Ёжи Журек - Казанова
Поэтому он не спешил. Постучался в дверь. Медленно вошел и тотчас замер от упоения и восторга. Все было так, как он себе представлял. Упруго и атласно, нежно и разнузданно. Они подходят друг другу. Он ей покажет, чего она до сих пор себя лишала. Разорвет надвое, доведет до исступления, заставит молить: еще, еще! Она уже это поняла? Поняла. В полумраке ее глаза светились таинственным магнетическим блеском. Оба задержали дыхание и одновременно замерли. Поразительно! Может, стоило так долго ждать. Может…
Он хотел уже пойти дальше, но она вдруг начала сопротивляться. С такой силой сжала бедра, что он чуть из нее не выскочил, и при этом обвила руками так, что стало больно дышать. Опять взялась за свое? Снова, курва, решила его провести? Какую же теперь мистерию вознамерилась сыграть? Джакомо рванулся, но — увы! — никуда не взлетел. Хорошо. Он будет бороться до победного. Видно, это ей больше всего по вкусу. Наверняка искушает его, дразнит, чтобы довести до белого каления. Черт, только бы не переиграть. Но откуда этой идиотке знать, что там, в глубине живота, таится опасность, стократ более грозная, чем все его мысли о мести?
Только бы не опозориться… кто подсунул ему это пиво, эти мочегонные помои, Иеремия, ну, для него сегодняшний день добром не кончится… углубиться в нее до самого дна или вырваться и убежать куда глаза глядят… но тут она, приподнявшись, нежно коснулась его губами. Это было восхитительно. Восхитительно и неожиданно. Джакомо опять почувствовал прилив сил, но уже не протестовал, когда она остановила его влажным поцелуем.
И все же что-то тут было не так. Ему она не давала пошевелиться, хотя сама трепетала, даже губы дрожали, а взгляд убегал куда-то вбок, в сторону двери. Безмозглый глухарь. Увлекшись токованием, забыл обо всем на свете, перестал видеть, слышать и понимать. В коридоре опять что-то происходило, слышался топот, перешептывания, по полу волокли какой-то тяжелый предмет. Джакомо убедился в реальности этих звуков, лишь когда увидел глаза Катай — безумные от волнения. Она знает что-то, чего не знает он. Слышит то, чего он не услышал. Приподнялась и прильнула к нему отнюдь не в порыве нежности, замерла не потому, что потрясена его любовным искусством, а для того — о, наивность его распалившегося дружка! — чтобы лучше слышать, а то и видеть. Но что?
И внезапно облился холодным потом. Пришли его убивать. Это заговор. Браницкий, слуги Браницкого, карлики Катай, лжекороль, вся эта свора, покушающаяся на его честь и жизнь! Очередной поцелуй смерти? Эрекция приговоренного? Да, Погруженный в женщину, связанный ее руками и оглушенный пульсацией крови, он представляет собой отличную мишень. Что они выберут — печень или сердце? Вот он — тот первый удар, которым она ему угрожала. Джакомо не почувствовал желания защищаться. Будь что будет. Ведь его ждет покой. По крайней мере, избавление от этой банды и от усталости, перепутавшей все мысли в голове. И разве такая смерть — не достойное завершение жизни?
Но то была лишь минутная слабость. Воля к жизни — вкупе со взбунтовавшимся мочевым пузырем — внезапно побудила его к действию. И даже вновь вспыхнувшая активность Катай не смогла остановить. Даже пронзительное наслаждение, которое он на мгновенье ощутил, не заставило свернуть с пути. Пузырь приговоренного к смерти! О нет, только не это! Дверь негромко скрипнула, будто кто-то проверял, заперта ли она, или случайно к ней прислонился. Стало быть, это слуховой обман! Джакомо вырвался на свободу так стремительно, что его дружок больно ударился о край кровати. Катай попыталась его удержать, но он опередил ее, соскользнул на пол, схватил только панталоны и шпагу и, скрючившись, заковылял к двери. Проклятое мерзкое пойло. Проклятое невезение. Всегда оно начеку.
— Я сейчас…
За дверью никого не было, если не считать похрапывающего Быка, лежавшего у стены в немыслимой позе, с лицом между колен. Да уж, лучше охранника и вправду не придумать. И опять Джакомо что-то услышал: то ли шуршанье пересыпающегося гороха, то ли топот легких ножек. В той стороне коридора, где была комнатушка Этель и Сары, хлопнула дверь. Ну конечно, следовало бы раньше догадаться. Придется наконец задать девчонкам перцу. Но не сейчас, сто тысяч переполненных мочевых пузырей, не сейчас!
