Родион Феденёв - Де Рибас
Суворов с гренадерами переправился из Кинбурна через лиман и занял позиции на левом фланге. Здесь и высадился из лодки Рибас, чтобы направиться в ставку и просить Потемкина о переводе в войска, осаждавшие крепость.
Суворов встретил бригадира сетованиями:
– Хотят крепость взять правильной осадой. А в чем правильность? Ждать да людей терять? Истинная правильность всегда в неправильности. – Четырехугольник крепости хорошо просматривался с высоты, генерал-аншеф указывал на укрепленные ворота и называл их: – Гассан-пашинские, стамбульские, бендерские, кривые и водяные. За водяными воротами ров до лимана не доходит. Тут слабое место. Тут и брешь – батарею ставить! Я князю говорил. Да слух княжеский плох стал.
Ставку князя бригадир услыхал издалека: изящный котильон доносился до биваков. Спустя несколько минут перед глазами Рибаса предстал сказочный городок из веселых малиновых, голубых, желтых шатров и палаток. Справа стояла наблюдательная деревянная вышка, на которой к своему удивлению, бригадир увидел капельмейстера Сарти: под вышкой на скошенном островке среди лебеды и репейника играл оркестр. Рибас, запрокинув голову, крикнул Сарти:
– Вы руководите оркестром на очень высоком уровне!
Сарти захохотал, спустился на землю. Рибас сказал весело:
– Но, дорогой Сарти, по-моему, вы, как Цезарь, делаете сразу несколько дел. И руководите оркестром, и наблюдаете за неприятелем, и даже служите ему отличной мишенью.
Сарти вмиг посерьезнел, поджал губы, сказал:
– Кроме указанных занятий, я сочиняю тут музыку.
– Я бы удивился, если бы это было не так! – воскликнул бригадир. – Минареты Очакова вдохновляют не только Марса в латах, но и Клио с флейтой.
– О, это будет Очаковская симфония! – провозгласил Сарти.
– Уверен, – продолжал подтрунивать Рибас. – Как только вы ее исполните, турки разбегутся из Очакова куда глаза глядят.
Оставив Сарти обдумывать двусмысленный комплимент, бригадир подошел к площадке под натянутой парусиной, где на лавках, покрытых бархатом, восседали штаб-офицеры, дамы, генералитет, сновали слуги, курьеры и аромат пудры, душистой воды смешивался с табачным дымом. Потемкина тут не было. Базиль Попов обнял Рибаса, шепнул:
– Вы не вовремя. Никаких советов князю. Сыт по горло.
Статный Рибопьер подтвердил:
– Светлейший не в духе. Кутузова выгнал. Меня отчитал ни за что.
– Бокал вина бригадиру! – объявил Бюлер, останавливая слугу.
Рибас молча выпил.
– Лучший тост с утра, – сказал Попов.
По углам этой импровизированной гостиной стояли мраморные изваяния обнаженных богинь. Столы с закусками и фруктами чередовались с ломберными. На пальме висела обезьяна и бросала на головы проходящих карты. Герой отважных рекогносцировок и успешных вылазок Петр Пален шумно приветствовал Рибаса, предложил тотчас сесть за ломбер, но из голубого в золотых звездах шатра вышла в костюме амазонки наперсница светлейшего Екатерина Долгорукова и обратилась к генералу Максимовичу:
– Полковник, прикажите Сарти повторить котильон.
Генерал Максимович безропотно повиновался. Долгорукова показала всем блюдо с драгоценностями:
– Господа! Среди этих поддельных драгоценностей есть одна настоящая жемчужина. Князь велит вам найти ее. Кто не угадает – будет ухаживать за нашей обезьянкой. А кто попадет в цель – поедет в Петербург курьером о взятии Очакова.
– Я и не заметил, как князь покорил эту крепость! – воскликнул де Линь.
Подходили многие, но сделаться кавалерами обезьянки охотников не находилось.
– Эта задача не для нас, – сказал Базиль.
– Увы, я знал ответ еще поручиком в самнитском полку, – сказал Рибас.
– Спорю, что это не так! – воскликнул Петр Пален.
– Не спешите облегчить свои карманы, – улыбнулся бригадир и подошел к княгине. – Екатерина Дмитриевна изволила сказать, что перед нами поддельные драгоценности, но истинную, блистательную, неотразимую жемчужину видно и невооруженным глазом – ею может быть только сама княгиня.
Присутствующие были разочарованы простотой ответа. Княгиня ушла в шатер. Генералы переговаривались о льстивости итальянцев, которым впору быть кавалерами в салонах, а не командовать флотилией. Тем временем Рибаса позвали в шатер, который оказался двойным и внутри веяло благословенной прохладой. По деревянному вощеному полу катались, покусывая друг друга, две пегие гончие. Потемкин сидел в низком кресле под картиной, на которой Пан играл на свирели.
