Людвига Кастеллацо - Тито Вецио
— А, по-моему, следует запастись двумя или тремя тысячами крестов, чтобы пригвоздить на них бунтовщиков и расставить кресты вдоль Аппиевой дороги в назидание всем подобным негодяям.
— А Вецио, как их храбрый предводитель, должен оказаться на кресте, по крайней мере, сорока локтей в длину, чтобы его сообщники смогли его хорошенько видеть.
— Да-да, надо, чтобы его крест был не ниже мачты трехвесельной галеры.
— Нет, его, как и всех изменников, следует четвертовать.
— Нет, его надо почтить мешком, собакой, петухом, ехидной и обезьяной, как отцеубийцу.
— Браво, браво! Мажий, ты прекрасный советчик. Просто чудесная мысль: в мешок негодяя вместе с собакой, петухом, ехидной и обезьяной, — кричали пирующие.
— Но вы, уважаемые, не поймавшие птицу, уже ее ощипываете. Нет, вы сначала ее поймайте, — заметил квестор.
— Как, неужели ты можешь сомневаться в исходе сражения? Мне кажется, такой старый воин, как ты, должен в душе считать, что для этих негодяев наши храбрые легионеры должны употребить не мечи и дротики, а плети, палки и розги. Для укрощения взбунтовавшейся сволочи и этого довольно.
— Бедный Фламий! Он еще воображает, что имеет дело с Ганнибалом и путает жалкого молокососа с карфагенским полководцем. Интересно, что ты скажешь, если завтра с восходом солнца все увидят, что бунтовщик решил убраться подобру-поздорову и забился в самые неприступные ущелья Самнитских гор.
— Нет, шайки Тито Вецио уже заняли гору Тифата и расположились лагерем в виду города, — мрачным голосом сказал вошедший Аполлоний.
— Да, неужели? Как он решился на это? А, впрочем, тем лучше. Завтра с рассветом ты, квестор Фламий, распорядись, чтобы в знак сражения развевалась красная туника. Мы нападем на шайки гладиаторов в их убежище.
— Но подумай, Лукулл, нашим легионерам необходим отдых после ускоренных маршей, а капуанская милиция только что набрана и еще недостаточно обучена. Не лучше ли нам подождать прибытия из Неаполя отряда пращников и стрелков?.
— Нет, не лучше, я не собираюсь ждать никаких отрядов, справимся и без них. Я сказал, что начну сражение завтра, значит, так оно и будет. И вообще, мне надоело выслушивать ваши замечания, они только нагоняют на меня скуку, — торжественно объявил пьяный начальник римских легионеров.
После этих слов всякие разговоры о восставших прекратились, зато пьяная компания зашумела сильнее прежнего.
Голоса рассудительного квестора уже не было слышно.
— Да… да… — кричали все вместе, — вечером пир, а наутро — сражение… Вот в чем состоит смысл жизни.
— Или, проще говоря, доверять дело игральным костям, то есть случаю, — подумал египтянин и, подойдя к Лукуллу, спросил:
— Значит, ты решился?
— Конечно, и даже поклялся вот над этой чашей старого фалернского вина, — отвечал захмелевший претор.
— Так ты завтра будешь сражаться, не ожидая прибытия отрядов из Неаполя? — продолжал Аполлоний.
— Я уже сказал, что они мне не нужны.
— Интересно, а какова будет численность войска, которое ты намереваешься выставить?
— Этим ты можешь поинтересоваться у квестора, у меня пока нет никаких цифр.
— Пожалуйста, если хочешь, я могу сказать и без квестора. У тебя пять когорт легионеров, немного конницы и ни одного пращника или стрелка. Всего едва ли три тысячи человек.
— Да, но они — римляне.
— К этому, пожалуй, можно прибавить две когорты муниципальных солдат и горстку капуанской кавалерии, значит, еще приблизительно тысяча человек. А известно ли тебе, каковы силы неприятеля?
— Врагов считают только мертвыми.
— Слова, достойные великого героя! Но все же, я полагаю, надо принять во внимание, что, во-первых, Тито Вецио сам стоит целой армии, а, во-вторых, он командует тремя тысячами гладиаторов, прекрасно владеющих оружием, не считая самых ожесточенных наших врагов: рабов и пастухов. Кроме того, следует иметь в виду, что здесь, в Капуе, только зажиточные горожане на нашей стороне, все остальные, конечно же, желают победы Тито Вецио, особенно гладиаторы школы Батиата, которых, как тебе известно, что-то около четырех тысяч.
— Я ничего не знаю и знать не хочу. Я только желаю поскорее увидеть кровь и постыдное бегство этого гордеца. Я хочу его выгнать из логова, как оленя… точнее говоря, волка, способного запугать лишь маленьких детей и бегущего от охотника. Человек этот должен умереть от руки того, кого он опозорил и обесчестил. Мне необходимо сообщить матроне, что я видел спину ее мужественного любовника, которого она предпочла законному мужу.
