Исай Калашников - Последнее отступление
Дамба еще раз похлопал коня по спине и сел на землю. Решил: «Не поеду». И сразу стало легче. Будто по тонкой жердочке перешел через бурный поток.
Думать ни о чем не хотелось. Он просто сидел и смотрел на улус, ждал, когда они уедут. Конь стоял за спиной, жарко дышал в затылок.
Он услышал приглушенный разговор, негромкий топот копыт. Они уехали. Не стали ждать. Он посидел еще с полчаса, поднялся, снял с коня узду, медленно пошел к юрте. Что-то его все-таки встревожило. Не то, что он остался. Что-то другое. Он остановился у юрты, потер ладонью лоб. И вдруг понял: они поскакали не в сторону границы, а совсем в другом направлении. Они вернутся. Но важно было другое: они поехали к Дугару.
Дамба снял с забора седло, потник, взвалил себе на спину и побежал в степь к лошади. Затягивая подпруги, он услышал звук, похожий на выстрел. Потом еще и еще.
Он погнал коня прямо через сопки, без дороги. Винтовка била по спине, за пазухой позвякивали патроны.
Уже издали он заметил, что у юрты никого нет. Она одиноко чернела у подножия сопки. Дамба облегченно вздохнул, придержал запыхавшегося коня. Вокруг юрты на старых навозных кучах росла высокая лебеда. Лошадь с шумом продралась сквозь заросли, остановилась у столба коновязи. В юрте было тихо. В печке слабо мерцали непрогоревшие угли.
— Дугар! — позвал Дамба. — А, Дугар…
Никто ему не ответил. Дамба разгреб угли, бросил на них полено. В лицо пахнуло едким дымом, крохотный язычок пламени побежал по защепине. Дамба положил еще полено и, когда огонь разгорелся, поднялся. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть. Он закрыл глаза и снова открыл их. Дугар ничком лежал на полу, вокруг его головы расплывалась лужа крови. Дамба подошел к нему, перевернул. Дугар был мертв. Ему выстрелили в затылок, пуля на выходе разворотила всю челюсть.
Дамба открыл двери, сел на порог, сгорбился. Не шевельнувшись, просидел до рассвета. Когда рассвело, поднял голову. Степь была сизой от росы. Невдалеке пасся конь под седлом. Поводья волочились по земле. На этом коне ездил Базар. Неужели убит и он? Дамба поднялся, пошел, раздвигая заросли лебеды, ловить лошадь. Снизу из лебеды, навстречу ему грохнул выстрел. Спрессованной волной горячего воздуха ударило по лицу. Дамба прыгнул в сторону, срывая с себя винтовку. И тут увидел Базара. Он лежал в лебеде, не спуская с Дамбы ненавидящих глаз, передергивал затвор берданки. Дамба бросил винтовку. Шагнул вперед.
— В меня стрелять не надо, Базар.
Дуло берданки дрогнуло, опустилось. Дамба сел рядом с Базаром.
— Мой отец убит?
— Да, Базар.
Базар закрыл ладонями глаза. Медленно-медленно текли минуты. Из-за сопок показался краешек солнца. Запели птицы.
— Где Норжима? — спросил Дамба.
— Ее здесь не было. Она уехала к тетушке Балсаме в гости. Приведи мне коня, Дамба. Я не могу ходить. Мне прострелили ногу.
Дамба взглянул на его ноги и увидел, что стебли лебеды под ними окрашены кровью.
— Сначала я тебя перевяжу… Куда поедешь?
— К русским поеду…
Глава девятая
Иркутск был оставлен частями молодой Восточносибирской армии и отрядами красногвардейцев 12 июня. Огненный вал фронта медленно покатился вдоль линии железной дороги на восток, к Верхнеудинску. В районе кругобайкальской железной дороги белогвардейцы и мятежные чехи встретили ожесточенное сопротивление, фронт остановился. Позиции у Байкала были удобны для обороны: юго-западное побережье, вздыбленные к небу горы с проломами глубоких падей, глухая тайга, стремительные речки и на много верст — ни одной тележной дороги, только охотничьи малохоженые тропки бегут вдоль речек. Путь один, если не считать водный, — две ниточки железнодорожной колеи, продернутые сквозь десятки тоннелей. С одной стороны, в двух метрах от полотна — темные глуби Байкала, с другой — серые зубья утесов. Появилась надежда преградить путь на восток, не пустить белых за Байкал. А на востоке, истекая кровью, отряды красной гвардии сдерживали казаков атамана Семенова, на юге из Монголии выступил отряд белогвардейцев под командованием есаула Надзорова, занял несколько селений и казачью станицу Большая Кудара.
На восток, на юг, а больше всего на запад из Верхнеудинска каждый день отправляли отряды, сформированные из мобилизованных мужиков.
В город Нина приехала с мобилизованными шоролгайцами. Верхнеудинск ничем не напоминал тихий городишко, каким он был всего несколько месяцев назад. По узким улицам, поднимая ичигами пыль, одетые кто во что, вооруженные кое-как, ломкими рядами проходили мобилизованные, взад-перед проносились верховые, прямо на площади дымили походные кухни, у Совета тарахтел автомобиль и возле него толкалась толпа любопытных.
