Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
— Что значит сей гул и пламень?— обратился король к окружающим, — Уж не землетрясение ли?
Но то было не землетрясение. Примчавшиеся гетманские сердюки принесли роковое для короля и гетмана известие: Батурин еще второго ноября взят Меншиковым и Голицыным при прямом содействии его жителей. Все огромные запасы гетмана, припасенные им для шведов, стали русской добычей. Днем и ночью русские солдаты и перешедшие на их сторону казаки (только сердюки остались верны гетману) вывозили из гетманской столицы муку и зерно, пушки и амуницию, выводили скот, переселяли батуринских обывателей. А когда Меншикову стало известно, что шведы приступили, к переправе у Мезина, он распорядился взорвать пороховые погреба в гетманском замке, и гигантский столб пламени взлетел над опустевшей столицей.
Занялся страшный пожар. На месте Батурина шведы и Мазепа застали одно пепелище. Глядя на развалины своей еще неделю назад богатой и цветущей столицы, Мазепа, больше всего скорбевший о своих потерянных сокровищах, глухо сказал Орлику: «Сколь злые и несчастливые наши початки!» При сем зловещем предзнаменовании шведы двинулись в глубь гетманской Украины.
И на морозе цветы расцветаютЗимой 1708/09 года во всей Европе стояла лютая стужа. Словно возвращался ледниковый период. Замерзло не только Балтийское море, но и заливы Каттегат и Скагеррак, в Швеции снежные сугробы вздымались выше деревьев, в Германии погибли фруктовые деревья, и даже в Италии и Испании мороз прихватывал реки и озера. Лютовали морозы и на Украине, по которой металась, как загнанный зверь, шведская армия, стесняемая со всех сторон отрядами драгун Меншикова и пехотой Шереметева.
Поначалу шведы встали на зимние квартиры в Гадяче и Ромнах. Но в декабре русские совершили контрманевр: пехота Шереметева двинулась к Ромнам. Шведский король с отборными полками поспешил из Гадяча на выручку арьергарду своей армии в Ромнах. Пока он совершал сей марш, русские драгуны сожгли Гадяч. Карл XII поспешил вернуться, но ночевать пришлось среди пепелища. Тысячи солдат были обморожены, а главное — пришлось искать новые зимние квартиры и штурмовать безвестные украинские городки, которые все, как один, закрывали перед шведами свои ворота. Рядовое украинское казачество и селянство, нимало не доверяя универсалам Мазепы и шведского короля, поднялось на борьбу с непрошеными гостями. Тем паче что гости те с самого начала стали грабить Украину, а Мазепа стал им в том прямым пособником. Потому, невзирая на все гетманские универсалы, казаки и селяне отказались снабжать провиантом шведскую армию. Тогда по всей Украине рассыпались отряды шведских фуражиров, имевшие при себе толмачей-мазепинцев. Пока мазепинец читал на площади гетманский универсал о казацких вольностях, шведские солдаты шарили по закромам и житницам, сводили скотину с мужицкого двора, насиловали жен и дочек. Неудивительно, что самые малые украинские городки стали запирать ворота перед шведским воинством и компанейцами Мазепы, а имя самого гетмана стало ругательным — «та клята Мазепа».
В один из морозных декабрьских дней Роман со своим эскадроном скакал к Полтаве с поручением от светлейшего к полтавскому полковнику Левенцу — подготовить город к приходу русских войск. Мороз был до того лютый, что усики, заведенные Романом по примеру «господина первого бомбардира», превратились в две сосульки, торчащие в разные стороны, и сколько Роман на скаку ни отдирал те сосульки, они нарастали вновь. По полям мела поземка, так что драгуны нахлобучили пуховые треуголки на самые уши, дабы не отморозить. В небольшой лес, за которым лежало местечко Смела, въехали, как в спасительное убежище. В лесу было удивительно тихо и покойно, лицо больше не обдувал ледяной ветер. Роман поднял склоненную голову и огляделся. Лесная дорога была узкой и прямой как стрела, в конце ее показались конные. Роман поднял руку и остановил эскадрон.
— Глянь-ка, девка! — удивился подъехавший Афоня, переведенный Романом за удальство и смелость из невских драгун вахмистром в лейб-регимеит светлейшего.
И впрямь, впереди конных неслась девица, в распахнутом полушубке, без шапки, с распущенными до плеч неприбранными черными волосами.
— Вот дурная, башку заморозит! — продолжал было свои сентенции Афоня, но Роман, цыкнув на него, привстал на стременах и вгляделся.
Похоже было, что девушка уходит от погони... И впрямь — вот она выхватила из кармана полушубка пистоль, обернулась и на скаку выстрелила по преследователям. Один из них, казак в богатом, обшитом смушками полушубке, в смушковой же шапке, свалился после выстрела грузным кулем, остальные стали заворачивать лошадей.
