Вячеслав Софронов - Кучум
Иван Васильевич к ночи затих, сжался, как-то скукожился, у него не держалась нижняя челюсть и он постоянно икал, пил воду, мутными глазами смотрел вокруг и даже забыл про свой посох, который Годунов поспешил затолкать подальше в кладовую. Царь, словно глухонемой, ходил меж людьми, никого не узнавая, и лишь повторял: "Ваня… Ванюшка… Ванюша… Сыночек…"
Хоронить Ивана Ивановича повезли в Москву без гроба, положив на мягкую солому на простой телеге, по уже замерзшей дороге, а отец шел следом, придерживая руками его подрагивающие на выбоинах ноги.
ПОЗНАНИЕ СОГЛАСИЯ
После сражения к казакам попали в плен шесть человек из числа воинов царевича Алея. Их подобрали под стенами городка, где они лежали, мучаясь от ран, и ждали наступления ночи, чтобы уползти в лес, а может, надеялись, что свои не забудут о них и подберут. Когда же казаки с бранью и пинками поволокли их в крепость, то сибирцы лишь зло таращили на них глаза и глухо выли, предвидя долгий плен, а то и скорую расправу.
Всех шестерых стащили в подвал возле воеводской избы, где обычно и держали аманатов-заложников или беглых работников. Сейчас подвал был пуст: аманаты давно не попадались, а из русских мужиков бежать никто не рисковал, зная о снующих вокруг вогульцах и татарах.
Ермак, узнав о пленных, захватил с собой Гришку Ясыря и направился к ним, недовольно хмурясь, что возможно кто-то из соплеменников может оказаться перед ним. Но едва он осветил фонарем настороженные лица пленных, как сомнения его развеялись. То были степняки. И он облегченно вздохнул, поставил на землю принесенный фонарь со свечой, а сам уселся на деревянную колоду возле дверей. Григорий пристроился сзади и с интересом рассматривал находящихся перед ним сибирцев.
— Кто привел сюда сотни? — резко спросил Ермак и ткнул пальцем в сторону невысокого воина, прижимавшего руку к халату, из-под которого сочилась кровь.
— Царевич Алей, — едва слышно выдавил тот из себя — Сколько всего сотен пришло с ним? — на этот раз Ермак указал на широкоплечего, сидевшего на земле нукера с перевязанной головой.
— Не считал, — нехотя отозвался тот и глянул на Ермака презрительно, словно и не он вовсе находился в плену.
— Хорошо, не считал, — согласился атаман, — ты, верно, не помнишь и как твою родную мать зовут и откуда сам здесь появился. Скажи ты, — указал на совсем молодого паренька с перебинтованной грязной тряпкой ногой.
— Сотен пять будет, — писклявым голоском сообщил паренек.
— Пять, говоришь… Похоже на то. Как ты, Григорий, думаешь?
— Откуда мне знать, атаман. Они когда к стенам кинулись, то думал их не меньше двадцати сотен.
— Да у тебя, верно, в глазах от страха двоилось. Да? А их всего-то пять сотен. Слушай, — атаман сел на корточки перед молодым парнем, — а тебя как зовут?
— Селим.
— А отца как звали?
— Етим-бай. Он служит у важного человека, и если ты меня не отпустишь, то тот человек может рассердиться и наказать тебя, — по всему было видно, что мальчишка перетрусил, к тому же потерял много крови и держался из последних сил. Лишь присутствие других воинов мешало ему расплакаться.
— И как же зовут того человека? Скажи, не бойся. Если он действительно уважаемый человек, то вылечим тебя и отпустим домой к отцу.
— Правда? — глаза паренька загорелись, он чуть надул губы и с расстановкой произнес: — Того человека зовут Соуз-хан. Он очень, очень важный человек. Даже сам хан Кучум приезжает к нему в гости.
— Что ты сказал? Как, как его зовут?
— Соуз-хан. Он очень богатый человек.
— Да-а-а… Тут я с тобой согласен. Соуз-хан человек богатый и уважаемый. А что, он еще жив?
— Конечно, — удивился паренек и схватил атамана за руку, — значит, вы меня и вправду отпустите? Ведь я не соврал? Да?
— Всему свое время. Давай не будем спешить, — и Ермак мягко убрал его руку. — Скажи-ка еще вот что, Селим… Коль столько воинов ушло с царевичем Алеем, то кто же остался с ханом Кучумом?
— Его охрана, — отвечал он, не замечая подвоха.
— А большая ли у него охрана?
— Две, может, три сотни. Откуда мне знать. Но там есть еще другие воины в разных улусах, — спохватился он, поняв, что сказал слишком многое.
— Понятно, понятно, — Ермак поднялся, шагнул к фонарю. — А вы случайно не знаете, куда царевич Алей собирался вести сотни? Не на Чердынь, случаем? Или на Пермь?
