Николай Задорнов - Симода
– Нет гарантии, что они не обманут, – повторил Адамс. Он хотел сказать, что и к этому готов.
Путятин отвечал осторожно, с уклончивостью. Но не мог же он не понимать, что если выгоды и преимущества, обещанные по договору с Перри, включены и в его договор, то и все обманы также ему будут обязательно гарантированы.
Путятин опять помянул, что если на договоре поставят подпись сиогуна, то в Японии подымется волна протеста. Сиогуна назовут узурпатором... Евфимий Васильевич повторил все, что говорил ему Кавадзи о пяти членах Высшего совета и о значении их подписей на документах, и добавил, что, может быть, надо потребовать от японцев соответствующего приложения, где бы они все оговорили про пять подписей и что они означают.
– Их вельможи, с которыми мы ведем переговоры, конечно, являются сторонниками сиогуна, поэтому они, как и все чиновники государства, подчиненные сиогуну, делают вид перед иностранцами, что сиогун – правитель Японии, ее светский император, как они уверили голландцев, то есть фактический властелин, да, может быть, им и желательно, чтобы так было на самом деле. Но если сиогун подпишет, то ложь его сторонников будет очевидна. Япония – страна чести, и тут подымутся князья с саблями и с войском и начнут резать и себя и других, ничего не боясь.
Адамс внимательно слушал. Потом он засмеялся и сказал, что не может согласиться с мнением, что Япония – страна чести. Япония – страна обмана! Путятин пока не стал возражать.
– Если сиогун подпишет, – продолжал он, – то очевидным будет, что... что... что это... сиогун... и...
– Гражданская война могла бы все спасти, – ответил Адамс. – Вот я потребую, чтобы и сиогун, и сам император у меня на договоре оба подписались.
Перешли в салон, где накрыт стол на четыре персоны и Мак-Клуни с Посьетом ожидали послов. Четверо рослых матросов в белом стояли у четырех тяжелых кресел, и едва послы сели, как кресла их придвинуты к столу, а матросы-китайцы стали услуживать и подавать.
Путятин благодарил за помощь и гостеприимство, сказал, что его офицеры очень довольны, у них навсегда останутся наилучшие впечатления об американских товарищах. Признательны за приглашение идти на «Поухатане» в Америку и в Петербург, но что когда он вызвал добровольцев, то все заявили, что в таком положении не смеют оставить своих товарищей, экипаж и экспедицию на произвол судьбы.
Адамс предоставлял великолепный случай. Офицер на «Поухатане» прошел бы через все английские порты цел и невредим, явился бы в столицу с драгоценными сведениями об англичанах. Какое значение имеют для Путятина один-два офицера там, где с послом остается тридцать офицеров и юнкеров и шестьсот матросов! Зачем столько офицеров в Японии? Адамс судил как практик. Очень может быть, что адмирал не хотел появления в Петербурге кого-то из своих офицеров прежде себя самого. Такого офицера приласкал бы государь, карьера его была бы обеспечена. Он, а не Путятин, рассказал бы все о невероятных приключениях и событиях и о жизни в закрытой Японии, где все они приняты как свои и, видно, по-своему довольны. Такую победу надо объяснять самому. Понимает ли это сам Путятин? Конечно, его люди довольны, и моих матросов – дай им только волю и права – не уберешь из Японии. Неужели у Путятина нет подлинных любимцев, кому бы он желал случая выдвинуться и милостей государя? Не потускнел бы сам Путятин после рассказов молодого офицера своему государю и свету, а лишь возвысился бы. Но чужая душа и чужая жизнь неясны. Он все же тяжел! Мрачная Россия. Ограниченный, опасливый чиновничий практицизм... Такова Европа с ее императорскими и королевскими дворами и с царедворцами. Неужели генерал-адъютант русского государя смеет надеяться, что его самого со временем не замолчат так же, как он замалчивает других? Каждый должен ждать своего омертвления заживо там, где нет гласности. И в этом будут виноваты не американцы и не Сайлес из Гонконга! И даже не сам царь. Адамс помнил притчу о евангельском рабе, закопавшем свой талант.
Путятин еще пытался извинять японцев и все поминал их изолированность. Доказательств было так же много, как и хороших пожеланий.
«Но теперь мне все равно!» – полагал Адамс. Он сказал, что постарается все сделать, как советует адмирал.
Тосты продолжались.
– Но все же на прощанье я должен сказать, что напрасно так беспокоиться! Японцы не обманут вас. Их обычаи не совсем понятны нам, им трудно отступать от своих понятий, но это не обман.
– Не беспокоиться! Сам Перри места не находит в ожидании моего письма, которое его должно успокоить. А что я могу сделать? Японцы тянут, и я не знаю, что будет дальше. И я знать не хочу их обычаев! Нам дано обещание, и оно должно быть неукоснительно исполнено. Америка не простит им обмана Перри.
