Сергей Алексеев - Возвращение Каина (Сердцевина)
— Зачем этот маскарад сейчас, Кирилл?
— Это не маскарад, — натянуто засмеялся он. — Я все-таки жених, надо показать товар лицом! Я тебе нравлюсь?
— Нет, — проронила она и поджала губы.
— Странно! Лейтенантом нравился, а капитаном не нравлюсь?
Он еще надеялся, что это игра в обиду, он все-таки ждал восторга и беззаботного веселья…
— Почему ты капитан? — холодно спросила Аннушка. — И что это за медаль?.. Что все это значит, Кирилл?
— Это значит, заслужил, — стараясь сохранить веселость, сказал он. — И не медаль, а боевой орден.
Он когда-то сам учил ее разбираться в воинских званиях…
— Где заслужил?
— На учениях!
— Чему же ты учился на этих учениях?
— Мячики кидать, — скрывая раздражение, произнес он. — Может, закончим вечер вопросов и ответов?
Аннушка встала, неловко зацепила ножку стола — зазвенели бутылки и чайные чашки.
— Нет, не закончим… Сюрприз приготовил? Звезда всходит наша?… Боже мой, думала ведь, думала. Когда услышала, что твоя дивизия вошла в Москву… Но ты меня сегодня утром обманул!
Ее голос зазвенел на последних словах и вдруг стал неприятен Кириллу.
— Аннушка, мы сейчас поссоримся.
— Поссоримся? — взвинтилась она. — Да этого мало — поссориться! Как ты посмел? Как ты решился стрелять в людей?!
— Я стрелял в фашистов! — выкрикнул Кирилл, чувствуя, что теряет контроль над собой и память, сдавленная спазмом, готова вывернуть из себя осклизлый ком мерзости — кусок изодранного в лохмотья мяса — все, что осталось от человека после разрыва кумулятивного снаряда… Он стиснул зубы и до боли напряг мышцы, удерживая в себе эту рвоту.
— Во что ты превратил себя, Кирилл? — Она вдруг стала срывать с него мундир. Ее руки неожиданно оказались жесткими и сильными, крепкие, будто стальная проволока, пальцы рвали лацканы, отлетела и укатилась пуговица…
Он справился с собой, оттолкнул Аннушку:
— Я сделал это ради тебя!
Она отлетела к креслу, удержалась, схватившись за высокую спинку, и замерла в страхе. Кирилл налил полную чашку виски, выпил, как воду, задышал тяжело:
— А теперь я — убийца?.. Если бы я знал!.. Я бы остался в соломе! Я бы дезертировал!.. Теперь поздно! Понимаешь, поздно!
Схватил бутылку, стал пить из горлышка и будто на минуту залил пожар. Вялыми руками расстегнул мундир, стянул его и бросил на пол.
— Смотри, сам снял… Ты думаешь, мне легко было? Нет, это не мячики в трибуну кидать… Я стрелял с твоим именем! Ну, суди меня!
Аннушка стерла что-то с лица и, съежившись, пошла в переднюю. Ее пальто висело на шпингалете стенного шкафа — высоко, не снять. Она оторвала вешалку, руки искали рукава…
— Никуда не пойдешь! — Кирилл выхватил пальто, швырнул в угол. — Теперь это твой дом. Хотела квартиру — получай! Ты же не могла жить в общежитиях!
Она не сломалась, но что-то с ней произошло: заблестели глаза, и нервные пальцы вдруг успокоились.
— Ну? Что ты от меня хочешь? — трезво спросила она и налила себе виски. — Ах да, у нас свадебный пир! И новоселье!
Выпила не поморщившись, ударила чашку об пол, распинала осколки по паркету.
— Чтобы счастье было в каждом уголке этого дома!
— Прекрати! — крикнул он.
— Что такое, Кирилл? — изумилась она. — На пирах нужно бить посуду!
— Ты сказала, я тебе дорог всякий, — глухо проговорил он. — Вот я такой! Убийца!.. Ну, станешь моей женой?
— Я от своих слов не отказываюсь! — заявила она и, вывалив из чашки соленые огурчики, налила виски. — Сейчас и стану. Только наркоз приму… А ты? Тебе налить? Пей, война кончилась, пируем! Мы же с тобой вместе стреляли. Я твоя боевая подруга… Снимай орден!
— Аннушка?! — Он потряс ее за плечи, чего-то испугавшись. — Что ты делаешь?
Она вырвалась, схватила мундир с пола и, уворачиваясь от рук Кирилла, заметалась по комнате, открутила орден.
— Отнять хочешь? Нет! Вместе заслужили! И обмывать будем вместе! — Она бросила орден в свою чашку и тут же отшатнулась. — Посмотри, сколько крови… Да ничего, обмоем! И засияет!
Аннушка пополоскала орден в своей чашке и ловко опустила его в чашку Кирилла, щедро, через край налила виски.
— Пей!
— Что с тобой, Аннушка? — чего-то страшился он, тараща побелевшие глаза. — Зачем ты это делаешь?..
— Пей, сказала! — властно произнесла она и подняла чашку. — Ордена положено обмывать, потому что они в крови. В своей и в чужой. Не станешь же ты носить кровавый орден! Вместе заслужили, вместе и отмывать. Пей!