– Малиновой воды хочешь? – спросил князь, быстро обсмотрев вошедшего.
– Благодарю. Я выпил вина только что.
– С чем пожаловал? Выкладывай, советуй: как штурмовать крепость?
Памятуя наставления Базиля, Рибас развел руками, сказал:
– Мне бы кто посоветовал, как на воде жить и мокрому не быть.
– На сушу хочешь? – Потемкин вздохнул, отпил малиновой воды из кружки. – Где от тебя польза, там и будешь. – Он покопался в шкатулке. – Вот тебе твой «Святой Владимир». Заслужил. Носи. Он за сражение седьмого.
Рибас принял орден, поклонился, а в шатер вбежал встревоженный Рибопьер:
– Ваша светлость, османы вылазку на позиции Суворова затеяли.
– А что же я не слышу?
– Оркестр играет.
– Остановить.
Музыка смолкла – стала слышна ружейная трескотня.
– Какие будут распоряжения? – спросил Рибопьер.
– А разве Суворов их не отогнал?
Пален заглянул в шатер:
– До двух тысяч турок вышло из крепости! Рубятся!
– Коня!
С повозкой лекаря Рибас добрался до батальонов Суворова, где все было кончено. Турки откатились за вал. Генерал-аншеф сидел на походном стуле. Из-под повязки на шее сочилась кровь.
– Опасно ли вы ранены?
– На палец бы пуля в сторону – я с вами не говорил бы сейчас.
Под знойным солнцем на серой земле повсюду лежали убитые в зеленых мундирах.
– Беда, – вздыхал Суворов. – Больше трехсот человек легло. Правильная осада!
К вечеру Рибас перевез генерал-аншефа в Кинбурн на излечение. Потемкин, наконец, решил возвести несколько передовых батарей, и в августе с них подожгли Очаков. В отместку османы предпринимали дерзкие вылазки. Шеф бугского егерского корпуса Михаил Кутузов снова получил ранение в голову. Пуля опять попала в глаз, как и в прошлое крымское ранение. Поскользнулся при строительстве батареи и накололся на собственную шпагу и тут же скончался инженер-полковник Корсаков, и Суворов, забыв на него обиды, писал Рибасу: «Отечество теряет в нем человека редкого» и добавлял о своем здоровье: «Грудь моя болит более всего. Шея медленно заживает».
Из писем жены и Виктора Сулина Рибас знал, что Европа не только ждала, чем кончится дело на Юге, но и пристально следила за событиями на Севере, где вконец разбушевавшийся шведский король Густав III ввел войска в Финляндию, осадил памятный падением с лошади Фридрихсгам и стал писать приглашения на завтрак в Петербурге, объявив миру, что достойно закончит дело Карла XII. Настя писала, что императрица на это заметила:
– Шведский король достойно приведет Швецию к гибели.
Петербургская гвардия на извозчиках отправилась на войну. Флот Густава крейсировал возле Красной горки. Настя писала, что не только слышна стрельба, но в комнатах пахнет порохом.
Конечно, это было преувеличение. Конечно, как писал Виктор, все понимали, что Густав получил от султана изрядный куш, чтобы не допустить эскадру Грейга в Средиземное море. Но Грейг и решил дело: блокировал королевский флот в Свеаборге, а шведские офицеры взбунтовались против своего короля и отвели свои части из-под Фридрихсгама. К тому же Дания объявила войну Швеции, но Пруссия и Англия забила в дипломатический набат, и датчане помирились с Густавом на восемь месяцев…
На этом военно-дипломатическом фоне и продолжалась осада Очакова. Флот теперь нес потери не столько от османов, сколько от осенних бурь, а Рибас получил распоряжение Потемкина: захватить остров Березань, что напротив Очакова. На острове стояла хорошо укрепленная крепостца турок. К ней нужно было разведать подходы, и Рибас послал курьера к верным казакам. Через час к яхте бригадира причалила казачья лодка, из которой на Тулубу легко выпрыгнул рослый Антон Головатый, ставший после смерти Сидора Белого атаманом коша.
Он был в мягких сафьяновых сапожках, синем кетмене, смушковая шапка на бритой голове – круглая, как у архимандрита, а сабельные ножны «играли» чеканкой и камнями. Узнав, что приглашен на совещание, черноусый атаман бойко спросил:
– Как у князя, значит, будем малиновую воду пить? Ему эта вода, может, впрок, а для нас слишком крепка.
Рибас рассмеялся и сказал в тон:
– Я предложу вам исключительно слабый напиток, Антон Андреевич. Он прожигает железо и растворяет медь, а поэтому годен лишь для питья.
На столе в каюте он расстелил собственноручно изготовленную карту устья лимана, очаковского берега и острова Березань.
