Василий Ян - Батый
– Где черный шаман?
– Здесь, за мной! – Монгол отодвинулся. За ним стоял, тоже весь в снежной пыли, черный монах с длинным посохом и котомкой за спиной. Черный клобук спускался на густые брови.
Субудай, прищурив глаз, смотрел на монаха. Тот снял клобук. Полуседые кудри и длинная черная борода показались очень знакомыми. Монах заговорил по-татарски:
– Байза! Субудай-багатур! Важные вести.
– Уходи, – обратился полководец к нукеру. – Постой за дверью. Я позову тебя.
Монгол, топая огромными гутулами, вышел. Дверь закрылась. Оглянувшись, монах скинул верхнюю просторную одежду, подошел к Субудаю и сел рядом на лежанке:
– Я переоделся монахом. Благословлял черный народ. Все целовали мне руки.
– Дальше, коназ Галиб!
– Я спрашивал всех, где находится великий князь Георгий Всеволодович. Кругом я слышал тот же вопрос: «Где князь Георгий, где собирается войско?..» Все, кто может, точат рогатины и топоры. Все идут толпой на север. Я тоже торопился. Где мог – садился на сани, где не было попутчиков – шел пешком, только чтобы тебе угодить.
– Дальше, коназ Галиб, дальше!
– Простаки подвозили меня на санях, говорили: «Молись за нас, принеси нам победу!»
– Довольно об этом! Где коназ Гюрга?
– Я проехал тропою через древние непроходимые леса…
– Куда?
– По реке Мологе.
– Молога? Где Молога?
– На севере… За важные вести ты обещал мне мешок золота.
– Я еще не слышу важной вести. Ты все едешь, едешь, а все без толку.
Князь Глеб остановился и недоверчиво посмотрел на каменное лицо полководца. Крючковатые пальцы его протянулись вперед, ожидая обещанного золота.
– Великий грех беру я на душу! Иду против родного народа. На том свете бесы будут на вилах палить меня огнем.
– Хорошо сделают! Ты этого заслуживаешь.
– Я жду золота.
– Я дам его. Дам много. Говори, что знаешь.
– Молога впадает в Волгу, а в Мологу впадает речка Сить. На этой речке есть погост Боженки. В нем старая церковь. Около церкви в поповском доме живет князь Георгий Всеволодович. Там же собирается войско.
Субудай отшатнулся. Его глаз закатился кверху, точно рассматривая старый бревенчатый потолок, затянутый паутиной. Левой рукой он полез за пазуху, достал истертый кожаный кошель, затянутый пестрым шнурком с желтым янтарным шариком на конце.
– Здесь триста золотых. Половину ты получишь сейчас, другую – когда мы приедем на эту речку Сить. Ты покажешь дорогу. Если ты обманул – на реке Сити ты будешь надет на вилы и сожжен над костром. Мои монгольские нукеры сожгут тебя живьем с большой радостью.
Князь Глеб, заикаясь, прошептал:
– Но это очень мало!
– Не хочешь – не бери!
Субудай ловко, одной рукой, помогая зубами, развязал кошель, высыпал, не считая, половину монет на колени, схватил горсть золота и протянул князю. Тот подставил обе ладони.
– Я беру это золото только на пользу своего дела, – сказал он. – А после похода ты, Субудай-багатур, поможешь ли мне стать великим князем земель рязанских, суздальских и прочих? Ведь только для этого я помогаю вам раздавить моего врага, князя Георгия Владимирского!
– Завтра будет завтра, и тогда будем решать, что делать.
Сильный стук в дверь прервал разговор. Кто-то тревожно колотил руками и кричал:
– Байза, байза! Субудай-багатур! Байза!
Мнимый монах торопливо спрятал деньги. Субудай-багатур встал и отодвинул деревянный засов. В келью вбежала китаянка И Лахэ, закутанная в черную шелковую шаль. Она бросилась на колени и, задыхаясь, ухватилась за одежду полководца. Тот оттолкнул ее, выпустил монаха из кельи и спокойно закрыл дверь.
– Несчастье! Ужасное несчастье! – лепетала китаянка, захлебываясь от слез. – В этом проклятом доме урусутского бога шаманы напоили джихангира ядом. Он стал безумным и бешеным. Он бегает с мечом в руках, рубит все, что видит, рубит урусутских богов, бросает скамейки в стены…
– Это меня не касается! – ответил хладнокровно Субудай. – Я только военный советник. А дома джихангир поступает, как ему нравится.
И Лахэ продолжала рыдать, не выпуская из рук одежды Субудая. Он с любопытством смотрел на ее тонкое, бледное лицо, маленький рот и два зуба, выступавшие вперед, как у зайца.
– Почему ты плачешь? Тебе жалко урусутских богов?
– Что он сделал, что он сделал! В безумии джихангир приказал связать руки и ноги маленькой Юлдуз-Хатун…
– Это его право. Муж делает со своей женой, что захочет.
– Мою нежную госпожу привязали к нукеру, который сторожил ее дверь… Их выбросили в сад, в снег, где бегают собаки-людоеды. Сейчас придет шаман Бэки и его помощники и задушат ханшу Юлдуз и молодого нукера.
