Петр Константинов - Синий аметист
Сулейман-паша поднял голову, прислушиваясь. Обежав взглядом сидящих за столом, медленно произнес, словно прикидывая:
— Вероятно, это авангард Креденера к северу от Пазарджика…
Потом выпрямился, глаза его блеснули торжеством:
— Кончено! Хотят ли не хотят — им придется принять бой! Сейчас они поймут, на что надеялись и в чем ошиблись…
Маршал тяжело опустил кулак на стол.
В дверь робко постучали. Что-то шепнули адъютанту. Адъютант приблизился к столу.
— Вас вызывают вниз, в аппаратную, ваше превосходительство. Вас и Амурат-бея…
В аппаратной принимали сообщение из ставки в Илдызкьошке. Телеграфный аппарат неравномерно стучал, лента закручивалась в спираль.
Адъютант вынул таблицу с телеграфным кодом и стал читать:
«К сведению маршала Сулейман-паши и Амурат-бея. Лично. Совершенно секретно. Румелийский план обороны известен противнику во всех подробностях. Осуществить его не представляется возможным. Ждите дальнейших распоряжений…»
Сулейман-паша словно окаменел, потом обернулся и взглянул на ошеломленного Амурат-бея. От пляшущего огонька лампы лицо Амурат-бея казалось изборожденным длинными страшными морщинами.
Аппарат продолжал бесстрастно стучать: «Ждите дальнейших распоряжений…»
Амурат-бей повернул ключ и оторвал телеграфную ленту. Подойдя к камину, швырнул ее в огонь. Взвилось яркое пламя, и от ленты ничего не осталось.
17
Поздним вечером первого дня рождества заговорщики в последний раз собрались в бараке на Бунарджике. Все были сильно возбуждены.
В глубине комнаты у окна сидел новый человек — бай Рангел Йотов. Бородатый разбойник выглядел все таким же подтянутым, каким помнил его Грозев по сотирской мельнице. Месяцы скитаний не погасили ясный, доверчивый свет в его глазах. Два дня назад бай Рангел привел с Бойковских выселков группу из десятка человек. Калчев разместил это «воинство» по домам своих двоюродных братьев в Царацово, и сейчас они, вооруженные пятью бердянками, ждали лишь сигнала, чтобы, как заявил бай Рангел, «ударить по Пловдиву и поднять болгарский флаг на мютесарифстве».
Грозев вкратце рассказал о положении на фронте по сведениям, полученным от Илича и Тырнева, затем повернулся к Косте Калчеву:
— Каким оружием мы располагаем?
— Двенадцатью ружьями и шестью пистолетами, — ответил Калчев, которому после провала на складе Джумалии было поручено собирать новое оружие.
Грозев покачал головой.
— Само по себе это ничто, — сказал он, — но если у нас будет достаточно людей, то мы нападем на склады и захватим нужное нам оружие… Людям бай Рангела надо дать еще три ружья…
— Не нужны они мне… — бай Рангел махнул рукой. — Нам хватает тех, что у нас есть… Другим парням еще не приходилось стрелять… Ну а что делать, они знают — пусть только начнется…
Немного помолчав, Грозев медленно оглядел всех. Потом снова обратился к Калчеву:
— Можем ли мы рассчитывать на людей из Айрени, Кара-Таира и Куклена?
— На десятерых, не больше… Ты ж знаешь, в такие смутные времена каждый боится оставить дом… Турки кишмя кишат повсюду…
Борис задумчиво побарабанил пальцами по столу.
— Иными словами, мы можем рассчитывать лишь на вовлечение жителей города в последний момент… — Посмотрев на Рабухина, он добавил: — В таком случае давайте выясним вопрос с орудиями еще сейчас…
— Вчера, — начал Рабухин, — мы с Христо Тырневым проникли к подножию Небеттепе, и он показал мне их расположение. Орудий девять. Большая их часть поставлена с целью помешать окружению города. Но те, которые находятся на западном склоне холма, занимают отличные позиции и могут держать под обстрелом всю пазарджикскую дорогу… Кроме того, они могут разрушить мост и помешать переходу через реку на длительное время…
— Если б можно было, — произнес нерешительно Коста Калчев, — вывести их из строя, положение во многом облегчилось бы.
— Два из них, — сказал Бруцев, — мы можем уничтожить, проникнув в их расположение со взрывчаткой…
Рабухин поднял брови.
— Это было бы прекрасно, только вот удастся ли? Наша задача сейчас сообщить точные координаты и тип орудий…
И Рабухин подробно объяснил, что надо сделать.