Пытаясь на ходу застегнуть панталоны, чтобы никого не напугать, Джакомо добрался до углового чулана. Больше ждать было невмоготу, и, сбросив крышку огромного бака, он нацелился в невидимую бездну. Страшный миг в ожидании взрыва, который в клочья разнесет живот, и — ничего. Но еще через секунду — облегчение, равное предшествующему страху, да какое там равное: в сто, в тысячу, в миллион раз большее! Теперь уже можно поднять голову. Это все она! Она его убьет. Скомпрометирует. Выставит на посмешище. И тем не менее игра стоила свеч. Какое странное наслаждение он испытал. Чудеснейшая из потаскух! Сейчас он к ней вернется, это была всего лишь закуска, ужин еще впереди. Откуда свет? Казанова усмехнулся. Не будь дураком, Джакомо, она не уколет тебя ни злым словом, ни кинжалом наемного убийцы. До конца исполнит свою потаскушью повинность. Откуда этот свет? Из окна напротив. Свеча? Коли уж деньги принесла… Эта бритая башка так на нее влияет? Тот, второй, усатый, лысый… черт с ними! Кто там возится в кухне? Иеремия? Да. Этому все мало. Лопает по ночам, будто его днем не кормят. Кто из него вырастет? — в лучшем случае второй Василь. Огромный безмозглый мужик, по правде сказать — обыкновенная скотина. Табуретку подставляет. Ну конечно, жрать надо с удобствами. Но при чем тут веревка? Что?..
До финала было еще далеко — пенистая струя летела вниз с неослабевающей силой, — когда Джакомо с ужасом понял, что там, в полумраке кухни, происходит на самом деле.
Надо немедленно туда бежать, но… он вынужден был стоять на месте, беспомощно глядя, как мальчик без колебаний, медленно и размеренно, словно занимаясь привычном делом, влезает на табуретку и перекидывает через балку длинную веревку. Джакомо хотелось бы ошибиться — может, это какие-то щенячьи забавы с веревкой, новый номер, который мальчик собирается им утром продемонстрировать, — но рядом с головой Иеремии закачалась петля, безжалостно и однозначно свидетельствующая, что он не шутит. Закричать? — но что толку, стены толстые, оконца узкие, как в крепости. Казанова рванулся, попытался заткнуть проклятый фонтан, но результатом стала лишь лужица на полу и досадное сознание, что потеряна бесценная секунда. Быстрее, быстрее, должен же когда-нибудь этому извержению прийти конец. Конец. Что за отвратительное, жесткое слово. Как острие шпаги, как дуло ружья после выстрела, как — Боже, нельзя этого допустить, — шуршанье веревки, затягивающейся на шее. Нет! Что этот несчастный делает!
Джакомо бросил в окно шпагу — боль в пальцах напомнила, что он сжимает ее в руке, — но не попал. Стекло не разлетелось вдребезги, уничтожая страшную картину: Иеремия, всовывающий голову в петлю. Свет померк, уже почти ничего нельзя было различить, кроме тени в центре этой картины, и вдруг тень качнулась… Все. Господь милосердый, он это сделал, сделал! На его, Джакомо Казановы, глазах. Грязная свинья, дырявый пивной бочонок, жалкий раб своего пузыря!
А вот и нет. Он уже свободен. Выскочил в коридор, аж посыпалась штукатурка с потолка. Помчался стремглав, придерживая сползающие панталоны. Ступенька, поворот, шершавая стена, загородившая путь. Джакомо оттолкнулся от нее, отпрыгнул. Об Иеремии он не думал, весь был движение, энергия, полет. Скорее, тут решают секунды. Вот она — дверь кухни в конце коридора. Но рядом другая дверь, куда более притягательная! Наслаждение, безумие, Катай! Только бы не сбежала, тысяча чертей.
Наступив на что-то мягкое, Казанова растянулся на полу. Иисус, Мария! Не успеет. Однако мгновенно собрался с силами, привстал на четвереньки и — забыв о девушке, не обращая внимая на жалобные проклятия Быка, не чувствуя боли в придавленной руке, — отчаянно, всем телом ударился в кухонную дверь. Теперь счет шел уже не на секунды, а на вздохи. Есть! Медленно покачивающаяся тень. Что ты сделал, засранец, что ты сделал!
Ум работал четко, любая ошибка могла привести к непоправимому, поэтому, еще не видя висельника, Казанова схватил со стола нож. Тело Иеремии, какое-то крохотное и словно подернутое серостью, качалось выше, чем ему показалось. Джакомо приподнял мальчика, чтобы ослабить петлю, но не сумел дотянуться до веревки ножом. Свой просчет он осознал слишком поздно. Ножа мало, нужна еще табуретка, без нее вряд ли что-нибудь получится. Как же быть? Чтобы дотянуться до табуретки, надо выпустить худые ноги мальчика, но тогда искорка жизни — а он верил, хотел верить, что она еще теплится в тщедушном теле, — бесповоротно угаснет. Что делать? По спине катился холодный пот. Тяжело дыша, Джакомо лихорадочно соображал, как поступить. Им овладевало отчаяние. Вскоре даже надежды не останется — у него затекут руки, и теплое еще тело под собственной тяжестью повиснет, затягивая петлю. По его, черт возьми, вине. Вина? Кто тут говорит о вине?