Он послушно взял чашку, однако, потрясенный ее состоянием, не выпил. Аннушка же, разливая виски, тяжелыми, судорожными глотками выпила всю чашку, выронила ее и растерла капли по лицу.
— Сладко и солоно… Ну, я готова, — произнесла она, закатывая глаза. — Возьми меня. Сделай своей женой, я тебя достойна…
Она стремительным движением сорвала с себя платье, в несколько движений освободилась от белья — умела это делать…
— Что ты стоишь как истукан? — прикрикнула она. — Я тебе дала яблочко? Вкусил запретный плод? Так что же медлишь, Адам? Начнем творить новое человечество? Где спальня в нашей новой квартире?
Аннушка прошла мимо Кирилла, остановилась в дверях, обернувшись, указала на чашку:
— Ты почему не вкусил?.. Ах да, ты напился уже! Судя по лицу, ты даже перепил, — поманила пальчиком. — Ну, иди, иди со мной. И наркоз прихвати… Я должна исполнить свой супружеский долг!
Он сидел белый и неподвижный, неестественно согнувшись, как бегун на низком старте, и ждал только выстрела…
— Не бойся! — подбодрила Аннушка. — Мы еще не совершили грехопадения. Это потом нас сошлют на землю. А пока мы в райском саду. Видишь, как близко здесь небо!
Кирилл тупо смотрел в пол: перед глазами плыла координатная насечка орудийного прицела…
— Что такое? — возмутилась Аннушка. — Тебе мало, да? Хорошо! Отведай еще с Древа познаний!
Она поднесла чашку к его губам — Кирилл отвел руку, виски расплескались на колени.
— Ах, так! — Она насильно попыталась напоить его. — Пей! Я свою чашу выпила, пей!
Кирилл ударил по чашке. Вино брызнуло в разные стороны, окатило паркет…
Он явственно увидел перед собой кровь и осколки стекла, рубиновые от этой крови и светящиеся, как самоцветы…
Парламент расстреливали при большом стечении московского люда По набережной у гостиницы «Украина», на мосту и под мостом возле мэрии — всюду теснились болельщики, и строчки их хрупких голов напоминали рассыпанные орехи. Пока били холостыми, пока наводили страх на Белый дом и пока избавлялись от своего страха, который назывался психологическим барьером первого боя, народ возмущался. Одни посылали проклятья, другие требовали боевых снарядов и в драку ловили отстрелянные гильзы, вылетающие из башни.
И когда освоились руки с орудийной наводкой и глаз обвыкся с целью, Кирилл услышал жужжащий в наушниках голос:
— Триста пятнадцатый.. Кумулятивными… три снаряда… огонь.
А он вдруг забыл свой бортовой номер! Не привык к машине, к позывным, к голосу командира. Он открыл люк, чтобы выскочить и посмотреть на башне номер машины — не спрашивать же у прапорщика! — и в тот же миг увидел, как чей-то снаряд ударил в коммерческий киоск возле жилого дома В шлемофоне зажужжал крутой мат командира, болельщики под мостом у мэрии раскатились горохом, и толпа возле танков качнулась, попятилась к гостинице, замелькали землистые, вытянутые страхом лица. Чужой страх взвеселил его. Кирилл выскочил на броню и вспомнил, что бортовые номера закрасили, когда готовили машину.
— Триста пятнадцатый! Что запрыгал, мать-перемать!.. — Голос командира напоминал звук сверчка. — Кумулятивными, три снаряда… Огонь!
Кирилл понял, что приказ ему, но растерялся и снова зарядил орудие холостым, а надо было провернуть кассету на кумулятивные. Ствол выплюнул огонь и лишь встряхнул воздух.
— Ты чем стреляешь, так-перетак! — запел сверчок. — Снайпера собрались! Пол-Москвы разнесете, в душу вас!.. Кумулятивными!
Эта несуразица и заминка заставили его думать только о стрельбе и слушать лишь командирский голос…
А день был ясный, солнечный, и даже над рекой оптические свойства воздуха были такими, что не нужно было делать поправки прицела на преломление луча. Он же сделал, и первый боевой снаряд попал не в цель — тринадцатый этаж «стакана», а двумя этажами выше.
— Нормально, командир, — буркнул в шлемофоне голос прапорщика-водителя. — Убери поправку и жарь. Пусть пекутся…
Два следующих снаряда легли точно, командир откликнулся эхом:
— Молодец, триста пятнадцатый! Жди команды…
Кирилл откинул люк, высунулся. С пятнадцатого этажа повалил дым, болельщики утаскивали к гостинице стреляные гильзы, но омоновцы пытались отобрать их, махали дубинами; толпа же привыкала к обстановке, смелела и не хотела отдавать сувениров. Рядом от выстрела встряхнулся воздух — открыла огонь триста пятьдесят вторая машина: дивизионные «полканы» подготовили ее плохо — на баке не закрасили номер… Кирилл закурил, утер вспотевший лоб: если бы не люди вокруг, было бы полное ощущение работы на тренажере, только каком-то особенном, с запахами, ветром, настоящей водой за парапетом набережной. Из-за рева танковых дизелей не было слышно ружейной пальбы, лишь как в немом кино от стволов КПВТ на БТРах отлетал легкий, стремительный дымок. Они ползали перед парадным Белого дома, словно детские управляемые игрушки.
![Марек Краевский - Реки Гадеса[(неполный перевод)]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
