Октавиан Стампас - Древо Жизора
— Мой повелитель, двадцать пять летописцев в данную минуту скрипят перьями, описывая сей великий миг торжества ислама.
— Рано торжествовать… — почти простонал Саладин, слегка оглянувшись на своего верного везиря.
Тягостные минуты постепенно одна за одной иссякали, туча, насевшая на солнце, так и замерла на одном месте, и после недавней жары было даже прохладно. Саладин загадал, что как только солнце вновь появится, все само собой разрешится. Но время шло, и время замерло и все словно провалилось куда-то, где нет времени вовсе. Наконец, не выдержав, султан приказал Музгару Али:
— Ступай туда и посмотри, что там происходит.
Везирь быстрым шагом отправился исполнять поручение и исчез в глубине храма. Казалось, он тоже пропадет навеки, но вскоре его фигура в белых одеяниях, украшенных золотыми узорами, появилась в дверях.
— Повелитель. — обратился Музгар Али к султану, — они сидят там в полной темноте и ждут, но никакого пламени до сих пор нет и, по-видимому, не будет.
— Я так и знал, — усмехнулся Саладин. — Этого и следовало ожидать. Ступай к ним снова и скажи…
Но Саладин не договорил, ибо в сей миг он услышал треск, от которого ему показалось, будто у него лопается грудная клетка, а в следующую секунду он увидел, как зашевелились Патриарх и его окружение, а на стене перед ними образуется трещина и в этой трещине мерцают какие-то искры. Еще мгновенье, и искры разгорелись ярким лиловым пламенем, рвущимся прямо из трещины, образовавшейся в стене. Патриарх возжег от этого пламени пучок свечей и протянул его своему окружению, и в руках у всех зажигались свечи и пучки соломы. Святой Огонь распространялся быстро и непобедимо, а удивленные стражники послушно передавали зажженные пучки свечей и соломы к толпе паломников, восторженно ревущей и рыдающей теперь уже на радостях. Люди окунали в Огонь свои лица, умывались неземным пламенем, проводили им по своим болячкам и ранам, и Саладин в ужасе видел, что бороды христиан не загораются от соприкосновения с чудодейственным Огнем, ресницы и брови не опаляются. Кто-то передал пучок свечей, горящих Святым Огнем Музгару Али, и тот молча, в полной растерянности, протянул их своему господину. Саладин трясущимися руками принял из рук — везиря это пламенеющее чудо и поднес Огонь к своему лицу. Сначала ему показалось, что он ослеп, затем ему увиделся дивный божественный лик, но лишь на мгновенье, Саладин полностью окунул лицо свое в пламя и испытал неизъяснимое, ни с чем не сравнимое и никогда не испытанное наслаждение. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, султан оторвался от пламени и поспешил вернуть горящие свечи Музгару Али. Тот в неописуемом трепете принялся тоже умываться Святым Огнем к величайшему удивлению везиря Мирое Шаро, только что вышедшего из дверей храма.
— Велик и силен Господь Бог назорейский! — воскликнул в экстазе Музгар Али. — Отныне и я — христианин! Мой повелитель! Великий Салах-ад-Дин Аль-Аюби! Отныне мы все станем христианами!
Тотчас сверкнула сталь клинка, голова Музгара Али отделилась от туловища и со стуком упала на камень мостовой. Отбросив в сторону окровавленную саблю, везирь Мирое Шаро подскочил к Саладину и подхватил его под руку, ибо великий султан едва стоял на ногах. Еще двое обступили Саладина и повели его прочь от этого места, где христиане, ликуя, продолжали как дети, радоваться своему Святому Огню. Солнце, освободившись из черной тучи, вновь ярко засияло.
И это желание великого навигатора ордена Креста и Розы исполнилось — веселость Ричарда Львиное Сердце истаяла, будто ее и не бывало. Причиной стала внезапная и страшная гибель Конрада Монферратского, недавно избранного Иерусалимским королем и не успевшего даже отправиться в поход на завоевание своего королевства и столицы. Ужаснее всего, что Конрад был убит в полдень Святой Субботы, находясь у дверей храма в Тире. Он намеревался дать клятву, что в Следующую Святую Субботу будет присутствовать при возжигании Огня Господня в храме Животворящего Гроба в Иерусалиме. Намерение его было твердым и окончательным, ибо в случае возвращения Ричарда в Европу, Конрад становился единственным и главным вождем крестового воинства. Ужасно и то, что никто не заметил, как все произошло. Рядом с ним в храм входили рыцари Анри де Клермон и Гюи де Бурбон, за ними следовали епископ Бове и летописец Урсуе де Лорм, далее — многие другие достойные рыцари. Внезапно, из груди Конрада вырвался страшный хрип, и новоизбранный король стал хвататься руками за плащи де Клермона и де Бурбона, а епископ Бове и де Лорм вдруг увидели, что из затылка у Конрада торчит рукоять кинжала, из-под которой на белый плащ брызжет тонкая, но упругая струйка крови. Но мало и этого — в груди у Конрада чуть пониже сердца, также был обнаружен воткнутый кинжал, из чего следовало, что ассасинов было двое. В том, что это дело рук ассасинов, ни у кого не оставалось сомнений. Только эти изверги умеют совершить убийство в людном месте и остаться незамеченными. Не успели рыцари положить Конрада на ступени храма, как он уже был мертв. Странно вообще, что после таких ран он оставался жив еще несколько секунд.
