Октавиан Стампас - Рыцарь Христа
— Э нет! Я не согласен. Или мы оба остаемся здесь, или оба едем домой. Мы — люди неразлучные.
— Опомнись, Аттила! — воскликнул я. — Прекраснейшая из женщин просит тебя остаться у нее в гостях, а ты еще смеешь отворачиваться от такого предложения. Разве плохо тебе здесь? Разве ждет тебя дома жена?
Я так горячо набросился на него, что он растерянно захлопал глазами:
— Да я что… Я ничего… Я же думал, вы не захотите ехать без меня. Разве вам хорошо будет без старика Аттилы?
— Мне будет очень плохо без моего старого болтуна и гуляки, — ответил я, смягчаясь. — Но время пролетит быстро, и вскоре мы вновь встретимся в Антиохии. Конечно, если бы прекраснейшая Елена отказалась от своего условия…
— Нет! — резко произнесла Елена, топнув ножкой.
— Ну, раз нет, то нет, — вздохнул Аттила. — Что поделать, женщина если решит что-нибудь, то бывает, что из нее это тараном не вышибешь. У нас в Вадьоношхазе, у портного Имре была жена по имени Доротья. Ничего особенного в ней не было, но однажды к ней стал клеиться баламут Ференц и, вливая ей в уши мед сладостных речей, зачем-то сказал ей, что красотою своею она достойна самого короля Ласло, и эта глупость так сильно засела в ее слабом умишке, что она и впрямь решила, что король Ласло ужасно несчастлив, живя со своей королевой и до сих пор не повстречав ее, красавицу Доротью. И так часто она стала об этом задумываться, что и мужу своему, Имре, а он, между прочим, очень хороший портной, сказала так: «Не лезь ко мне со своим грязным рылом, и вообще за мной вскорости должны из Эстергома приехать». Имре же был такой равнодушный ко всему человек, что решил: ладно, из Эстергома так из Эстергома и даже никак не наказал ее. На это Доротья даже как-то обиделась, поскольку готова была страдать ради любви короля Ласло. Когда она поделилась своей тайной с соседками, те ее, разумеется, сначала высмеяли, а потом стали вразумлять, мол, в тебе, конечно, есть что-то красивое, но все же не настолько, чтобы ожидать любви короля Венгрии. Другая на месте Доротьи посмотрела бы на себя в зеркало да и подумала: «А и правда, чтой-то я, сдурела что-ли?» Но Доротье втемяшилось в башку признание Ференца накрепко, и надо же так случиться, что король Ласло по пути в Вену проезжал мимо Вадьоношхаза. Все мы стояли вдоль дороги, низко кланяясь своему государю, и только глупая Доротья стояла прямо и, подпрыгивая, кричала королю: «Ласло, миленький, я здесь, здесь я! Вот она я, твоя Доротья!» Ну, король посмотрел на нее и решил, что она просто деревенская дурочка. Тогда Доротья припустилась бежать за его повозкой с криком: «А ну-ка стой! Так-то ты, паршивец, от своей настоящей жены улепетываешь?» Схватила ком грязи да как швырнет. Хорошо еще, что не попала. Тут королевская стража схватила ее, задрала подол да как следует высекла по тем самым местам, которые, как уверяла себя Доротья, должны были восседать на королевском троне. Народ очень смеялся. Народ любит, когда кого-нибудь секут. После такого разочарованья Доротья могла бы и одуматься, но она, представьте себе, выкрутилась так, что оказалась все же женой Ласло.
— Как же это? — удивилась Елена.
— Очень просто, — отвечал Аттила. — Она вдруг взяла, да и пришла к такому умозаключению, что, мол, король не настоящий, что, мол, его подменили бывшим портным Имре, а настоящий король Ласло вынужден скрываться в Вадьоношхазе и выдавать себя за портного Имре. Признавшись в своем диком открытии мужу, она стала с тех пор называть его Ласло и обращаться как к королю — «ваше величество». А Имре что? Ему все равно, Ласло так Ласло, ваше величество так ваше величество. Главное, к себе снова стала подпускать, а там хоть Шарканем называй.
— А что это за Шаркань? — спросил воевода Николай.
— А вы не знаете? — удивился Аттила. — Да ведь это же страшный дракон о двенадцати головах, который охраняет замок колдуна Талташа далеко на севере. Огромный замок Реттегеш на волшебной горе Ремюлет. Кто этот замок увидит хотя бы одним глазком, в того навсегда вселяется страх, человек начинает всего бояться и со временем сходит с ума, потому что ему всюду мерещится, будто его хотят убить и сожрать. Только ведьма Босоркань не поддалась чарам волшебного замка Реттегеш и за это колдун Талташ взял ее в жены. Об этом все знают, странно, что вы в первый раз слышите.
— Попробую и я еще раз совершить плаванье и отправлюсь вместе с графом, — сказал жонглер Гийом, на что Аттила тотчас заметил по своему обыкновению:
— Попробуйте, сударь, попробуйте. У нас в Вадьоношхазе одна тоже говорила себе: «Я только попробую», а через девять месяцев тройню родила.