Понимаешь ли ты меня, Аполлоний? А за свою судьбу не беспокойся. Ты практически исполнил уже данное мне обещание: служил мне ищейкой, наводил на след зверя и помогал мне травить его. Так дай мне, наконец, с ним покончить, и я тебе обещаю, что до конца своих дней буду помогать тебе во всех твоих делах.
Аполлоний улыбнулся, а Лукулл, предложив ему полную чащу вина, продолжал вести разговор на свою излюбленную тему, время от времени понижая голос, чтобы присутствовавшие не смогли проникнуть в его сокровенную тайну.
— Пей, — говорил претор, — прибавь к своему лицу хоть каплю крови, а то я могу подумать, что ты явился к нам на пир только для того, чтобы сыграть незавидную роль египетского скелета.[197]
— Я жажду не вина, а крови, — прошептал Аполлоний на ухо Лукуллу.
— Одно другому не мешает, — отвечал претор и подозвал раба, — налей мне цекубского[198] вина. Оно лучше возбуждает воображение и веселит ум.
Аполлоний как-то незаметно исчез из триклиния, а пир постепенно перешел в оргию. Последняя искра разума пирующих погасла в чашах с хмельным вином. Собеседники уже не замечали течения времени, об отдыхе никто из них даже не подумал. В таком плачевном состоянии их застала утренняя заря. Послышались звуки труб, будившие легионеров, большинство из которых, впрочем, так же, как и их начальство, провело эту ночь в тавернах и увеселительных заведениях. Полупьяные, не выспавшиеся, они надевали свои боевые доспехи и неохотно становились в строй.
Сигнал к сражению, выставленный на копье, был встречен гробовым молчанием. Между тем, если бы этот же сигнал выставили несколько дней спустя, когда бы люди хорошенько отдохнули, тогда, конечно, по традиции римских легионеров, сигнал к сражению пробудил бы во всех энергию и желание разгромить неприятеля. Центурионы также не отличались особой уверенностью в себе. Они хотя и старались выглядеть молодцами перед строем своих подчиненных, но по их бледным лицам можно было догадаться, что сомнение в легкой победе закралось в их души.
О милиционерах и говорить было нечего. Они вяло, нехотя плелись к пункту сбора. Весь их вид говорил о том, что недавних граждан Капуи предстоящая битва вовсе не радует.
Сам претор Лукулл и его ночные собутыльники, в том числе командиры когорт, словно ослепленные лучами восходящего солнца, как-то странно хлопали глазами. Вся эта компания направилась к Капитолию, где, по установившемуся обычаю, принесли жертву, зарезав барана, по внутренностям которого пытались выяснить, что сулит предстоящее сражение — победу или поражение.
Между тем, капуанские жители из-за полураскрытых окон наблюдали за всеми этими приготовлениями, высказывали свое мнение о предстоящей битве, причем большинство сочувствовало восставшим. Гладиаторы и рабы были сильно взволнованы. Они с ненавистью поглядывали на отряды солдат, сновавшие по всем улицам и разгонявшие собиравшиеся толпы граждан.
Хотя внутренности принесенной жертвы, по объяснению гаруспиков, и являлись хорошим предзнаменованием, но произошло одно событие, которое сильно встревожило суеверных легионеров. Римский орел совершенно неожиданно упал на землю. Было ли это вызвано неловкостью центуриона первой центурии, или причина была в чем-то еще, но легионеры, видя столь явный признак надвигающейся беды, невольно побледнели и стали подталкивать друг друга локтями. Но вот раздалась команда «Слушай» — и все моментально успокоились. Привычка к дисциплине взяла свое. Претор Лукулл объехал ряды, подозвал начальников отдельных частей и своих адъютантов, произнес несколько слов одобрения и пообещал верную победу. Но его воинственное обращение, к подчиненным уже не дышало той хвастливой самоуверенностью, столь характерной для его высказываний за чашей вина на оргии у квестора.
Окончив все приготовления и подравняв ряды, войско двинулось через ворота Юпитера и Дианы к горе Тифата, где неприятель, блистая на утреннем солнце оружием, в свою очередь строил в боевой порядок свое войско! Полководец старой школы, Лукулл, вытянул войско в три параллельные линии с кавалерией по флангам. Педантичная и слепая приверженность начальника римских когорт к старым методам заставила его сделать громадную ошибку. Она заключалась в том, что в первой шеренге оказались неопытные, молодые новобранцы муниципальной милиции Капуи. Кроме того, полное отсутствие стрелков и пращников еще больше увеличивало опасность и способствовало неблагоприятному исходу сражения.
