Эдуард Зорин - Обагренная Русь
— Ступай-ко на последние сани, — сказали гусляру мужики.
На последних санях и сена не оказалось. А мороз крепчал. Особенно холодно было по ночам. Совсем коченел в своем ветхом зипунишке гусляр.
Уже на самом подъезде к Твери стало Якимушке вовсе невмоготу. В другое время он и не подвигнулся бы на такое. А тут еще злость взяла на обозников.
Знал он, где хранятся у них меды. Пробрался тихо, напился и, возвратясь, заснул на своих санях. Утром его едва добудились. Стали браниться, а после пожалели: сам бог наказал строптивого гусляра — обморозил он себе ноги. Сколько ни терли снегом, а оттереть так и не смогли.
Прибыв в Тверь, забитую дружинниками и пешцами, первым делом стали искать лекаря. А Якимушка плакал да все про какой-то перстенек поминал. Наконец вспомнил и про грамотку.
— Несите меня ко князьям, — требовал он у обозников.
— Глупая твоя голова, — увещевали его мужики, которые уж раскаивались, что так жестоко обернулась гусляру их наука. — Да на что тебе князья, ежели обезножел? Не станут они слушать твоих песен.
— Одну песню выслушают, — стеная и охая, заверил их Якимушка.
Делать нечего, приволокли гусляра к избе посадника, где стоял Константин. Вышедший на крыльцо постельничий князя рассердился:
— Почто, мужики, выставили пред княжеские окна калеку?
Обозники смутились, стали оправдываться:
— Не калека это, а гусляр.
— Ну так почто гусляра приволокли? Пиры князь правит вечером, а по утрам у него боярская дума.
— Из Новгорода я, — еще не отошедший с похмелья, пробормотал Якимушка.
На шум возле крыльца вышел сам Константин в накинутой на плечи волчьей шубе. Обозники, словно подкошенная трава, попадали на колени. Якимушка же как лежал на возу, так и продолжал лежать, только шею вытянул.
— Вот, княже, — сказал постельничий, — хощет видеть тебя гусляр. Я уж толковал ему, что час неурочный, а мужик — всё свое. Из Новгорода он. — И тихо добавил: — Видать, бражник. И так смекаю я, не помутился ли у него рассудок?
Константин, придерживая рукой спадающую с плеча шубу, сошел с крыльца, приблизился к саням.
— А ты почто не падешь перед князем? — сурово спросил он гусляра.
— Поморозил он ноги, княже, — сказал один из обозников. — Ночью зело светел был, вот и недоглядел…
Якимушка пробормотал с натугой:
— Не слушай мужиков, княже, — меня выслушай: от владыки я к тебе с грамоткой.
— С грамоткой, говоришь? — насторожился Константин. — Ну так волоките его, мужики, в избу.
Обозники перепугались — так вон это какая птица! А они над ним потешались, как бы теперь не стряслось лиха: чего доброго, пожалуется на них гусляр, и тогда всем несдобровать… Мешая друг другу, кинулись поднимать певца, бережно внесли в избу, усадили на лавку.
— Ступайте прочь, — вытолкал их постельничий. Крестясь и охая, обозники горохом покатились со всхода.
А Константин вскрыл доставленную Якимушкой грамотку, покачал головой и так сказал гусляру:
— За весточку, доставленную мне от Митрофана, спасибо тебе, Якимушка. А в награду за то отдаю я тебя Кощею. Славный он лекарь и на ноги тебя поставит. И с тем же прощаю тебе твою вину: что, как упился бы ты и вовсе замерз и грамотки мне не доставил? За сие полагается тебя бить батогом.
— А как же обещанная владыкой награда? — взмолился гусляр.
— Али моих слов не слышал? — нахмурился князь. — Али и впрямь отдать тебя на расправу моим отрокам, чтобы впредь был умнее и знал, где князево дело, а где мужичье?
Все сказал Константин, отвернулся, дальше вести разговоры с гусляром не стал.
Два дюжих гридня, подхватив под руки, отвели Якимушку к Кощею.
Кощей воскликнул:
— А не ты ли это тот малый, что ходил со старым Ивором?
— Я и есть, — не без гордости отвечал Якимушка. Вона как: и после смерти своей оберегал его и помогал ему Ивор.
И добавил:
— Нынче и меня всяк в Новгороде знает.
— А вот я так не слыхал, — с усмешкой отвечал Кощей и велел снимать обувку. Увидев обмороженные ступни, рассердился:
— И как тебя только, гусляр, угораздило?! Али пьян был, что не поберегся стужи?
— Ты, лекарь, поостерегись-ко, — важно оборвал Якимушка Кощея. — Слал меня к тебе Константин не для разговоров.
— Оно-то так, — скрывая улыбку, неопределенно пробормотал Кощей. Наметанным глазом он уж прикинул, что не сильно пообморозился гусляр. Но пальцы на правой ноге придется резать, пальцы ему не спасти.
