Юзеф Крашевский - Дети века
— Но ведь не могут же они ничего сделать?
— О, все могут!
— Нет, они побоятся общественного мнения.
— На которое не обращают ни малейшего внимания.
— Милая моя, — сказала Иза, закрывая глаза, — ты жалуешься на судьбу, а что же я должна сказать? Как безумная бросаюсь я на шею незнакомому почти человеку, не любя его, не зная даже, можно ли ему довериться и стоит ли он доверия? Как игрок, все проигравший, я ставлю на последнюю карту брачное кольцо! Будущность, страшная, мрачная, грозная, но которая все-таки мне кажется легче настоящей нашей жизни в этом гробу.
— Да, — прервала Эмма, — я удивляюсь твоей отваге и дрожу за твое будущее так же, как и за собственное. Человек этот для тебя загадка.
Иза опустила глаза.
— Пусть будет, что угодно Богу, но мне кажется, что для себя и для тебя я должна была решиться на этот шаг, который сразу переломит это несносное положение.
— А может быть, только переменит оковы?
Сестры мгновенно замолчали; в передней послышался шум, и на пороге осторожно показался с своей лисьей физиономией пан Мамерт Клаудзинский.
Как бы для объяснения своего визита он держал под мышкой связку бумаг; лицо его выражало испуг, глаза блуждали.
Иза встала, поспешила к нему навстречу.
— Что-нибудь случилось нехорошее? Или…
— Ничего, до сих пор ничего, — отвечал тихим голосом управитель, — но я боюсь, потому что везде необыкновенные предосторожности, везде в палаццо необычайное движение.
Иза побледнела.
— Итак, снова приходится отказаться? — шепнула она.
— О нет, я этого не говорю, — подхватил Клаудзинский, — я ничего не знаю, но всего боюсь. И если б что-нибудь случилось, то вы Бога ради не выдайте меня.
Иза успокоила его. Пан Мамерт посмотрел на нее внимательно.
— И что же? — спросила она.
— Ничего, все по-прежнему, только будьте осторожны. И Клаудзинский вышел.
Иза презрительно посмотрела ему вслед и сказала, обращаясь к сестре:
— Можно держать пари, что изменит, это видно по его лицу. Но Богуслав взялся за дело, и нисколько не доверяет Мамерту, поэтому я спокойна.
Подали чай, и, наконец, начал наступать вечерь. Солнце садилось за темные тучи, на дворе свистел по временам ветер, в воздухе, как и в сердцах сестер, слышалось какое-то беспокойство.
"Сегодня ночь должна быть очень темная", — подумала Иза.
Вскоре наступили сумерки. Подали свечи. В палаццо все, казалось, шло обычным порядком и незаметно было ни малейшего следа перемены.
Но в ту самую минуту, когда Люис ходил у себя по комнате с сигарой, обдумывая какую-то поездку, а графиня что-то рассчитывала, сидя задумчиво на диване, не обращая внимания на дю Валя, который небрежно раскинулся в кресле, вошла служанка и доложила, что пан Клаудзинский просит позволения видеть графиню по весьма важному делу.
Графиня, будучи довольно живого характера, не любила этого человека, без которого, впрочем, не могли обойтись. Никто не чувствует фальшивость в других лучше того, кто сам фальшив в делах своих, и потому графиня инстинктивно, без всякого основания, чувствовала какое-то отвращение к пану Мамерту. Его обыкновенно использовали как действенное, но нейтральное орудие для высасывания состояния Изы и Эммы в пользу обитателей палаццо. Правда, достойный посредник обладал способностью высасывать обе стороны и всегда умел воспользоваться взаимной ненавистью мачехи и падчериц.
Совершено неожиданно было посещение Клаудзинского в тот день и в такую пору; услыхав об этом, дю Валь уселся более приличным образом в кресле, а графиня приказала просить.
Потихоньку, на цыпочках, с изогнутой спиной, с двусмысленной улыбкой, которую можно было приурочить к обстоятельствам, Клаудзинский, вглядываясь, вошел в комнату. Это был тот же самый человек, которого несколько минут назад мы видели у сестер во флигеле, только еще с выражением большей почтительности.
— Добрый вечер, пан Клаудзинский. Что нового?
Управитель, осматриваясь, молча ступил пару шагов вперед, осмотрелся еще раз и прошептал почти на ухо графине:
— Чрезвычайно важное дело. Не могу так говорить, очень серьезное…
Графиня побледнела. Дю Валь вскочил с кресла и подошел. Пан Мамерт притворно дрожал, губы у него тряслись, он играл роль сильно испуганного.
— Что же может быть? — воскликнула графиня, встревоженная видом управителя.