— А я, — сказал Жискар, — останусь при вас, прекраснейшая Елена. Если, конечно, вы не против. Боюсь, куда бы я ни отправился, везде меня отыщут люди шах-аль-джабаля, а здесь, мне кажется, я в безопасности.
Через два дня корабль отчалил от пристани Макариосойкоса и отправился в Венецию. Он вез туда кипрскую несгораемую материю из горного льна, изделия из меди и бронзы, а также душистые мускатные вина. На прощанье Елена снабдила нас с Гийомом достаточным количеством серебряных монет, дабы по прибытии в Венецию мы могли купить себе лошадей. Мешок, подаренный мне десять лет назад Евпраксией — единственное, что у меня осталось после кораблекрушения, потому что он висел на шнурке, перекинутом через шею — на треть наполнился деньгами. Прощаясь со мной, кипрская Цирцея грустно сказала:
— Что ж, отправляйтесь к своей Евпраксии. Интересно, чем же она все-таки так хороша?..
Аттила не скрывал слез. Мы и впрямь давно уже не расставались с ним так надолго.
— Очень прошу вас, сударь, — говорил он, утирая глаза и хлюпая своим круглым носом, — не окочурьтесь где-нибудь по дороге, будьте осторожнее. Помните, что нам еще нужно освободить Иерусалим.
На сей раз плаванье прошло без неприятностей, нам все время дул попутный ветер и корабль бежал весело. Жонглер Гийом рассказывал мне о том, как дон Родриго Кампеадор освободил от мавров Валенсию и доблестно удерживал ее в своих руках, отражая множество приступов. Наконец, мы приплыли в Венецию, город множества каналов и голубей, здесь наши пути разошлись — Гийом отправился во Францию, а я, на новом коне, купленном в Венеции, отправился на север и совершил переход через Альпы по перевалу Бреннер. Шаркань — так я назвал коня — оказался очень резвым и выносливым, я был им очень доволен. Увы, в деревушке на берегу озера Грональдзее меня ждала печальная новость — Ульрика, дочь проводника Юргена, с которой у меня было связано одно легкомысленное воспоминание, оказывается умерла четыре года назад от чумы.
Берегом Инна я доехал до того места, где он впадает в Дунай, и затем уже по берегу Дуная отправился в родные места. Сердце мое захлопало крыльями, когда я увидел Линк, чье имя является составной частью моего имени. И вот, наконец, вдали показался замок Зегенгейм, и я едва не свалился с коня, когда увидел, как навстречу мне бежит моя Евпраксия. Спрыгнув с Шарканя, я кинулся к ней и мы, заключая друг друга в объятья, так и рухнули на снег обочины, жадно целуясь и не в силах держаться на ногах.
— Я почувствовала, что ты возвращаешься, и вышла встречать тебя, любимый, — сказала Евпраксия.
— У тебя зрячее сердце, любимая моя, — отвечал я.
В Зегенгейме все было по-прежнему, сводные мои брат и сестра заметно подросли, Евпраксия так много занималась их воспитанием, что они называли ее «мама Пракси», а родную мать — «мама Бруне». Отец мой выглядел бодро, и, увидев меня, весело заявил Брунелинде:
— Видала, какими молодцами возвращаются люди из крестового похода? Если ты, сынок, снова отправишься туда, возьми меня с собой.
Несколько недель мы наслаждались счастьем в Зегенгейме, я подробно рассказывал обо всем, что мне довелось испытать за те два с половиной года, которые я провел в походе. Евпраксия дарила мне свою любовь, и я видел, что она действительно истосковалась по мне. Узнав, что к лету я вновь отправлюсь на восток, она целый день плакала и говорила, что поедет вместе со мной. Потом в Зегенгейм пришло известие о том, что люди, посланные императором Генрихом, рыщут в соседних краях в поисках императрицы Адельгейды. Они вот-вот должны были нагрянуть в наш фамильный замок, и тогда мы приняли решение ехать в Венгрию, где жила родная тетка Евпраксии, Анастасия Ярославна, вдова венгерского короля Андраша, скончавшегося от ран почти тридцать лет назад. В день отъезда Евпраксия была очень грустна, прощаясь с Зегенгеймом, она говорила:
— Мне кажется, я уже никогда больше не увижу вас, милые мои, родные мои. Прощайте, граф, прощайте мои крошки, Сашенька и Агнесса, прощай и ты, дорогая Брунелинда.
— Разве ты никогда не приедешь навестить нас? — спрашивала ее Брунелинда.
— Сердце мое чует, что никогда, — отвечала Евпраксия.
На первой седмице Великого поста мы отправились в Эстергом, столицу Венгерского королевства. Тетку Евпраксии мы повстречали там, она лечилась здешними водами, которые обладали какими-то целебными свойствами. Становилось тепло, ранняя весна быстро расправилась со снегом, но и приближение лета, которое всегда так радует душу, на сей раз печалило нас, ведь оно сулило нам разлуку.