Как услышал об этом Якимушка, так и побледнел, так и занялся истошным криком:
— Вот она, княжеская благодарность! Почто отдал меня Константин в твои руки? Лучше бы спознался я не с тобой, а с бабкой-зелейницей.
— Не с зелейницей бы спознался ты, а со смертушкой, — спокойно отвечал ему Кощей. — А чтобы не страшно было, так выпей-ко, гусляр, моего медку. Сроду не пивал ты такого настоя.
На сонных травках настаивал лекарь свои меды. И ножи у него были острые, и руки были ловкие.
Крепко заснул Якимушка, улыбался, когда резал ему пальцы Кощей. Проснулся — солнышко на дворе, ноги кровавыми тряпками обернуты. Похолодел он от страха:
— Что же ты наделал со мною, лекарь?
— Молись богу, гусляр. Могло быть и хуже. А в другой раз пить беспробудно поостерегись.
— Не по своей напился я вина, обидели меня обозники. Шубу взяли, сено повыгребли — куды было мне подеваться?
— Знать, неспроста обиделись?
Иворовы песни, так всё для меня. Справедливо ли сие?
— Бог тебе судья, — сказал Кощей. — А обозников за то, что не уберегли тебя, сыскали, бросили в поруб, и старшого велел Константин бить на виду у всех.
— Нешто? — обрадованно сверкнул глазами Якимушка.
Кощей посмотрел на него долгим взглядом и тихо отошел. На миг пожалел он, что спас гусляра. Все было в его руках. Но тут же отогнал от себя грешную мысль. Даже ужаснулся, как могло такое прийти ему в голову.
2Мстислав был храбр, но не совсем безрассуден, как думали о нем бояре. И не хотел он бездумно испытывать свою судьбу. Многие сломали себе зубы о новгородскую вольницу, многие потерпели неудачу, пытаясь вступить в единоборство со Всеволодом. Пока жив владимирский князь, ухо нужно держать востро.
Потому-то еще до похода и отправился он на Софийскую сторону к владыке.
Митрофан был немало удивлен, увидев на своем дворе Мстислава, велел служкам приглашать его в большую палату. Встречая князя, благословил его, был приветлив, не то что в терему у Димитрия Якуновича.
Мстислав тоже был спокоен и почтителен и даже прикоснулся губами к руке владыки.
Беседа текла плавно, как вода в широкой реке, но покуда главного они не касались. А едва коснулись, как владыка вспыхнул. Однако же Мстислав сразу охладил его:
— Не ссориться я к тебе пришел, отче. О том бы и сам смекнуть мог.
— Я уж о многом смекнул, — сказал Митрофан, — как поглядел на тебя на Боярском совете.
— Там одно было. Здесь пришел я к тебе с другим.
— Так с чем же? — склонил голову набок владыка. Мстислав помедлил.
— Знаю, блюдешь ты в Новгороде Всеволоды права, — заговорил он наконец тихим голосом, — меня же звала к себе противная сторона. И нынче вроде бы оказались мы на разных берегах. Но крови безвинной, поверь, владыко, и мне проливать не хочется…
— Так почто же не вернуть тебе Святослава отцу его? — спросил Митрофан.
— Али ты и впрямь думаешь, что печется Всеволод об одном лишь сыне? — усмехнулся Мстислав. — Сына его держим мы не в порубе и не на хлебе да воде. В твоих палатах ему и вольготно и сытно.
— А всё ж под стражею юный князь. Всё ж Всеволоду нанесен ущерб, и он этого так не оставит, — твердым голосом проговорил владыка.
— Ущерб сей не столь велик, ежели вернем Святослава.
— А дружину его?
— Вернем и дружину. Но удовольствуется ли одним только этим Всеволод? — попытался разведать мысли владыки Мстислав. Было у него подозрение, что не так уж и тихо сидит Митрофан, что сносится он со своими, хоть, никто на выходе из Новгорода задержан и не был.
Однако же владыка ничем себя не выдавал.
— Ты меня знаешь, отче, — снова начал Мстислав, так и не дождавшись ответа на свой вопрос, — боярам новгородским и я веры не иму и в хитрые их задумки не вникаю. Но хощу, чтобы знал ты и другое: просто так из Новгорода я не уйду. К позору я не привык, и ежели скажет мне Всеволод: «Ступай отсюда», то бог нас рассудит.
«Да, этот не уйдет», — подумал Митрофан. Крепенького сыскали новгородцы Всеволоду супротивника. Однако же не одним только приступом, но и стоянием города берут. Самовольства Мстиславова недолго потерпит Боярский совет, и не только Митрофан, но и Всеволод это знает.
— Ты Святослава-то допрежь всего возверни, — потупясь, посоветовал владыка. — С этого и начинай разговор.
