Конн Иггульден - Боги войны
Бруту казалось, что путешествие длится целую вечность. Юлий посетил сирийского царя, и тот принял его как равный равного и преподнес ему в дар оружие и драгоценные камни.
Клеопатра, опекаемая Цезарем, наслаждалась — она увидела, каким уважением пользуется консул среди подобных мелких царьков. Не скрывая гордости и восхищения, царица демонстрировала Птолемея Цезариона, бессмысленно пускающего пузыри. У повелителя Сирии было много детей, но он тоже почтил гостей знакомством со своим наследником — Иродом — и заставил сына поклониться римскому консулу. Юный царевич сильно волновался.
Брут оглянулся на повозку, в которой ехала царица. Повозка, запряженная быками, напоминала скорее роскошную спальню на колесах. Там же ехал и сын Клеопатры, оглашая ночь пронзительными недовольными криками.
Возвращение в Рим походило на своего рода грандиозный триумф. Претор Крита поцеловал Юлию руку и уступил ему на время пребывания на острове собственный дом. Солдаты ели и пили в покоях претора до отвала, но, правда, обошлось без скандалов и драк. Легионеры понимали важность своего положения; они — почетная стража, сопровождающая Цезаря и его сына. Бруту делалось тошно от их благоговения перед консулом.
Первое время он вообще поражался, что многие могущественные люди преклоняют колени перед Юлием, которого Брут помнил мальчишкой. Он помнил, как Юлий ссорился с Рением, препирался, точно сварливая старуха, с Каберой, как он ругался, плевался от злости или отчаяния. Всеобщее раболепие перед этим человеком просто непристойно. Ведь они его совсем не знают! Люди видят только консульскую мантию и покорные легионы. И никому не известно, что спрятано под этой личиной великого полководца. Юлий принимал почести с большим удовольствием, а Брута точил изнутри ядовитый червь.
Правда, в Греции, где Брута все хорошо знали, ему приходилось еще хуже. За год, проведенный в Александрии, Брут отвык принимать суровую правду. Он позабыл, как больно, когда отворачиваются друзья, когда люди презрительно усмехаются вслед, видя его рядом с Юлием. Там, в Греции, был и Лабиен — при нем Брут вернулся под крылышко бывшего командира. В темных глазах Лабиена читалась тайная насмешка.
Если бы победил Помпей, Брут, несомненно, был бы вознагражден сполна. Он предложил бы себя в консулы, и горожане проголосовали бы за него — за человека, который поставил Рим выше личной дружбы и спас город от тирана. Не будь одного-единственного поражения — при Фарсале! — жизнь Брута пошла бы по иному пути. Именно это мучило его сильнее всего. Не великодушного прощения, а возможности самому подняться на вершину — вот чего он хотел! И когда-то верил, что у него получится.
Между тем дорога на Рим не пустовала. Марк Антоний выстроил на их пути, насколько хватило солдат, почетные караулы, и воины встречали и провожали Юлия, замерев с поднятыми в салюте руками. Брут не мог не признать, что эти люди тоже выполнили свой долг. В то время как Юлий отсутствовал, они охраняли безопасность Рима.
Вообще-то было бы только справедливо, если бы, пока Юлий прохлаждался на Ниле, на Рим кто-нибудь напал. Но боги пожелали даровать Риму мир и покой — наверное, тоже решили передохнуть, пока Юлий не возьмет опять бразды правления.
Греки, правда, подняли мятеж, выбрав самое неудачное для себя время — когда Юлий прибыл в Грецию. Брут почти жалел бедняг, дерзнувших подняться против своих хозяев-римлян. Юлию захотелось вмешаться, хотя с ними вполне мог управиться Лабиен. Солдаты решили, что в командующем говорит чувство долга — он первый в Риме и отвечает за порядок в завоеванных землях. Но Брут сильно подозревал, что Юлию просто хотелось покрасоваться перед Клеопатрой.
По сравнению с другими сражениями это оказалось пустяковым делом. Юлий прискакал к месту боя со своими полководцами и Клеопатрой. Брут вспомнил, как греки с воплями карабкались по склону горы, на которой расположились силы римлян. Добравшись до вершины, они, разумеется, уже выдохлись. Мятеж был подавлен всего за четыре часа — жалкая помеха на победоносном пути римлян.
Наконец флот причалил в Остии. Юлий опустился на колени и целовал землю. Легионы оглашали берег приветственными криками; волна радостного возбуждения, захлестнувшая Рим, покатилась дальше на запад через города и села. Люди, одетые в свои лучшие наряды, суетясь и толкаясь, рвались поглядеть на Цезаря. Женщины уложили волосы с таким тщанием, будто готовились к празднику Доброй Богини. Родители поднимали кверху детей — скоро и Юлий так же поднимет своего сына, придя на Форум.