– Это не мое дело. Я участвую в войне, а в юртах жен джихангира распоряжаются его шаманы и китайские евнухи.
– Джихангир никого не слушается, кроме тебя, непобедимый. Спаси Юлдуз-Хатун! Клянусь, она ни в чем не виновата: нукер – ее родной брат!
– Напрасно ты ко мне пришла, китаянка! Поищи Хаджи Рахима, который пишет книгу походов Бату-хана. Он его учитель, его почитает джихангир. Он даст лекарство, от которого Бату-хан выздоровеет и простит свою маленькую жену.
– Куда я побегу ночью, когда всюду стоит стража! Где я найду сейчас Хаджи Рахима! Шаманы сегодня задушат мою маленькую госпожу, а завтра никакие врачи уже ее не спасут!..
Китаянка упала на пол и билась головой в отчаянных рыданиях.
Субудай осторожно обошел ее, открыл дверь и позвал стоявшего на страже нукера:
– Беги к юртджи! Скажи, чтобы немедленно шли ко мне! Все!
– Внимание и повиновение! – ответил нукер и побежал, гремя оружием.
Глава шестая
В монастырском саду
В голубом свете ущербной луны туманными тенями стояли монастырские деревья с клоками снега на ветвях.
Под старой яблоней, широко раскинувшей искривленные сучья, подпертые кольями, облокотился на копье монгольский нукер. Стоя по колено в снегу, он смотрел удивленным, недоумевающим взглядом на снежный сугроб. Там лежали два тела: воин в кольчуге и молодая женщина в золотистой шелковой одежде, связанные за локти, спина к спине. Голова воина была обнажена, и длинные черные кудри, обычные у молодых кипчаков, разметались по плечам.
Воин что-то говорил, женщина изредка со стоном отвечала. Нукер не понимал их шепота. Он вмешивался, стучал копьем.
– Я скажу, что ты мой брат, и ты будешь освобожден. Джихангир даст тебе золота, коней и оденет тебя в шелка…
– Я не хочу быть только братом. Я счастлив умереть рядом с тобой. Я скажу Бату-хану, что ты моя хурхэ.[197]
– Ты этого не скажешь. Мы должны вырваться из этой беды и спастись… Ты поклянешься Аллахом, что я твоя сестра.
Монгол поднял копье:
– Байза! Замолчите! Джихангир запретил вам говорить.
Стороживший нукер хорошо знал связанного воина: это был смелый, ловкий юноша из передовой сотни, ездивший на отличном коне, любимец сотника Арапши.
Что помутило его разум? Как он посмел поднять глаза на молодую жену джихангира? Теперь ему придет скорый конец.
Между старыми деревьями пробиралась стая больших монастырских собак. Передние подошли совсем близко и ждали, посматривая на лежащих, как на свою скорую добычу. Одна из собак подошла слишком смело. Нукер метнул копье и пробил ей спину. Собака с визгом бросилась в сторону, волоча копье. За ней умчались остальные. Монгол пошел через глубокий снег, подобрал копье и вернулся на свое место.
Стукнула дверь на крыльце. Заскрипела калитка. Несколько человек шли по тропинке. Собаки снова подняли лай и бросились навстречу.
Показались Субудай-багатур, Арапша, Хаджи Рахим и три нукера. Хаджи Рахим нес зажженный резной фонарь из промасленного шелка. Он первый, большими шагами, поспешил к Юлдуз, склонился к ней и осветил тусклым светом фонаря ее страдальческое лицо.
– Когда-то ты меня кормила… Ты приносила молоко и горячие лепешки и продлевала дни бедной жизни дервиша! Что же ты теперь, маленькая Юлдуз-Хатун, потонула в урусутских снегах? Ты можешь стать добычей этих голодных псов! Скорее, скорее очнись!
Хаджи Рахим поставил фонарь на снег и с трудом развязал обмерзшие веревки. Он помог приподняться полубесчувственной, застывшей Юлдуз. Арапша завернул ее в соболью шубу. Развязанный Мусук вскочил и подошел, шатаясь, к Субудай-багатуру, стоявшему неподвижно, расставив ноги, будто все, что происходило, его не касалось.
– Чей ты сын? Скажи ясно! – спросил Хаджи Рахим.
– Вольного ветра! – ответил Мусук.
– Кто эта женщина? – продолжал Хаджи Рахим. – Знаешь ли ты ее?
Мусук молчал. Из шубы послышался слабый голос:
– Это мой брат, Мусук. Мы оба дети Назар-Кяризека из Сыгнака.
– Все это верно! – сказал Хаджи Рахим. – Я узнаю обоих.
– Довольно! – вмешался Субудай-багатур. – Что говорит Хаджи Рахим – то всегда верно! В этом доме черных шаманов все потеряли разум… Воин Мусук! Ты докажешь мне, какой ты «сын ветра». Ты поедешь вперед, на самую трудную разведку… Нукеры! Отнесите Юлдуз-Хатун в ее покои.