— Вроде туда… Я так слышал… — отвечал все тот же простодушный Селим.
— Да замолчишь ты или нет? — бросил в его сторону широкоплечий нукер. — Сам не понимаешь, чего несешь. Они же из тебя выпытали все, что хотели. Дерьмо собачье! Придушу ночью!
— Эй, — шагнул к нему Ермак, — если с парнем что случится, то своими руками вытешу кол и посажу тебя на него жирной задницей. Ты понял?
— Пошли, атаман, — потянул его за рукав Григорий Ясырь, — ничего они с ним на сделают.
Когда они поднялись из подвала во двор, Ермак, щуря глаза на солнце, спросил задумчиво:
— Ты понял, сколько людей осталось у Кучума?
— Немного, — отозвался он. — И что с того?
— То-то и оно, что немного. Когда еще такой случай подвернется. А?
— Какой случай? — переспросил Ясырь.
— Чтоб хана Kучума в собственной постели тепленьким взять.
— Ну ты и хватил, атаман. Он вона где. Да туда ходу столько же, как на Дон будет. А то и поболе.
— Перетрухал? Видать, кишка тонка у тебя, Григорий, — отмахнулся атаман и широкими шагами направился со двора, оставив Ясыря в тяжком раздумье.
Уже возле ворот Ермак заметил широкую спину чуть сутулившегося мужика, стаскивающего с телеги какие-то мешки, кули. Он остановился и внимательно пригляделся к нему. Что-то неуловимо знакомое было в неторопливо занимающемся своим делом мужике. Ермак дождался, когда тот полуобернулся, и, увидев лицо, громко закричал:
— Федор! Живой?!
Федор удивленно повернулся и вгляделся в казака, бегущего к нему, широко раскинув руки, и тут же, счастливо улыбнувшись, шагнул навстречу:
— Василий! Ты как здесь?
— Как-как. Прыг-скок и здесь. Послужить захотел у господ Строгановых.
— Значит, с атаманом Ермаком пришел? С Дона?
— Угадал, с Дона к вам приплыли.
— Вовремя подоспели. Вишь, как басурманы навалились. Не нравится им, что селимся здесь, землю шевелим, руду плавим. Коль не ваши казаки, то худо бы нам пришлось.
— Да уж, несчастненькие нашлись. Вон вас тут сколько. И без нашего брата управились бы. Ладно, скажи лучше, отец как? Крестный мой.
— Схоронили отца, — опустил голову Федор. — Годков пять, как лежит на кладбище, неподалеку тут.
— Жаль… А я думал встретимся, посидим.
— Подожди малость. Управлюсь и сходим к нему на могилку. Разгрузить надо припасы, что с заимки давеча привезли.
К телеге подошли два крепких мужика и, скинув с воза рогожину, взялись снимать небольшую пушечку, лежавшую там. Ермак увидел надпись, сделанную на стволе, и прочел: "Атаману Ермаку…"
— Ишь ты! Кто это так постарался?
— Моя работа, — хмыкнул Федор.
— Тогда спасибо тебе.
— За что спасибо, — удивился Федор, помогая мужикам сгрузить пушечку на землю. — Пусть атаман ваш спасибо скажет. Для него господа Строгановы велели отлить.
— Так я и есть атаман.
— Ты… Атаман?
— А чего? Не похож, что ли?
— Да не знаю даже. Вот уж не думал, что для тебя стану пушку лить. Помнишь, как от пчел у нас на заимке бегал.
— Знал бы, что для меня пушка, так и лить, поди, не стал бы?
— Да почему? Наоборот. Приятно даже, — смутился Федор.
Они прошли плечо к плечу мимо караульного казака у ворот и углубились в небольшой березовый подлесок, по малоприметной тропинке прошли к обрыву. Отсюда открывался простор на лежавшую внизу неширокую горную речку, на поросшие лесом ближние холмы. Вокруг стояла необычайная тишина, и они, словно стесняясь нарушить ее, молча шли, думая каждый о своем. Показалась оградка кладбища.
— Ты смотри, что супостаты эти наделали! — вскрикнул вдруг Федор, указывая Ермаку на поломанные могильные кресты, валявшиеся меж одиноких могилок, и груды конского навоза на них. — Это они со зла, что городок не взяли.
— А если бы взяли? — Ермак наклонился и стал поднимать вывернутые из земли деревянные кресты, прислонять их к молодым березкам.
— Тогда бы мы сейчас вот так лежали.
— Вот именно. Чего на них обижаться. Отомстили как могли. Где могилка отца? Покажи хоть…
— Да вот она, — Федор снял шапку, перекрестился на крайний могильный холмик, зеленеющий лесной травой. — Прости, отец, что не досмотрел, не уберег. Царство тебе небесное…
— Вечная память… — Ермак тоже снял шапку, перекрестился.
— Делать нечего, надо мужиков звать, да в порядок все приводить. Пошли обратно.
