Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня зимних волков
И она первой во всем городце услышала далекий волчий вой. Сердце, и так измученное за день, будто оторвалось и покатилось куда-то вниз. Казалось, оно уже должно было достичь пяток и там остановиться, однако все катилось и катилось, словно знало дорогу на самое дно мира.
Не померещилось ли? Но нет – вой раздался снова, уже ближе, и Ведома различала, что воет несколько голосов. Услышали и люди на площади.
– Идут! Волки идут! – загомонили возле костра.
– Вилькаи!
– Ну, девки, прячься! – задорно заорал веселый мужской голос.
Толпа отхлынула от ворот, освобождая проход. Вой становился все ближе, и вот показались они – волки Корочуна.
Их было десятка полтора-два – как обычно. Не собираясь выдавать князю их возросшую численность, Равдан разделил вилькаев на несколько дружин и послал по разным гнездам. В Свинческ отправились стаи Равдана и Рыси – как самые подготовленные и ловкие – на случай, если придется уносить ноги.
Ночные гости все как один были в звериных шкурах, с личинами, полностью закрывавшими лица. За спинами несли плетенные из лыка большие короба: те самые, в которых грозят унести малых ребят, если им не дадут пирогов и свинины. Лыжи они оставили за воротами и лишь опирались на посохи. И выли на два десятка глоток, кружась, приплясывая, прискакивая на ходу, так что только хвосты разлетались. Возглавлял их волк с огромной головой, покрытый шкурой белого цвета, – Белый Князь Волков, воплощение Велеса.
Ведома прислонилась к столбу крыльца и вцепилась в мерзлое дерево обеими руками. Ее взгляд лихорадочно скользил по оскаленным мордам, косматым спинам, будто хотел пронзить шкуру и увидеть знакомое лицо. Вилькаи в пляске шли вокруг костра, подвывали, требовали свою долю жертв; голоса их казались совсем нечеловеческими, тени от огня метались, искажая фигуры, а к тому же они то приседали, то прыгали, и даже рост каждого она не могла оценить.
Трое волков подошли к Сверкеру, поклонились.
– Велес да Ярила нас к тебе послали! – объявил Белый Князь. – Не скупись, господине, давай мяска побольше, тогда не тронем до весны ни белых овечек, ни серых бычков, ни красных девиц!
Все трое скинули с плеч короба и открыли их; Сверкер положил в каждый по куску мяса от жертвенного бычка. А потом те трое впереди своей стаи двинулись к князевой избе, где на крыльце стояли женщины…
Еще пока они были возле костра, Ведома обшаривала взглядом две темные фигуры по бокам от Белого Князя. Один из его спутников был пониже ростом, другой повыше, а при виде третьего у нее замирало сердце. Каждое его движение казалось ей знакомым.
На ходу волки приплясывали и пели: как шли из леса темного, искали князева двора, который «ни мал, ни велик, на семи столбах стоит», а в нем «светел месяц – то хозяин в дому, красно солнышко – то хозяюшка, часты звездочки – малы детушки». Вот они приблизились и встали в двух шагах перед крыльцом.
– Здравствуй, хозяюшка! – Белый Князь пристукнул посохом, на котором зазвенели бубенцы. – Подавай нам пирога – будет полон двор скота!
– Тебе триста коров, полтораста быков! – сказал второй.
– На реку они идут – все помыкивают! – подхватил третий. – А с реки они идут – все поигрывают!
Голос под личиной звучал глухо, неузнаваемо, но Ведоме казалось, что она его узнала. Она не могла оторвать глаз от этого третьего, старалась разглядеть и запомнить каждый клок шерсти в его шкуре, каждый зуб личины.
Перед женщинами стояли корзины с приготовленным угощением. Гостислава взяла кусок жареной свинины и положила в протянутый к ней короб Белого Князя. Второй волк, поменьше ростом, подошел к Прияне, которая прижималась от страха к Нориме, но уже знала, что угощать страшных гостей из леса – ее обязанность.
Третий шагнул к Ведоме, и в его движении ей почудилось то же нетерпение, что держало за горло ее саму. Он ничего не сказал – молча протянул ей короб. Она подала ему большой пирог; у нее дрожали руки. Морда его личины была повернута прямо к ней, и Ведоме казалось, что он смотрит ей в лицо. На угощения он не взглянул, будто ему было все равно, пироги кладут в короб или камни.
Гостислава взяла кувшин и налила в корец свежего пива, с поклоном подала Белому Князю. Тот выпил, вернул корец, княгиня передала его старшей дочери. Ведома тоже налила пива, пролив половину на доски крыльца, и протянула второму волку. Тот подался ей навстречу и, принимая корец, обеими руками коснулся ее рук. Это была большая вольность, к тому же опасная между живыми и теми, кто представлял не живых; но Ведоме разом стало жарко. Приоткрыв рот, точно ей не хватало воздуха, она смотрела, как он пьет пиво, и теперь уже не сомневалась. Это Равдан, и он хотел дать ей понять, что это он!