«Да, не он главное действующее лицо, а Перри!» – полагал в душе Посьет. Иногда Константин Николаевич думал о пошлости жизни, о смертной скуке. Теперь, побывав здесь, он на всю жизнь приобретал новые интересы.
Он сидел, как бы проглотив аршин, и глаза его посоловели. Он терпеливо слушал, как послы все толкли воду в ступе...
– Сэр Алекс! – говорил в кают-компании Пегрэйм, где заканчивался прощальный обед офицеров и где атмосфера стала печальной и потеплела, как еще ни разу за все эти дни. Пещуров играл на рояле романсы Алябьева, Шиллинг пел, и пел недурно, а американцы, уже выучившие эти ясные и легко запоминавшиеся звуки, подпевали иногда с удалью и молодецки, и много опустошенных бутылок было вынесено. Пегрэйм и Сибирцев сидели рядом. – У моих родителей поместье в Колумбии. Я хочу пригласить вас к себе после войны, когда вы сможете. Я буду рад познакомить вас с моими сестрами. – Пегрэйм поджал ноги и слегка склонился, подавая конверты. Из одного он достал снимок родного дома и подарил с дружеской надписью на обороте на прощанье.
Сайлес появился тут же, сказал, что везет в Гонконг письмо от городских властей Симода с выражением благодарности за доставку японского рыбака на родину и что Эйноскэ написал в Гонконг письмо от себя.
Сайлес опять дал Сибирцеву визитную карточку и сказал, что на ней опечатка, что не должно быть союза «и». Сайлез и Берроуз – одно и то же лицо. И он добавил с улыбкой:
– Как вы уже знаете!
На визитной карточке было написано:
«Я всегда жду вас, господин Алексей Сибирцев. Ваш сердечно
Берроуз».– Прошу вас помнить, что я всегда готов для вас лично сделать все, что в моих силах. Всюду, где я могу, – в Америке, в Китае и в Гонконге! И в Гамбурге! Для вас и для ваших товарищей я постараюсь сделать все, что могу...
Молодой офицер из русской семьи был полной противоположностью ему, заматеревшему коммерсанту. Сибирцев молод, стоит на ногах крепко, ясно судит и чисто смотрит вперед. Все это вызывает симпатию старого пройдохи, который тоже крепко стоит на своих кривых ногах... Хотелось втянуть новых людей и новую страну в круг новых, сложных, коммерческих мировых отношений и дать этим чистым и энергичным молодым людям деловой, широкий кругозор, реальный взгляд на жизнь и даже спасти их от гибели.
– Едет ли кто-нибудь с нами курьером? – спросил Мак-Клуни. – Вы, господин Сибирцев? – Это была лишь вежливость.
– Долг требует остаться с товарищами, – любезно ответил Алексей Николаевич.
Все знали, Путятин уступил просьбам американцев и разрешил своим офицерам тянуть жребий и что Сибирцев вытянул. И отказался.
Все стали жать руки и прощаться, теперь уже всерьез, и никто больше не предлагал оставаться.
Леша почувствовал – все прошлое отходит. Последние нити обрываются. Он остается в Японии. Петербург... Верочка... Неужели все станет ему чуждым, его любимый былой мир отойдет навсегда? Вернемся ли мы? Рвались последние связи.
Все офицеры и матросы оставили письма, а некоторые и маленькие посылочки домой. Посьет отдал письмо в Париж, к немалому удивлению поухатанских. Леша написал Вере и отцу с матерью. Но что-то очень-очень грустно, и казалось, что родное исчезнет навсегда. Страшная неизвестность приблизилась – новые плаванья, война. Что ждало?
– Тяжко, господа.
– Американцы сами печальные, – говорили на баркасе.
Путятин велел не задерживаться, и отвалили сразу.
– Я бы на вашем месте не рисковал оставаться в этой стране, – говорил Коль, сидя на банке среди русских офицеров, – как можно им верить?
– Пока мы не знали о вашей судьбе, они могли на что-то отважиться, – заговорил сидевший напротив Пегрэйм, – но теперь они не посмеют. Мы всегда будем на страже. Мы не забудем вас. Уходя, мы предупредим, что если хоть один волос упадет с вашей головы, будут отвечать Америке как за несоблюдение договора. Лейтенант Крэйг хочет сам прийти за вами...
«Вам можно только завидовать. Вы живете в Японки как свои. Вы первые добились их дружбы и доверия. Зачем вам консулы? И так живете в самом сердце Японии. Вы строите им корабль. Это начало новой эры в их истории. По сути, вы уже сделали для них больше, чем все другие нации» – так говорил сегодня утром Пегрэйм. «Наш патруль ходит семь ри за город. У нас там стрельбы... Нам – семь ри по договору, а вы идете сотни миль... Ваши офицеры рассказывали много интересного. Они успели тут многое изучить и записать», – говорил капитан.