Кони, чувствуя всеобщее волнение, вскидывали головы и храпели. Чем ближе подходили к Риму легионы, тем громче приветствовали их толпы римлян. Тяжелые ворота города были открыты. На стенах стояли горожане, кричали и махали руками, но легионеры шагали ровным строем, не отвечая на эти знаки внимания. Однако у солдат прибавилось сил, и они улыбались, глядя на стены с факелами, словно видели этот город впервые.
Брут заметил в воротах белые тоги сенаторов. Интересно, как бы они отнеслись к планам Цезаря? Понимают ли сенаторы, кого встречают и так доверчиво приветствуют? Если сенаторы надеются, что годы притушили его пыл и амбиции, их ждет сильное разочарование. Юлий, напротив, помолодел — по волшебству Клеопатры, подарившей ему сына. Весь город, наверное, боготворит Юлия, но Цицерон — тот не настолько глуп. Впрочем, как бы то ни было, сейчас никто в целом мире не поднимет предупреждающий голос. Иногда безопаснее переждать бурю, а после собрать обломки.
Сначала у ворот, потом по всему городу затрубили трубы — ни одна труба, ни один горн в Риме не остались без дела. Юлий слегка пришпорил коня, чтобы поравняться с первыми рядами Десятого. Проезжая под аркой, он высоко держал голову и махал рукой толпившимся с обеих сторон людям. Он вернулся домой!
Цезарь стоял на ступенях сената лицом к собравшимся на Форуме горожанам. Он поднял руку, требуя тишины, однако люди не умолкали. По знаку Юлия двое легионеров громко затрубили, но и тогда народ успокоился не сразу. Юлий повернулся к Марку Антонию, и оба улыбнулись.
Наконец все замолкли. Юлий наслаждался тем, что просто стоит и смотрит на Рим. Консул упивался этим чувством. Его окружали люди, которых он знал десятки лет. Яркое солнце уходящего лета лило свет на дворцы и храмы.
— Ничто в мире не сравнится с нашим родным городом, — проговорил Юлий, глядя на обращенные к нему лица. Голос его эхом несся над Форумом. — Я видел Галлию. Я видел Малую Азию. Я видел Грецию, Испанию и Британию. Я был в городах Александра и видел множество сокровищ и богов. В самых далеких землях слышна римская речь: даже там мы возделываем земли, торгуем, строим жизнь по своим обычаям. Нас и наши законы чтят в таких далеких странах, что трудно представить. Этот город — колыбель цивилизации.
Толпа разразилась аплодисментами, и Юлий ждал, нагнув голову. Но аплодисменты не затихали, и по его приказу солдаты стукнули по каменной мостовой древками копий.
— С великой скорбью вез я домой останки Помпея. Он погиб не от моей руки, и его смерть — настоящее бедствие для Рима. Убийцы великого мужа понесли наказание, боги не дадут им забыть, какова цена жизни консула. Пусть до конца своих дней оплакивают тот день, когда подняли руку на гражданина Рима. Наш ответ запомнят на долгие годы. Каждый римлянин, отправляющийся путешествовать или торговать, находится под защитой родного города. Если на вас нападут враги, только скажите им, что вы — гражданин Рима, и пусть они трепещут перед той карой, которая последует, пролей они хоть каплю вашей крови. Порукой в этом — мое слово.
Прежде чем собравшиеся снова зааплодировали, Юлий нетерпеливо вскинул руку, желая продолжить. Тот мир, который он создаст вместе с Клеопатрой, представлялся ему таким прекрасным, что любые слова бессильны это выразить.
— Я даровал прощение тем, кто в гражданской войне поднял на меня оружие. Так же как солдат Корфиния и Греции, я простил каждого, кто понял свой долг и последовал ему. Мы — братья и сестры, мы одной крови. С сегодняшнего дня мы начнем все заново, а прошлое пусть останется в прошлом. Я не Сулла, которому всюду мерещились враги. Я хочу для Рима иной участи.
Сенаторы насторожились, стараясь не пропустить ни слова, и Юлий сделал паузу, затем продолжил:
— Боги благословили мой род, даровав мне сына; в нем течет кровь египетских царей. Я принес его сюда, чтобы вы поприветствовали его так же, как приветствовали меня.
Одна из нянек Птолемея Цезариона вышла вперед с младенцем, и Юлий взял сына на руки. Мальчик начал кричать — на удивление отчаянно, и эхо разносило крик по Форуму. От этого крика разрывалось сердце Кальпурнии — она видела, как горд ее супруг, которого она обожала и которого потеряла окончательно. Кальпурния отвернулась.
