего не сможете сделать, когда полетят стекла!
– Это намек? – недовольно спросил Атрыганьев (только сейчас Мышецкий вспомнил, что предводитель владеет стекольной фабрикой). – Стекла можно вставить. Лучше битые стекла, нежели этот кавардак в губернии! И я, как исполняющий должность вице-губернатора по совместительству с высоким…
– Постойте! – властно обрезал его Мышецкий. – Если вы имеете в виду исключительно волнения рабочих, то обращайтесь по этим вопросам к Аристиду Карповичу… В данном случае это как раз его стихия!
– Жандарм сошел с ума, – возразил Атрыганьев.
– Вот уж не думаю, – ответил Сергей Яковлевич. – Жандарм умнее нас с вами. А деятельность Зубатова была в свое время одобрена свыше. Наш долг не чинить препятствий этой странной разновидности «социализма».
– Но немчура-то…
– Немцы здесь ни при чем!
– Но жиды-то…
– И евреи ни сбоку припека!
Атрыганьев вздохнул и забрал со стола свою палку.
– Я могу быть свободен? – спросил он, багровея.
– А я никогда и не связывал вас ничем…
Направляясь к дверям, предводитель все-таки не сдержался и выговорил с наслаждением:
– Сочту своим долгом честного столбового дворянина предупредить вас, князь, что вы опасно либеральничаете. В городе уже известно о том спиче, какой вы закатили на поминках по Симону Геракловичу.
– Что же вам не понравилось в этом «спиче»?
– Я понимаю, – намекнул Атрыганьев, – вы были несколько не в себе. Марсала-то крепкая! Но… нельзя же, князь, вот так, среди бела дня, призывать конституцию!
– Кому что нравится, Борис Николаевич: один любит арбуз, а другой – свиной хрящик.
– Позвольте откланяться? – сказал предводитель.
Сергей Яковлевич не пошевелился.
– Князь! – возвысил голос Атрыганьев. – Я вам кланяюсь.
Мышецкий смотрел куда-то мимо него.
– Без працы не бенды кололацы, – сказал он, и Атрыганьев выскочил за двери.
Тогда он позвал Огурцова, велел закрыть кабинет.
– Всю жизнь я презирал пьяниц, – сказал Мышецкий и разлил водку по стаканам. – Средство простонародное, но зато безотказное… Вот за этим окном пролетел однажды мужик. Взял вот так – и пролетел! А куда он делся потом – не знаю.
– Умер, – сказал Огурцов.
– Что?
– Умер, говорю. Пятеро детишек – мал мала меньше…
Сергей Яковлевич быстро опьянел от крепкой «монопольки».
– Ну и ладно! – сказал он. – Я тоже вот вскоре… полечу. Только раздуются фалды моего фрака да посыплется из карманов мелочь. Кто-нибудь подберет… Выпьем! Паскудно все и проклято – все, чего ни коснешься!
– А вы-то меня, – вдруг закусил губу Огурцов, – как собаку худую, шпыняли. Сколько вы меня по этой половице гоняли… Стыдно, сударь! Я ведь в отцы вам гожусь…
Мышецкий положил руку на плечо старого чиновника:
– Простите… прости!
– Маленький я человечек. Вот такой крохотный, – Огурцов показал свой ноготь. – А мне ведь тоже, как и вам, желательно себя человеком чувствовать! Прилетели вот вы сюда к нам, наорали на всех, распихали по «третьему пункту». А чего вы добились-то? Взяток – не брать. Да мы и без вас хорошо знаем, что – грех это! Не для этого вас из Петербурга прислали.
– Огурцов, брат мой, о чем ты?
– Выпили мы полсобаки, и ладно! Могу еще сбегать за половиной… Что вы так на меня смотрите, князь? Думаете, я не беру? Эва, с чего бы пил тогда я? У нашего брата, чиновника, своя статья. Рабочий – бунтует, потому что ему взять-то – негде! А мы и не бунтуем, потому что… берем!
Мышецкий поднялся из-за стола, покачнулся.
– Что же ты раньше молчал? – спросил он. – Тихий был?
– А и молчал, сие верно… Ждал, когда вы сломаетесь. Аукнулось, князь! Теперь-то вы меня слушать будете. Маленький я человек, да от земли-то мне, с низов самых, хорошо все видится, что наверху творится…
Огурцов уложил губернатора на диван, стащил с него ботинки и закрыл снаружи двери кабинета, обещав разбудить к вечеру, что он и сделал.
Вечером Сергей Яковлевич побрел домой, где его встретила Сана.
– Никак вы хмельной? – спросила кормилица. – В губернии эвон что творится, а вы… эдак-то! Нехорошо, князь.
Только сейчас Мышецкий заметил, что Сана увязывает узлы, кладет поверх них свою гитару.
– Сана, неужели ты уходишь от нас?
– Ухожу, Сергей Яковлевич, не взыщите. Надоело все!
– Разве плохо тебе у нас? Или обидели?
– Спасибо вам, – ответила женщина, – что вы ко мне по-людски относились. Если бы не вы – так я бы и одного часу в вашем семействе служить не осталась.
– Чего же так, Сана?
– Ай, Сергей Яковлевич, свои глаза нужно иметь. Неглупый вы человек, а посмотришь на вас – так сущий младенец!..
На столе, среди свежей почты, его ожидало грязное письмишко от черносотенцев.
«Не пытайтесь, – угрожали ему, – рядиться в маску страдальца за народ. Вы довольно-таки ловко прикидываетесь верным слугою царя, но этот номер вам не пройдет. Для нас, истинных патриотов, вы всегда останетесь только краснозадой сволочью, и мы прихлопнем вашу лавочку. Одумайтесь, пока не поздно!..»
– Конечно, – сказал Сергей Яковлевич, – что они могут знать обо мне, эти господа? Но в одном они правы: мне следует одуматься. Или – или…
Собственно, что ему делать? Хорошо вот Пете: разбирает свои гравюрки, воркует над «великими мужами» и – все тут. «Стоило мне соваться в этот навоз. Я же не Столыпин, который смело пройдется по черепам. Я тоже маленький человечек, как и Огурцов, только не беру взяток.
Может, пойти к Кобзеву? Сказать ему – так и так, мол. Спокойствие губернии и прочее. Историческая необходимость. Лес рубят – щепки летят. Простите, но вы понимаете, что я был вынужден сделать это. У меня колокольня не своя, а – государственная. Интересы отечества…
Нет уж, конечно, в таких делах лучше быть Столыпиным!»
Сергей Яковлевич привел себя в порядок и направился к Кобзеву. На улицах города все пребывало в отменном спокойствии – просто не верилось, что внутри губернии клокочут какие-то подземные силы. Обыватели мирно сидели по домам, гоняли чаи из пузатых самоваров и дышали тем воздухом, который в неограниченных дозах отпускало им начальство, снисходя к человеческой слабости…