— Не могу говорить, слов недостает, боюсь…
— Пойдемте в кабинет, — сказала графиня, спеша к двери, — Дю Валь станет на страже.
Пан Мамерт не успел еще ответить, как графиня схватила его за руку, дю Валь подтолкнул, и дверь затворилась.
— Говорите скорее, в чем дело?
Пан Мамерт попросил стакан воды. Графиня сама налила ему. У управителя выступили на глазах слезы.
Подобная подготовка делала сцену весьма тревожной; графиня, бледная, ожидала объяснения, как приговора. Старый плут, обло-котясь о конторку, начал говорить прерывистым голосом:
— Я всегда верно служил дому вашего сиятельства, служил усердно, а люди ненавидели меня за это. Много вытерпел я, — продолжал он со вздохом, — но пусть меня судит Тот, Кто все видит. Настала минута, когда я могу представить вам новое доказательство моей бескорыстной преданности. Дому вашему угрожает серьезная опасность. Случай открыл мне ужасную тайну.
Клаудзинский отер лоб. Графиня стояла, как бы на горячих угольях.
— Пан Богуслав Туровский в заговоре… Сегодня ночью хотят украсть графиню Изу.
Графиня с криком упала в кресло.
— Этот негодяй! Я всегда подозревала его! Дю Валь подскочил.
— Представь себе, — продолжала графиня изменившимся голосом. — Богуслав Туровский хочет украсть сегодня Изу.
Дю Валь в бешенстве кинулся к управителю, словно хотел задушить его.
— Говори!
Пан Маметр, бледный, скрестил на груди руки.
— Знаю только то, что нынешним вечером или ночью намереваются украсть графиню Изу.
— Кто?
— Пан Богуслав.
— Для себя?
— Нет, для какого-то хлыща, — сказал с глубоким презрением Клаудзинский. — Случайно я узнал заговор, заключающийся в том, что когда в палаццо погаснут огни, то панна должна прокрасться через сад до калитки, где будут ожидать ее лошади пана Богуслава. Но все еще можно без труда уладить, стоит только отрядить в засаду людей, которые овладеют лошадьми; можно раза два выстрелить в воздух, и панна будет поймана на месте преступления.
— Панна, это ничего! — воскликнул дю Валь, подымая кулак. — Но тому, кто будет с нею, велю дать сто лозанов!
— Ради Бога, устройте же все скорее, не теряя ни минуты!.. — сказала графиня. — Не надо говорить Люису, достаточно будет и дю Валя, а людей взять с конюшни и с фольварка. Панну можно схватить у калитки.
— Нет, — прервал Дю-Валь, — необходимо допустить ее к экипажу, потому что надобно схватить преступника.
— Они могут быть вооружены! — воскликнула графиня, заламывая руки.
Дю Валь нахмурился.
— Будь что будет, — решил он, — а мы должны схватить этого господина! Он хотел драться, пусть же останется побитым, я не отступлюсь от своего.
— О нет! — сказала графиня, схватив его за руку. Дю Валь вырвался.
— Прошу предоставить это мне, это уже дело мое! Будьте спокойны, я иду, мы условимся с паном Клаудзинским и устроим все, как следует.
Дю Валь взял уже было за руку управителя, который молча стоял с испуганным видом, как вдруг графиня гневно топнула ногой.
— Ни шагу отсюда! — воскликнула она. — Я здесь хозяйка, и все сделается по-моему!
Дю Валь рассудил, что ему следовало быть уступчивым, и он уступил, но пожимал плечами.
— Черт вас побери! — воскликнул он, скрежеща зубами. — Если вы желаете действовать сами, действуйте, только уж я в таком случае не мешаюсь.
Они посмотрели друг на друга сверкающими глазами; графиня опомнилась в свою очередь.
— Но все-таки без меня…
— Во всяком случае, — перебил дю Валь, — это дело мужское, и его следует кончить не по-женски, а по-мужски. Схватить панну у калитки ничего еще не значит и ни к чему не поведет, кроме скандала.
— Но скандал помешает замужеству. Дю Валь засмеялся.
— У нее есть деньги, — сказал он, — а потому, что ей за дело? Надобно схватить виновников и отодрать, а без этого все вздор.
Клаудзинский только стоял, молчал и с удрученным видом смотрел в землю.
— Как же вы узнали об этом? — спросил у него дю Валь.
— Случайно подслушал.
— Кого?
— Горничную, высланную для уговора,
— Когда? — спрашивал дю Валь, видя, что Клаудзинский путался более и более.
— Э, — отозвался управитель, — теперь не время для расспросов, нужно дело делать, чтоб не было поздно.
Француз обратился к графине и, взяв ее за руку, сказал почти повелительным, хотя и смягченным голосом:
