Анатолий Марченко - За Россию - до конца
Деникин тяжело скорбел о судьбе русских военнопленных. Он знал, что, попав в плен, русские сразу оказывались в условиях, неизмеримо худших, нежели пленные других воюющих стран. Один француз говорил Антону Ивановичу: «Русских пленных легко узнать по их глазам: в них страдание и ненависть».
Ещё бы! Деникин был хорошо наслышан о несусветной грязи и зловонии в бараках, где содержались русские военнопленные, о том, что эти бараки часто не имеют крыш, люди получают всего сто граммов хлеба в день, горячую грязную бурду из картофельной шелухи. И эту бурду пленные хлебают из консервных банок, а то и из своих шапок. А порой и просто пригоршнями. Среди пленных свирепствует дизентерия, трупы постоянно выносят из бараков. Самое страшное и несправедливое было в том, что советское правительство всех пленных, независимо от того, сдались ли они добровольно или попали в плен ранеными, считало дезертирами и предателями: их заносили в списки НКВД. Их семьи лишались продовольственных карточек и тоже подвергались преследованиям. Неудивительно, что некоторые пленные соглашались надеть немецкие мундиры...
Антон Иванович любил беседовать с русскими солдатами, а они, в свою очередь, тянулись к нему. Германское командование строго-настрого запретило солдатам посещать частные квартиры, но многие из них, несмотря на запрет, пробирались впотьмах через заднюю калитку и даже через забор, чтобы, как говорится, отвести душу и получить хоть какую-то информацию.
Солдаты засыпали Деникина вопросами. О чём только его не спрашивали!
— А далеко ли отсюда до испанской границы?
— Сто километров, — отвечал Антон Иванович.
— И всё лесом?
— Последняя треть пути безлесная.
— На границе французы?
— Нет, границу охраняют, и весьма бдительно, немцы.
Находились и такие, кто спрашивал напрямик:
— Скажите, господин генерал, почему вы не идёте на службу к немцам?
Казалось, Деникин был рад этому вопросу:
— Извольте, я вам отвечу: генерал Деникин служил и служит только России. Иностранному государству служить не будет!
Не зря, видимо, к нему относились с таким уважением!
Особенно любили русские, когда Антон Иванович собирал их вокруг карты.
— Как вы думаете, вернёмся ли мы когда-нибудь в Россию?
Что мог ответить им этот странный эмигрант?
Были у него и споры с теми, кто пытался доказывать генералу справедливость коммунистических истин и восхвалять счастливую советскую жизнь. Деникин, опровергая это, старался оперировать фактами. В ответ его убеждали в том, что счастливая жизнь придёт в недалёком будущем, когда будет построен коммунизм.
Антон Иванович чувствовал, что все эти подневольные люди страшно тоскуют по родине и ненавидят гитлеровцев. Порой это прорывалось в открытую:
— Вот придут союзники, перебьём немецких офицеров и вернёмся домой.
...Через несколько лет Деникин с возмущением узнал, что союзники передают всех русских военнопленных в Советский Союз, независимо от их желания...
В своём послании добровольцам-ветеранам Белого движения Деникин писал:
«Мы — и в этой неизбежности трагизм нашего положения — не участники, а лишь свидетели событий, потрясших нашу родину за последние годы. Мы могли лишь следить с глубокой скорбью за страданиями нашего народа, с гордостью — за величием его подвига.
Мы испытали боль в дни поражения армии, хотя она зовётся «Красной», а не российской, и радость — в дни её побед. И теперь, когда мировая война ещё не окончена, мы всей душой желаем её победного завершения, которое обеспечит страну нашу от наглых посягательств извне».
15
Когда большой эсэсовский начальник, вызвав Деникина к себе, сказал, что хочет познакомить его с бывшим советским генералом Власовым, Антон Иванович отреагировал чрезвычайно резко:
— Власов? Не знаю такого генерала.
— Но вы же боролись с одним и тем же врагом — большевиками, — удивился эсэсовец такой неожиданной для него реакции Деникина. — Правда, в разное время.
— Но я не служил большевикам, — всё так же упрямо держался своих убеждений Деникин. — И не был перевёртышем.
Эсэсовец, выкатив голубые надменные глаза, позволил себе усмехнуться:
— Сейчас, когда ставки борьбы с Советами слишком высоки, надо ли искать расхождения, не правильнее ли было бы искать точки соприкосновения? Сейчас наш разговор носит слишком абстрактный характер. А личная ваша встреча с Власовым может дать самые положительные результаты, в которых мы чрезвычайно заинтересованы.
— Мне не хотелось бы встречаться с этим человеком, — настаивал на своём Деникин.
— Я не могу принять ваш отказ, генерал, — жёстко заявил эсэсовец, погасив усмешку. — Генерал Власов уже здесь, и я настаиваю на вашей встрече.