Внутри разлилось лихорадочное ликование, и от этого Ведома чувствовала себя неловко, будто вдруг стала стеклянной. Хотелось немедленно кинуться к нему, и в то же время она помнила, что должна ничем себя не выдать, не внушить ни малейшего подозрения тем, кто наверняка наблюдает за ней.
Волки переместились к другим избам, где жили своим хозяйством Грим, Берси и Сальга. Толпа провожала вилькаев; у костра уже плясали, где-то пели. Жители округи, тоже наряженные, потянулись к крыльцу – просить угощения в обмен на добрые пожелания. Гостислава осталась угощать гостей – пироги, мясо, яйца и прочее у нее было заготовлено в трех большущих корзинах.
А Ведома с прочими женщинами убежали в избу – переодеваться.
Выходили они все вместе, но снаружи разделились, замешались в бурлящую толпу. Уже почти все был ряжены, и редко человеческое лицо мелькало среди козьих, овечьих, конских, старческих личин, бород из пакли, волос из соломы и всего такого прочего. У костра плясал «медведь», составленный из двух парней, покрытых одной огромной шкурой; исполинский зверь на грани тьмы зимней ночи и огня от священного костра внушал жуть. Большими и малыми стайками народ ходил от дома к дому, веселье уже выплеснулось за пределы городца и бушевало между избами. У костра продолжали разливать пиво, мед, брагу из выставленных князем бочек, так что гуляющие с завидным постоянством возвращались сюда. У князя Сверкера было много недостатков, но в скупости на священных праздниках его никак нельзя было обвинить.
Среди толпы весело прыгали, держась за руки, маленькая белая козочка с задорными рожками и рослая черная коза с длинным белым хвостом. Рядом с ними выплясывали и пели всякую околесицу наряженные стариком и старухой хирдманы Одо и Колога.
На старуху в кожухе из бурой овчины и с толстой соломенной косой никто не обращал внимания, и она быстро замешалась в толпу. Скользя среди веселящихся смолян с вовсе не старушечьим проворством, она сутулилась, стараясь казаться меньше ростом, и сквозь прорези в кожаной личине оглядывала скачущие вокруг косматые фигуры. Ей нередко попадались «волки», но она искала среди них одного-единственного. Его нигде не было видно, но «старуха» знала: он не уйдет из городца. Он где-то здесь.
Обойдя площадь, она вернулась к избе княгини и тут заприметила возле стены погреба что-то темное, косматое. Притаилась и присмотрелась. Да, какой-то из вилькаев стоял у погреба, не сводя глаз с крыльца, где Гостислава продолжала щедро раздавать угощения. Будто чего-то ждал.
«Старуха» скользнула к нему, стараясь не показываться из тени.
– Чего ты здесь ждешь, там ничего больше не дадут! – окликнула она совсем не старческим голосом.
«Волк» резко обернулся и подался к ней. Она поманила его:
– Идем со мной, я покажу, где есть угощение!
«Волк» метнулся к ней, а она кинулась бежать. Им пришлось пробираться сквозь толпу, то и дело их толкали, цепляли, дергали, пытались вовлечь в пляску. Дважды «старуха» останавливалась и принималась плясать, подпевая скрипучим визгливым голосом:
Лошадь с жеребеночком!
Свинью с поросеночком!
«Волк» был менее терпелив: пристававших к нему он отпихивал, больше всего боясь задержаться и потерять «старуху».
Она привела его к дальнему концу площади, куда не доставал свет костра. Здесь стояла просторная изба, но дверь была закрыта, хозяева не ждали на крыльце с пивом и пирогами. И никто из смолян не ломился сюда, даже близко не подходил. Будто все знали, что здесь ничего уже не дадут…
Даже светлым днем в обычное время жители Свинческа старались не приближаться к избе Рагноры. И тем более никто не пошел бы сюда этой ночью, когда мертвые приходят навестить живых. Благодаря как собственным делам, так и изобретальности сына, старая колдунья оставила по себе такую память, что любой предпочел бы повстречать стаю настоящих волков, чем подойти к ее избе в ночь солоноворота.
Но старуха с соломенной косой отличалась удивительной отвагой, а следовавший за ней «волк» и вовсе не знал, чей это дом. «Старуха» уверенно потянула кольцо, скользнула в щель, пропустила гостя за собой и плотно закрыла дверь. Потом заложила засов. Внутри было светло: на столе, уставленном блюдами и мисками, горели два красивых бронзовых светильника. Сверкер сам днем заходил проверить, хорошо ли убран дом и накрыт стол к приходу его матери – ее первому приходу вне земного тела, – и остался доволен трудами дочери.
