Исай Калашников - Жестокий век. Книга 1. Гонимые
Бао Си распалялся все больше. Редкие прохожие с удивлением оглядывались на него. Цуй было успокоилась, но сейчас, слушая его, невольно жалась ближе к Хо. Ей, с малых лет привыкшей чтить чиновников, слова Бао Си, видимо, казались святотатством. Да и Хо было не по себе.
Слишком уж непривычно, ново было все, что говорил Бао Си.
— Не надо так, Бао Си. Не будет чиновников и сановников, кто станет заботиться о народе?
Бао Си растопорщил черные усы.
— Им не до заботы о нас. Главная забота — о себе. Друг перед другом выхваляются не доблестью, не глубиной ума, не познанием в науках, а богатством. И тянут из нас силы, как тля соки из зеленого листа. А что, не так? Вот наш почтенный Ли Цзян. Что он заслужил? Стал немощен, стар — изгнали.
Хо до сих пор остро переживал свою невольную вину перед Ли Цзяном, угрюмо пробормотал:
— Его оклеветали.
— Вот-вот! Не мудрость, а ложь, клевета правят нами.
Конечно, Бао Си слишком резок. Но он во многом, наверное, прав. Если оглядеться, то вокруг него, Хо, одна ложь да еще обман, коварство. Он помогает Хушаху недостойным способом выуживать тайные думы кочевников. Хушаху же ведет какую-то хитрую игру против князя Юнь-цзы, Елюй Люгэ вынашивает темные замыслы и хочет быть осведомленным в том, чего ему знать не полагается, а он меж ними что сухой боб в барабане — летает от стенки к стенке, выбивает дробь, какую им хочется. Солгал, что найманы хотели бы подергать государя за его золотую бороду, — получил награду от Хушаху, выдал чужие тайны — Елюй Люгэ одарил серебром. Даже Цуй спас от замужества ложью. Выходит, прав Бао Си, людьми правит не честность и совестливость, а хитрость, лукавство, ловкая ложь.
Они вышли на площадь веселья. Ряженые зазывалы на высоких ходулях приглашали народ в театры, где давали представления актеры, и в театры теней. Удары медного гонга звали к легким ширмам, над ними ходили, кланялись, пели, сражались куклы. На высоком помосте, открытом со всех сторон, вертелся фокусник, показывая зрителям снятый с плеч халат; он вскидывал его, ловил на лету, сминал в комок, снова разворачивал и вдруг начал вытаскивать из складок кувшины с водой, сначала маленький, потом побольше, еще больше, наконец поставил на помост такой кувшинище, что и сам бы мог уместиться в нем, вслед за этим в руках фокусника оказался живой петух. Птица хлопала крыльями, крутила головой с ярко-красным гребнем, вырвавшись из рук, взлетела на шест, и по площади разнеслось вызывающе-насмешливо: «Ку-ка-ре-ку!»
Цуй позабыла все свои страхи, смеялась, хлопала в ладоши, дергала Хо за рукав, звонко кричала:
— Смотри, Хо, смотри!
Он смотрел и тоже смеялся. Но, вспомнив, что скоро Цуй уедет, потускнел. Плохо ему будет, если в этом большом, многолюдном городе останется совсем один. Да что же это такое делается? Почему, зачем он праздно шатается по городу, если все решится через несколько дней?
— Бао Си, не увози Цуй…
Бао Си в это время смотрел на фокусника, который поставил на нос длинную бамбуковую палку с вращающейся на конце глиняной тарелкой, обернулся, спросил:
— Ты что-то сказал?
— Не увози Цуй!
Бао Си фыркнул, скосил глаза на девушку, потом посмотрел на Хо, опять фыркнул.
— Понимаю… Но ты, наверное, не хочешь, чтобы она и ее отец умерли голодной смертью? Я не богатый. У меня один цин[43] земли. Но все же урожая бобов и проса хватает…
— Бао Си, ты возьми вместе с нами и Хо!
— Ну что ты говоришь, Цуй! Кто его отпустит? И что он там будет делать?
Слушая Бао Си, Хо кивал головой: да, это так, — а думал о другом. Никто из них не догадывается, что у него есть в запасе деньги. На первое время их хватит, а там можно было бы что-то и придумать. Ни Цуй, ни Ли Цзяну он не дал бы умереть с голоду. Вся беда, однако, в том, что денег от него старик не примет. Где же! Ему ли, чьи слова достигали ушей самого сына неба, пользоваться поддержкой какого-то Хо. А что, если… Снова хитрость. Но его хитрость совсем другая, он не себе ищет выгоду, вернее, не только себе…
— Цуй, Бао Си, я совсем забыл… Мне надо идти домой.
— Ты что, Хо! — всполошилась Цуй. — Мы сегодня будем провожать на небо Цзао-вана, бога домашнего очага. Неужели ты не будешь с нами?
— Я приду, Цуй. Приду.