Деникину ничего не оставалось, как повиноваться.
Эсэсовец нажал на сигнальную кнопку. Тотчас же в дверях появился солдат. Эсэсовец подал ему знак, солдат исчез, а через минуту в кабинете возник высокий, сутулый, нескладно сложенный человек в форме. Очень схожей с немецкой, но чем-то неуловимым отличавшейся от неё. Одутловатое лицо его было крайне напряжено, будто перед схваткой, глубоко посаженные глаза нервно бегали в разные стороны. Взгляд глаз был то заискивающий, когда он смотрел на эсэсовца, то выжидательный и даже просящий, когда он переводил его на Деникина.
— Генерал Власов, — представил его эсэсовец. — Генерал Деникин. Очень надеюсь, что вы найдёте общий язык и генерал Деникин возьмёт на себя почётную миссию привлечения белой эмиграции в ряды Русской освободительной армии. Я покину вас, господа, чтобы не мешать вашей беседе один на один.
Деникин мысленно усмехнулся: «Покину!» Небось записывающий аппарат в соседнем кабинете давно включён!
— Рад вас приветствовать, Антон Иванович! — Навязчивая приветливость так и хлынула из Власова, лицо его расплылось в широкой улыбке. — Я всегда высоко ценил ваш огромный вклад в святое дело борьбы с большевиками!
Деникин привстал, сухо поклонился, но руки не подал. Власова словно облили холодным душем. Он неуверенно сел на стоявший поблизости стул, ершу поняв, что Деникина вовсе не радует эта встреча, а дружеское приветствие Власова вызывает лишь неприязнь, пусть скрытую, но неприязнь. Тем не менее он решил идти напролом, особенно после того, как Антон Иванович резко заявил ему:
— Не имею чести знать вас, генерал. И потому не могу себе представить, о чём пойдёт речь.
— Но вы только что слышали, в чём может состоять предмет нашей беседы. — Власов кивнул на дверь, за которой только что скрылся эсэсовский офицер. — А чтобы вы узнали обо мне не только то, что пишет лживая большевистская пресса, извольте. Я готов рассказать о себе как можно обстоятельнее.
Антон Иванович молчал. Ему крайне неприятна была эта встреча, и он хотел, чтобы она окончилась как можно быстрее: ничего более омерзительного, чем разговор с человеком, способным предать, для него не было. Ему казалось, будто и он сам окунулся в болото предательства. Да, сегодня Власов изменил большевикам, которым много лет верно служит, но кто даст гарантию, что при выгодных для него обстоятельствах он снова не переметнётся на противоположную сторону, а затем ещё и ещё раз? Антон Иванович не очень-то увлекался сочинениями Максима Горького, его раздражала «Песня о Буревестнике», но сейчас он с удовольствием припомнил слова писателя о том, что даже тифозную вошь сравнение с изменником оскорбило бы, и едва не произнёс эту фразу вслух...
Власов расценил молчание Деникина как согласие выслушать его и начал:
— Антон Иванович, — при этих словах Деникин поёрзал на стуле: ему было крайне неприятно, что Власов обращается к нему, будто к старому знакомому, — для первоначального знакомства я приведу вам несколько штрихов моей биографии. Родился я в тысяча девятьсот первом году, как видите, моложе вас и, следовательно, буду крайне нуждаться в вашем ценнейшем опыте. — Он намеренно польстил Деникину. — Как вам, вероятно, известно, я командовал Второй ударной армией. На сторону Германии перешёл совершенно добровольно, когда армия оказалась в окружении...
— В истории войн я не знаю примеров, когда командующий бросает окружённую армию на произвол судьбы! — не выдержал Деникин.
Власов напрягся, но не смутился, решив продолжать я постараться всё же обратить упрямого генерала в свою веру.
— Я не бросал своих солдат на произвол судьбы, уверяю вас! Армия была окружена, разгром её был неминуем! Немецкая армия — это сила, которую невозможно сломить. Вы сами скоро убедитесь в этом. Отдельные победы красных — не в счёт, они носят временный, а часто и случайный характер. Уже с первых дней войны я мечтал перейти на сторону немцев, ибо даже когда вынужден был служить большевикам, я ненавидел их строй, смертельно ненавидел! Обстоятельства, в которые я попал, поистине трагические обстоятельства, помогли мне обрести свободу и дали возможность вести борьбу с Советами. День одиннадцатое июля тысяча девятьсот сорок первого года, когда я пришёл в деревню Туховежи, Оредежского района, так называемой Ленинградской области, — этот день я буду отмечать всю свою жизнь как юбилей, как праздник! В этот день я перешёл к немцам и был доставлен в штаб восемнадцатой немецкой армии, к её командующему генерал-полковнику Линденманну. Выбор был сделан, и я остаюсь верен этому выбору и сейчас, до конца. Надеюсь, что и вы одобрите этот выбор.
