Сара Дюнан - Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь
– Когда твои люди закончат с ним? Я хочу заняться им сам.
– Тебе не будет от него проку. Он больше ничего не скажет. Он лишился языка. – В голосе Александра сквозило нечто вроде сострадания. – Плохой конец для человека, который зарабатывал на жизнь своим голосом.
– А Катерина Сфорца, она уже знает, что ее затея не удалась?
– Еще нет. Но завтра я принимаю венецианцев и флорентийцев. К тому времени, как ты придешь к ней под стены, вся Италия узнает о ее вероломстве. – Он ухмыльнулся. – А может, мы «разоблачим» еще несколько покушений на убийство из Римини, Фаенцы или Пезаро? Ведь когда она станет все отрицать, уверен, нас в любом случае обвинят во лжи.
Александр откинулся на спинку своего огромного кресла. Пока они беседовали, ночь приблизилась к рассвету. Он закрыл глаза, но на сон времени почти не осталось: вскоре на прием придут первые послы.
Чезаре внимательно разглядывал отца. На его лице оставили след все события того года, что они провели врозь: морщины стали глубже, щеки ввалились, кожа приобрела желтоватый оттенок. Он слышал, что Джулия теперь много времени проводит вне Рима со своим мужем и что папа уже не так настойчиво требует ее возвращения.
– Как твое здоровье, отец?
– Хм?.. – Он открыл глаза.
– Эта… дурнота, которую ты почувствовал во время крещения, – с тобой случалось такое раньше?
– Что? Намекаешь на то, что мои силы угасают? Я никогда не чувствовал себя лучше. Я мог бы выступить с тобой в поход прямо завтра, если бы Рим так отчаянно не нуждался во мне. – Ничто не бодрило его больше, чем намеки на его слабость. – Ха! Эта… эта Воительница думает, что может завернуть меня в погребальный саван! Она забыла, как строила мне глазки, когда была фавориткой папы Риарио. Передай ей мои соболезнования, когда сровняешь ее крепость с землей. Скажи, что я готов предоставить ей место в своих темницах. – Александр рассмеялся, а потом потер руками глаза, чтобы не заснуть. – Что ж, довольно разговоров о болезнях и смертях. Раз ты здесь, давай отпразднуем рождение! Скажи, когда ожидается появление на свет твоего сына?
– Точно не знаю. В январе или феврале.
– Ха! Я так и думал. Первые же выстрелы принесли победу! Как ты назовешь его?
Чезаре пожал плечами. Он прекрасно провел время с женой, пока была возможность, но сейчас теплая французская постель была слишком далеко.
– Я могу взять для тебя города, отец. А что касается пола моих детей, об этом говори с Богом.
– Разумеется, родится мальчик! Иначе и быть не может! Мы привезем их с матерью в Рим и будем растить его вместе с Родриго. Ах, сын мой, видел бы ты его во время крещения: присутствовала половина Рима, а он не издал и всхлипа, не роптал даже когда старик Кафара едва не утопил его в купели своими дрожащими руками. Но стоило ему попасть на руки к Паоло Орсини – мы заранее договорились об этом, чтобы все убедились в восстановлении дружеских отношений между нашими семьями, – он со всей мочи завопил. И не переставал, пока его не забрали обратно. Боже, моему внуку всего десять дней, а он уже знает, кому не стоит доверять. Настоящий Борджиа!
Чезаре ничего не сказал. Хоть он и не питал никаких иллюзий насчет Орсини, ему нужны их люди и оружие, пока он не обзаведется своими, и он скакал день и ночь не для того, чтобы поговорить о младенцах, особенно рожденных от этого неаполитанца.
– А Лукреция? Как она?
– Как сама Богоматерь: светится от счастья и безмятежна. Хоть еще и не полностью оправилась от родов.
– А как она восприняла заговор против тебя?
– Она не знает. Не хочу ее тревожить. Ты повидаешься с ней и ребенком перед тем, как уехать?
– Нет времени. Я должен вернуться к войскам. Раз ты в безопасности, сегодня я посплю и завтра утром выдвинусь в путь.
– Она твоя сестра, Чезаре. А ребенок – твой племянник и мой внук.
– А еще он неаполитанец! – Слова слетели с его губ почти против воли. Уж лучше было не касаться этого вопроса, ведь он вызывал такой сильный гнев, что Чезаре не в силах был его контролировать.
– Если тебе это так невыносимо, не встречайся с Альфонсо. Я могу позвать его сегодня вечером к себе, а вы сможете увидеться наедине, – настаивал папа.
– Не в этом дело.
– Ах, Чезаре, будь реалистом. Все не так просто.
– Напротив, отец, нет ничего проще. Неаполь отверг нас. Он наш враг. Он не выдержит поражения. И когда мы возьмем все города вдоль Эмилиевой дороги, нам придется закрепить успех свадьбой.
Папа нетерпеливо отмахнулся.