Он пришел в свою каморку, закрыл двери на засов, пересчитал деньги, перебрал, взвешивая на руках, слитки серебра из мешочка Елюй Люгэ. Не так уж много. Но и не мало. Часть слитков он высыпал в ямку, часть оставил в мешочке, спрятал его за пазуху. По дороге к дому Ли Цзяна купил целую корзину сладостей, изжаренную и окрашенную в огненно-красный цвет курицу, кувшин вина. Цуй ахнула:
— Смотрите, наш Монгол стал богачом!
Ли Цзян недоверчиво ощупал праздничную курицу, понюхал вино, помял сладости и облизал пальцы.
— Тебе, видно, стали платить большое жалованье?
— От вас, учитель, я получаю знания. И за них мне платят… Учитель, я говорил с Хушаху. Он помнит и любит тебя… Он говорит: «Достойный Ли Цзян ушел на отдых, но я его по-прежнему считаю на службе. Передай, говорит, Хо, вот это». — Хо достал мешочек.
Старик трясущимися пальцами растянул шнурок, высыпал слитки на ладонь.
— Меня, старого Ли Цзяна, нельзя забыть.
— Но это, учитель, еще не все. Хушаху сказал, что время от времени он будет через меня спрашивать у вас совета по наиважнейшим государственным делам. А значит, как я думаю, время от времени не обойдет вас и своей щедростью.
— Отец, мы никуда не поедем? — спросила Цуй.
— Не знаю, что и делать теперь. Им трудно без меня решать государственные дела… — заважничал Ли Цзян.
— Хо, ты принес счастливую весть! Какой ты у нас молодец, Хо!
— Дочь, кто неумеренно выражает радость, того ждет горе. Помолчи.
Бао Си стоял в стороне, и Хо все время ощущал на себе его пристальный взгляд, почему-то терялся, хотелось, чтобы Ли Цзян скорее убрал мешочек, но старик и не думал делать этого, ласкал пальцами серебро, напыщенно говорил о своих заслугах.
— Я пойду нарублю хворосту, — сказал Хо.
Сухой хворост хранился под дощатым навесом. Хо взял топор, попробовал пальцем остроту лезвия, принялся рубить кривые, суковатые палки. Подошел Бао Си, присел на чурбак.
— Хо, ты прямо с площади веселья пошел к Хушаху?
Он ждал, что Бао Си спросит о чем-то подобном, и все же замешкался с ответом.
— Не сразу… Хотя нет, сразу. А что?
— Просто так… И тебя по первому слову допустили к Хушаху?
— Да.
— И едва ты сказал о почтенном Ли Цзяне, он послал за серебром?
— Серебро было у него на столе.
— Значит, припас заранее? И он, конечно, очень жалел, что выгнал старика?
— Нет, он не жалел… — Хо начал теряться: чего хочет от него Бао Си?
— Так, не жалел… А серебра все-таки отвалил? Непонятный человек. Стены дома развалились, а он кроет его новой черепицей. Ваш Хушаху глупый?
— Почему же? Он совсем не глупый.
— Тогда ты всех нас считаешь глупыми. Старик тебе поверил потому, что ему хочется в это верить. Цуй в таких делах не разбирается. Но я-то вижу тут не все чисто.
Хо отбросил топор, сел на хворост. Бао Си не поверил его выдумке. Что ж, может быть, это даже к лучшему. И он рассказал, как расстроил свадьбу Цуй и сына чиновника, и что за этим последовало для Ли Цзяна, и о своем замысле помешать старику уехать из города.
— Не думал, что ты такой хитроумный, — с осуждением сказал Бао Си.
— А что же мне делать? — понурился Хо. — Я никому не желаю зла.
— Но ты забыл, что от кривой палки прямой тени не бывает. Что будет дальше?
— Откуда я могу знать, что будет дальше!
— Вот видишь… Тебе, Хо, надо жениться на Цуй и жить как все люди.
Хо ушам своим не поверил. А может быть, Бао Си просто смеется над ним? Нет, не похоже.
— Старик никогда не согласится…
— Уговорить его — не самое трудное. Как будете жить дальше — вот о чем надо задуматься.
— Мы будем жить лучше всех! Мои руки все умеют делать.
— Это, конечно, хорошо…
Их разговору помешал Ли Цзян. Он подошел, важно выставив вперед тощую бороденку, играя за спиной пальцами.
— Хо, для праздничного огня подбери самых хороших дров. Сложи их вон там, перед домом.
Нарубленный хворост Хо сложил клеткой, в середину накидал тонких веток и щепок.
— Готово, учитель!
Ли Цзян, все так же играя пальцами за спиной, обошел вокруг клетки.
— Дров мало. Пусть пламя взлетит выше дома. Сегодня у нас поистине великий праздник. Бао Си, теперь ты видишь, как тут ценят меня?
— Да, вижу и радуюсь. За вас и за Хо. Он ваш ученик, и его тоже ценят. С кем-то другим Хушаху, я думаю, не стал бы и говорить.
— Ты прав, Бао Си. Я потратил немало трудов, чтобы из грубого варвара сделать хорошего служителя. Теперь его ценят.
— Его будут ценить еще больше, если он породнится с нами.