Зловещий список, в тайне хранящийся у Жана де Жизора, пополнился еще одним знаменитейшим именем. Хотя Жан и не своей рукой прикончил Конрада, он льстил своему угрюмому самолюбию тем, что как бы сам организовал это дерзкое убийство. Дело в том, что незадолго до свершившейся трагедии Жан имел беседу с неким купцом из Алеппо, который намекнул ему, что если высокопоставленный тамплиер не поскупится на пару десятков бизантов, одним Иерусалимским королем станет меньше. И вот совпадение, названная сумма как раз нашлась у сенешаля Жана де Жизора. В отличие от Саладина, Жан даже не подумал о том, что не дай он денег, убийство Конрада все равно состоится.
Но убить Конрада мало, нужно было еще воспользоваться его смертью для нанесения лишнего удара по Ричарду, и великий навигатор не замедлил собрать некоторые, хотя и косвенные, доказательства причастности короля-трубадура к убийству героя Монферратского. Получив эти сведения, магистр Робер де Сабле пустил их в ход, и лживые домыслы о том, что Конрада погубил Ричард, возымели добротную подпитку.
Робер де Шомон все еще пребывал на Кипре, королем которого с недавних пор был провозглашен экс-король Иерусалима Гюи де Лузиньян. Вот уже целый год Робер жил слухами, приходящими из Палестины, жадно расспрашивая всякого, кто приплывал на остров из Святой Земли. Он ликовал, когда был взят Сен-Жен-д'Акр, но перед тем, узнавая о болезни Ричарда, переживал так, что сам начинал чувствовать симптомы леонардии; он чуть не сошел с ума, когда Ричард казнил заложников, и все пытался найти необходимые оправдания такому поступку короля Англии; весть о блистательной победе Ричарда в битве при Арзуфе вновь напоила Робера лучезарной радостью, но затем счастье сменилось печалью, когда пришли худые известия о неудачном походе на Иерусалим, и скверные новости посыпались одна за другой — междоусобица в Аккре, провозглашение Конрада королём Иерусалима (почему его, а не Ричарда?!), сборы Ричарда в Европу, где Филипп и Лэкленд гнусно нарушили все свои обещания и занялись растаскиванием владений английского короля, и, наконец, весть об ужасной гибели Конрада от рук ассасинов.
В конце мая у Робера в Фамагусте гостил епископ Бове, покинувший Святую Землю и плывущий на корабле в Венецию. За обедом Робер принялся подробно расспрашивать его о Ричарде.
— Ричард уже давно не тот, что был раньше, — размякнув от душистого мускатного вина, заговорил епископ. — Сдается мне, его сильно испортила Беранжера. По мне, так это хитрая и вздорная бабенка, у которой на уме одни только шалости да плотские утехи. Скажу больше, она как две капли воды похожа на матушку нашего Кёрдельона, беспутную и бесстыжую Элеонору. Мне достоверно известно, что когда Ричард приказал отрубить головы пяти тысячам заложников, он выполнял каприз Беранжеры, этой новой Саломеи…
— Разве заложников было пять тысяч, а не две? — перебил епископа Робер.
— Пять или две — какая разница? Даже если бы их было пятьсот или двести, или даже двадцать. Все равно это страшный грех пред Господом, — сердито отвечал епископ. — За это Господь и наказывает его. Довел его до Иерусалима и не дал взять Святой Град. Разве это не знамение? Должен вам сказать, Ричард и не очень-то рвется освобождать Гроб Господень. Нет, не рвется. Особенно теперь, когда Филипп подставил ему такую подножку. Да начхать Ричарду на Гроб Господень, ему поскорее хочется во Францию, попировать с трубадурами да сразиться с Филиппом. И Беранжера его постоянно тянет: «Поехали отсюда да поехали отсюда!» Он потому и не возражал, когда Конрада избрали королем Иерусалима — спокойнее можно было теперь бежать из Святой Земли. Но потом строптивая жена опять стала ему нашептывать: «Вот, мы уплывем отсюда, а Конрад возьмет, да и освободит Святой Град. Все тогда скажут — давно пора было Ричарду отвалить, только мешался. Надо бы, прежде чем уплывать, Конрада как-нибудь ликвидировать».