– Твоя сестра стала матерью, она счастлива в браке. Полагаю, пока нам надо сосредоточиться на военной кампании. Когда она закончится, мы вернемся к этому разговору.
– Как скажешь, отец. – Чезаре резко встал, неожиданно почувствовав сильную злость. – С твоего позволения, я пойду. Мне нужно поспать.
– Хорошо. Сын…
Он был уже в дверях, но обернулся.
– Ты ведь знаешь, что сестра никогда не простит тебя.
– За что?
– Если… если узнает, что ты был здесь и уехал, не повидавшись с ней, – мягко сказал Александр.
* * *И все-таки он не мог не заглянуть к ней. Когда Чезаре проснулся, на улицах снова стемнело. Он послал записку во дворец, чтобы убедиться, что зятя там нет, но папа оказался верен своему слову и вызвал Альфонсо к себе.
Лукреция спала. После родов у нее начался небольшой жар и кровотечения. Она предпочитала уединение, и за ней ухаживали лишь ее горничные и две повитухи. Нынешняя сиделка оказалась римлянкой средних лет с крепкими руками и умением до последнего отстаивать интересы молодой мамочки.
– Госпожа еще слаба, – поприветствовала она Чезаре у дверей спальни, преградив ему путь. – Сон – лучшее лекарство. Возможно, завтра…
– Завтра я уже пересеку половину Италии. Не имею ни малейшего понятия, кто ты такая, но если ты сама не уберешься с моего пути, то тебя уберу я.
Позже, когда он приобрел репутацию человека, которого скорее боятся, чем ненавидят, она рассказывала, что хотела воспротивиться приказу, однако ноги ее будто против ее воли сделали шаг назад под его повелевающим взглядом.
Спальня была расписана фресками, похожими на яркие цветастые занавески. Освещала ее ночная масляная лампа, отчего в помещении казалось теплее, чем было на самом деле. Он взошел на возвышение, на котором стояла покрытая балдахином кровать. Лукреция полулежала на подушках, губы чуть приоткрыты, волнистые волосы рассыпаны вокруг. От кровотечений она стала очень бледной, и на первый взгляд казалось, будто она высечена из мрамора. Ее лицо осунулось, а еще живая в его воспоминаниях детская припухлость сменилась более острыми контурами щек и подбородка. Он протянул руку и коснулся ее, чтобы убедиться, что она спит, а не умерла.
Лукреция тут же открыла глаза.
– Ах… Чезаре? – Она почти не удивилась, а лицо озарила детская улыбка, будто никаких сложностей не может встретиться ей на пути. – Я… я видела тебя во сне. Но… Это правда ты?
– Да, дорогая сестра. Это я.
Она нахмурилась, закрыла глаза и на секунду показалось, что она снова заснула.
– Лукреция?
Она встрепенулась, и он помог ей устроиться на подушках. Ее тело было влажным от пота. Чтобы молоко перегорело, грудь ей туго перевязали, и она время от времени вздрагивала, будто что-то еще болело у нее внутри. Женщина после родов: с такими он еще не встречался, да и думать о них не хотел. Он представил на своем месте Альфонсо, как тот протягивает руки к этому созревшему женскому телу, зная, что теперь оно принадлежит ему больше, чем когда-либо прежде. Чезаре обуяла такая ярость, что он заставил себя засмеяться, чтобы сестра ничего не заметила.
– С тех пор как я уехал, ты была порядком занята.
– Не сильно. Но… что ты здесь делаешь? Я думала, ты со своей армией. Что-то случилось?
– Нет, нет. Просто надо было уладить кое-какие дела с папой. – Он помолчал. – Вот и все. Как бы то ни было, я не мог не зайти к тебе.
– Ребенок! – вдруг встрепенулась она. – Родриго… он…
– …с твоими служанками. Уверен, с ним все в порядке.
– Я попрошу их его принести.
– Нет, не сейчас. Я пришел повидать тебя. – Чезаре наклонился и убрал прядь влажных волос с ее лба. Ему показалось, что она чуть вздрогнула от его прикосновения. – А теперь расскажи, что же тебе снилось?
– Я… ах, сон был ужасный. Ты был с папой в Зале таинств, и вы оба смеялись, смеялись громко, а я пришла с Родриго на руках, и папа сказал, что я должна говорить с тобой только по-французски, ведь иных языков ты больше не знаешь. Так я и сделала, но ты будто не узнавал меня. А когда я показала тебе ребенка… Ты сказал, что не можешь коснуться его, потому что он… тут ты произнес какие-то слова, которых я не знаю, – она виновато улыбнулась. – Когда появилось молоко, я не могла спать от боли, и мне дали сироп, от которого снятся странные сны… Два дня назад приснилось, что этот безумный турецкий принц, Джем, вернулся с того света и отрубил отцу голову своим кривым мечом. – Лукреция вздрогнула. – Говорят, после рождения ребенка женщины подвержены таким вещам…