Нина пошла к Игнату Трофимовичу. Она не знала, что Артем уехал, и, когда ей об этом сказала тетка Матрена, до боли закусила губу. Так надеялась, что увидит его…
— А он все писем ждал из дома. До последнего дня все спрашивал: «Не получила, тетка?» Как-то он там, бедный парень. В самое пекло уехал. Рассказывает Игнат, что деется, у меня волосы дыбом встают. А ты, миленькая, по делам сюда или как?
— Что? — Нина не поняла вопроса, не расслышала, думая о своем. Он, значит, ждал письма. А она не написала, обиделась. И зря, наверно, не написала.
— Я говорю: ты по делу приехала? — повторила вопрос тетка Матрена.
— Ага, по делу. Тут буду работать. В госпитале.
Отец ее не отпускал, но Нина убедила его, что сидеть в лавке, когда она может помогать лечить раненых, ей совестно, а кроме того, если кооператив восстановят, торговать сможет и Дора. Конечно, уговаривая отца, она ни слова не сказала об Артеме… Что теперь делать? Его здесь нет и вернется он, надо думать, не скоро. А что, если и она поедет на фронт? Страшно…
Ничего не решив, пошла в Совет. В невообразимой толчее кое-как разыскала человека, который мог определить ее на работу. Это был пожилой рыхлый мужчина с отечным лицом и сонными глазами. Выслушав Нину, он оживился, сонливость пропала, глаза блеснули теплой голубизной.
— Знала бы ты, голубушка, какая у нас нужда в докторах!
— Но я не доктор, я…
— Все равно ученая. — Толстыми пальцами он проворно раскрыл блокнот. — Сейчас дам тебе сопроводиловку, пойдешь в гарнизонный госпиталь.
— А на фронте нужны… такие, как я?
— Конечно, голубушка!
— Пошлите меня на фронт.
— Милости прошу!
Он сказал это так, будто приглашал к себе в гости, и Нине стало смешно. А он, этот рыхлый нездоровый человек, смял написанную уже бумажку, вырвал из блокнота листок, занес над ним карандаш, задумался.
— Прикомандирую тебя к отряду красногвардейцев.
— Это куда, в какую сторону?
— В Троицкосавск, щипать есаула Надзорова.
— Нет, нет. Мне на Байкал…
— Привередливая, ишь ты. Ну, ладно. Беги скорее на станцию. Там стоит санитарный поезд. Главный на нем доктор Шемак.
На станции, забитой составами, было то же многолюдие, что и в городе. Дымили на путях паровозы, и копоть черным снегом сыпалась на землю, и гудки вскрикивали отрывисто, встревоженно.
Шемак, высокий светловолосый человек в солдатской гимнастерке, провел Нину по пустым вагонам в голову санитарного поезда. В первом вагоне женщины и девушки в белых халатах укладывали медикаменты.
— Работай, — просто сказал он, вынул из кармана гимнастерки часы, — скоро будем трогать.
У него был нерусский выговор, и Нина, когда он ушел, спросила у одной из девушек, кто такой доктор Шемак.
— Чехословак. Я тебе потом дам газетку, где он про себя пишет.
Состав снялся с места тихо, почти незаметно, мимо окон проплыли грязные деповские здания, домики окраины, и рядом с вагонами побежали сосны, те самые сосны, среди которых Нина и Артем бродили в памятное воскресенье. Тогда земля была сырая и под деревьями еще лежал снег, а сейчас зеленеет трава, редкая, чахлая на скудной, песчаной почве. Поезд набирал ход, прижимался к берегу Селенги. Под крутым яром река качала на волнах малиновые блики вечерней зари.
— Ты про Иржи Святоплуковича спрашивала… — Девушка притронулась к плечу Нины, подала газету, показав пальцем на заключенный в извилистые линейки текст.
Газету Нина взяла без особой охоты, бросила еще раз взгляд на Селенгу, стала читать. И прочла все до подписи, не отрываясь.
«Братья русские!
Я, чехословак, доктор, интернационалист, хочу открыть вам глаза на те события, которые развертываются перед вами, на те черные тучи, которые двигаются с запада. Мои соотечественники, чехословаки, по своей алчности и несознательности, соблазненные сорокарублевой платой в день, подкупленные вашими капиталистами, задались целью задушить русскую революцию, занять Сибирь и втянуть русский народ в кровавую бойню с Германией, дабы этим дать возможность капиталистам всего мира душить трудовой народ. Ваши бывшие офицеры, надев золотые погоны, с музыкой, играющей „Боже, царя храни“, идут восстанавливать свои погоны, чтобы в будущем угнетать народ и получать деньги, ничего не делая: им блеск погон и звон шпор дороже всего на свете. Я со своими товарищами — чехословаками-интернационалистами не мог праздно смотреть на эту вопиющую несправедливость и поехал на фронт защищать русскую свободу и дрался там до тех пор, пока не был ранен и эвакуирован. Здесь я тоже не хочу праздно смотреть на события и настоящим воззванием решил рассказать вам о положении дела. Братья русские, если вы будете праздно смотреть на беспричинные расстрелы рабочих и крестьян этой разбойничьей бандой, если вы будете праздно смотреть на порабощение вашей свободы, вас закабалят, вас заставят воевать с Германией и вас заставят работать на помещиков, и опять застонет русский народ, опять польется святая невинная кровь трудящихся, опять польется кровавый пот на нивах помещиков. Братья русские, к оружию, на защиту свободы!