«Мазепинцы!» — понял Роман и, выхватив палаш, крикнул властно:
— Эскадрон, марш!
Однако кони у мазепинцев были добрые, и они таки ушли от драгун у самого местечка.
— Я дочь сотника Ивана Бутовича Мария Бутович!—взволнованно объясняла девушка Роману. — Пан офицер, та клята Мазепа и шведы хотят сжечь нашу Смелу. Согнали народ на площадь, читают Мазепины универсалы, а солдаты уже хаты соломой обкладывают, моего тату в железо сковали!
В карих глазах девушки были одновременно решимость и отчаяние, и глаза те, казалось, завораживали Романа. Кавалерийским офицером в двадцать лет управлял не единый разум, но и чувства. В любом случае Роман, хотя и имел предписание светлейшего не ввязываться в стычки с неприятельскими разъездами, узнав от раненого мазепинца, что в местечке не боле эскадрона шведских рейтар и всего сотня мазепиных компанейцев, сразу же напрочь забыл о всех предписаниях и повел эскадрон в атаку. Как многие нежданные атаки, нападение то имело полный успех, тем более что жители Смелы, услыхав знакомый бодрящий крик «ура!», сами бросились бить шведских солдат по дворам и хатам.
В Полтаву Роман привел шестьдесят пленных шведов. Стремя в стремя с ними скакали Марийка и освобожденный из оков сотник, ее отец. И все то время, пока в Полтаву не вступил Тверской полк под командой
Келина, Роман жил гостем на широком подворье Ивана Бутовича. Впервые за многие месяцы он спал на белоснежных простынях и будил его не хриплый голос Афони, а веселый галочий стрекот Марийки, звавшей пана офицера к завтраку. За столом она сидела в нарядном платье, на шее весело блистало богатое монисто, а в карих глазах затаилась лукавая усмешка, когда сама наливала парное молоко пану офицеру. Красивые черные волосы Марийки ныне были уложены великолепной короной, какой не было, наверное, и у самой царицы Савской. Словом, то была совсем другая Марийка: гордая и избалованная дочка богатого сотника.
«А что есть у меня, кроме офицерского мундира да не выплаченного за год жалованья?— думалось Роману, и он невольно отводил взгляд в сторону от девушки.— Нет, видно, не тут моя судьба».
Но Роман ошибался: фортуна сама шла ему в руки. Случилось это, когда они с Марийкой объезжали валы Полтавы. Роман пришел тогда в немалое смущение при виде неказистых низких валов и обвалившихся башен Полтавской фортеции. «Да через сей ров и лягушка перескочит!» — мрачно выговаривал Роман девушке, словно та лично отвечала за слабость полтавских укреплений.
Вдруг Марийка ожгла плетью своего жеребца. «Догоняй!» — крикнула она на ходу, обернувшись к Роману. Тот вдруг увидел в ней ту прежнюю лесную Марийку и бросился в погоню. Он догнал девушку только на берегу Ворсклы, на лету, как делали ямщики в валдайских селениях, снял ее с лошади, перекинул на свою и нашел губами ее губы.
— Мой коханый!— только и сказала Марийка и так крепко обняла его, что они оба чуть не свалились в сугроб с Воронца Романа. Но конь был добрый, понятливый и стоял как вкопанный.
На другой же день Роман просил у Бутовича руки его дочери. Старый сотник, предуведомленный уже своей единственной Марийкой, которой ни в чем не мог отказать, дал им свое отеческое благословение. На новый, 1709 год Роман и Марийка обручились, а еще через день Роман покинул город и помчался обратно в армию, вызванный приказом светлейшего и оставив свою нареченную невесту в совсем, как тогда казалось, безопасной Полтаве.
МОСКОВСКИЙ НОВОСЕЛУ каждого человека в жизни должна быть своя пристань, свой дом. Если такого дома и связанной с ним семьи у человека нет, он всю жизнь пытается их создать. Но если он запоздал и это ему не удается, жизнь обычно рушится, и человек катится по ней как перекати-поле. У миллионов русских мужиков, задавленных нуждой, угнетенных властью, помещиками, церковью, все же всегда была своя избенка, свой дом. Туда они укрывались от всех бед и невзгод, там они работали на себя и свою семью, там они жили отдельно от барина. Этой своей отдельностью от барина крестьянин гордился и по-своему глубоко презирал барскую челядь, которая жила при чужом доме. Сколько ни пылали русские деревни, охваченные набегами, войнами и пожарами, они снова вырастали на пепелищах. Строили всем миром, строили свой крестьянский дом.