Засиделись допоздна. Возбужденно говорили, предлагали, спорили. Обсуждали вопрос, как спасти арестантов из Ташкапу, как справиться с пожарами, к которым турки неминуемо прибегнут. И эти разговоры казались людям настолько невероятными, что время от времени они вдруг умолкали, словно эти мгновения тишины были им необходимы, чтобы поверить в свои слова. Каждый по-своему понимал, что именно сейчас из его жизни уходит что-то неповторимое.
На третий день рождества, поздно вечером, когда Грозев и Рабухин в сотый раз изучали русскую военную карту и обдумывали движение войск к Пловдиву, послышались далекие артиллерийские залпы.
Они переглянулись. Огонек лампы плясал в их зрачках.
Снова раздался глухой орудийный грохот. Они почти одновременно вскочили и выбежали наружу. Откуда-то с северо-запада сквозь ледяные просторы ночи доносилось эхо артиллерийской канонады. И тогда эти заросшие щетиной взрослые мужчины крепко обнялись, радостно смеясь, как дети.
— Они отсюда километрах в тридцати, не больше, — произнес, снова прислушавшись, Рабухин. — Наверное, около Пазарджика или уже вступили в него.
Оба вернулись в барак. Закрыв за собой дверь, Рабухин заявил:
— Так или иначе надо действовать! Время выжидания кончилось! Грозев молча посмотрел на него.
— Отсюда мы ничего не можем предпринять, — сказал он. — Завтра нужно спуститься в город.
— Куда? — пожал плечами русский.
— К Матею Доцову… Ты — в его дом на Небеттепе, а я — в мастерскую…
Рабухин подошел к окну, скрестил руки на груди.
— Хорошо… — он засмеялся. — Авангард вступает в Пловдив.
Потом снова подсел к столу и склонился над картой.
Грозев неподвижно стоял за его спиной, глядя на ржавую струйку копоти, поднимавшуюся из отверстия лампового стекла.
Русский обернулся.
— О чем думаешь? — улыбнулся он.
— Думаю о том, можем ли мы организовать группу из десяти-двенадцати человек, чтобы напасть на Ташкапу. Ждать больше нельзя.
— Какая охрана у тюрьмы? — спросил Рабухин.
— Насколько мне известно, очень сильная.
— Тогда лучше организовать побег заключенных.
— Вот сейчас нам как воздух нужны отряды — какой силой были бы двести-триста вооруженных человек в такой момент!.. — воскликнул Грозев.
— Организуя нападение, нужно быть уверенным в успехе, — задумчиво произнес Рабухин. — В противном случае заключенных просто уничтожат.
Грозев подсел к столу.
— Завтра попросим Бруцева и Калчева составить детальный план Ташкапу. Им эта тюрьма хорошо знакома.
— Необходимо также организовать непрерывное наблюдение, — сказал Рабухин. — При приближении русских войск к городу заключенных могут вывести из тюрьмы, а это облегчит проведение операции.
— Верно… Мы поставим там человека… — согласился Грозев.
Этой ночью оба не спали. Перед рассветом орудия заговорили еще дважды. Грозеву показалось, что залпы слышались яснее, будто гремели прямо со светлеющего над холмами неба.
18
После рождества ударили морозы. Порошил мелкий сухой снег, узкие улочки, вьющиеся по склонам холмов, совсем обезлюдели.
София стала плохо спать по ночам. Она внезапно просыпалась от какого-то непонятного шума, садилась в постели, глядя в окно на светлые очертания заснеженных крыш и напряженно прислушиваясь. Но все вокруг было тихо, слышались лишь равномерные шаги часового перед верхним крылом дома, где жил Амурат-бей.
Эта необычайная мрачная тишина и мысль об отце первыми проникали в сознание девушки. Она думала о том, что может делать сейчас отец в Константинополе. Видела перед собой его глаза — в последнее время их взгляд стал иным. Может, он переживал горе? Утрату чего-то? Может, его гордая душа разрывалась от сострадания? Мурашки ползли у нее по коже, она быстро ложилась, закутывалась в одеяло и закрывала глаза. Тогда приходила мысль о Борисе, и она впадала в какое-то странное, но прекрасное состояние. На сердце становилось легко, в груди разливалось приятное тепло. И она понимала, что в это тревожное время единственной настоящей радостью в ее жизни был Борис.
Девушка вставала рано, наскоро завтракала, потом одевалась и выходила из дому.
— Я пойду с тобой, — говорила Елени, обеспокоенная необъяснимыми переменами, происходившими в последнее время с Софией.
— Нет, тетя, — твердо отвечала девушка, — я пойду одна и скоро вернусь. — Затем добавляла с подкупающей улыбкой: — Ты же знаешь, я люблю иногда побыть одна…
