Павел Северный - Ледяной смех
Поручик Пигулевский перекрестился.
— Чего креститесь? — спросил Несмелов.
— Радуюсь, что русское золото осталось дома.
— Как ваша фамилия? — спросил снова Несмелов.
— Поручик Пигулевский.
— Счастлив, что смогу наконец запомнить фамилию честного русского человека. Пойдемте, девушки.
— Калерия, а ты куда? — спросила сестру Васса Родионовна.
— Со всеми к Муравьеву.
— Не ходи. Сыпняк заразен.
— Идите, Калерия. Мадам, видимо, не знает, что вши по воздуху не летают… Я тоже пойду. — Пигулевский, накинув шинель, вышел из избы с Калерией Кошечкиной.
***В пустой горнице, на летней половине избы на полу раструшен сноп соломы. На нем, укрытый солдатскими одеялами и тулупом, лежит капитан Муравьев.
Огонек в лампадке перед темной иконой едва-едва желтит возле себя мрак, но все же, если приучить глаза к темени, можно разглядеть в горнице, в оконных проемах, промерзшие стекла и на стенах блестки пушистого инея.
На лавке в полушубке, укрыв голову платком, прислонившись к стене, Настенька Кокшарова вслушивается в бред больного, все еще до конца не осознав всей радости от нежданной встречи с любимым.
Вспоминает Настенька, какими тяжелыми были ее ноги, когда шла к воротам, где в санях лежал дорогой ей человек.
Вспоминает, что не могла в темноте разглядеть его лицо, а в избе оно показалось ей совсем не похожим на лицо, которое она любила.
Вспоминает, как такой хмурый, нелюдимый с виду бородатый хозяин вдруг предложил положить больного в летней половине избы.
Вспоминает, как полковник Несмелов настойчиво и категорично советовал держать больного в холоде, уверяя, что сыпняк легче переносится именно в таких условиях.
Вспоминает, как Несмелов оставил для больного лошадь с санями и при них солдата, приказав ему быть около девушек до тех пор, пока сами его не отпустят.
Вспоминает, как, прощаясь с Несмеловым, Настенька, перекрестив его, поцеловала, пожелав счастливого пути.
Вспоминает, как полк Несмелова покинул село и как постепенно в селе затихли растревоженные собаки.
Сидит Настенька, вслушиваясь в бред больного. Он однотонно просит отпустить его и не держать. Видимо, ему кажется, что его кто-то держит. Когда больной затихает, Настенька испуганно подходит к нему, встав на колени, наклоняется над ним, вслушивается в его прерывистое дыхание и ласково зовет:
— Вадим!
Не слыша ответа, обливаясь слезами, начинает ходить по горнице, а услышав снова бред больного, ускоряет шаги, вытирая рукавами неудержимые слезы…
***Вот вновь залаяли собаки.
На лавке Настенька очнулась от дремоты, услышав в горнице глухой кашель, и вскрикнула:
— Кто тут?
Услышала голос хозяина.
— Не пужайся. Ступай, сосни. Полуночь минула. Сам догляжу за ним. Офицер станет мне помогать. Сам меня к тебе послал.
— Чего собаки встревожились? — спросила Настенька.
— А ноне всю ночь станут брехать. Суматошно, войска густо селом идут без постоя. С виду будто просто торопятся. Пить просил болящий?
— Нет.
— Не дело. Надо его попоить. Чтобы грудь не перегорела. Я приподыму его, а ты из кружки станешь поить? Сможешь?
— Смогу.
— Не опасайся. Вошь сейчас на нем не опасна. Она станет опасной, когда почует, что болящий пересилил болеть. Тогда ее надо сторониться. Уходящая с больного вошь кусучая…
Бородатый мужик грузно опустился на колени, хотел уже поднять голову Муравьева, но раздумал и уверенно приказал:
— Ступай, голубушка. Посылай ко мне того ворчливого офицера. С ним мне будет сподручнее.
— Я же тоже могу.
— Не поперешничай. Ступай и посылай офицера.
Настенька нехотя пошла к двери, слыша, как хозяин говорил с теплом в голосе!
— Ты, голубушка, не серчай. Понимай, что с мужиком подручней мужикам справляться. Понимай, говорю. Потому жительствую на земле с понятием. Спи ладом. Завтра тебе с болящим хлопот всяких хватит. А для хлопот сила в человеке нужна. Не серчай, говорю…
4Двое суток метелило.
Только к рассвету третьего утра ветер, как бы утомившись, реже с высвистами счесывал с сугробов снежные кудели, переметая ими сельскую улицу…
Несмотря на непогоду, продолжался проход селом воинских частей. Вместе с войсками тянулись обозы беженцев, но уже людей небольшого достатка, так как в обозах меньше кошев, а все больше розвальни с одной лошадью.
Солдаты и беженцы не разговорчивы. Их скупые рассказы тревожны. Начнешь слушать, и возьмет страх. Все в один голос говорят, что, куда ни ткнись возле железной дороги, везде большевики, а окольные дороги — глушь непроходная. Приходится не отставать от воинских частей, потому у них оружие, да и вообще возле солдат вроде и страшновато, но все же спокойней, чем совсем без них.
Вчера с вечера Муравьев начал приходить в сознание. Настенька, счастливая, без устали повторяла, какая у него была радость на лице, когда он узнал ее и Певцову.
Сегодня рано утром хозяин с Пигулевским сносили его в баню и помыли, а из бани, укутав опять, уложили на солому в летней горнице.
Настенька сама при хозяине поила его молоком, вскипяченным с сосновой хвоей и медом, чтобы после бани не простудился.
***В избе парит самовар.
За столом Васса Родионовна, Красногоров, Калерия Кошечкина, Певцова и хозяин.
Удинцев ушел из избы вчера утром и больше не появлялся. Ушел, ни с кем не простившись.
Васса Родионовна с компрессом на голове говорила с обидой:
— Княжна Ирина, вы должны нас понять. Ждать Настеньку мы больше не можем. Армия уходит. Большевики идут за ней по пятам. Вы же сами слышали что вчера рассказывал раненый солдат.
— Напрасно говорите об этом, Васса Родионовна. Я и Настенька отлично понимаем, что вам даже нет надобности ждать нас. Вы решили сегодня ехать? С богом. Счастливый путь.
— Вы решили остаться с Настенькой?
— Разве можно оставить ее одну возле Муравьева.
— Но это для вас опасно.
— Что опасно?
— Но вы понимаете. Сыпняк есть сыпняк.
— Теперь для нас все опасно.
— Дозвольте, барыня, в ваш разговор вклиниться, — вытирая рукавом рубахи смоченные усы и бороду, обратился к Красногоровой хозяин.
— Наперво скажу про опасность возле болящего. Зря это недоброе слово лучше не поминай. Потому опасность может и на печке в тело смертельно вступить. Понимай, барыня, что барышни не вольны седни с больным ехать. Сыпняк, он чем губителен для человека и его сердца? Жаром в крови. Спадет у болящего жар, они сразу и тронутся в путь. Главное, сама рассуди, как они с вами поедут. Вы в кошевах на парах, а у них лошаденка, да и то не шибко мудрая на силу.
— Володя, не понимаю, почему ты молчишь и не скажешь княжне? — спросила мужа Васса Родионовна.
— Хозяин говорит правду. Мы действительно на парах.
— Какую правду?
— Ту правду, барыня, что у тебя зад больно зудливый. Про армею вспомянула. Да она еще сколь дней селом будет шагать, потому в моей избе девушкам с болящим нет никакой опасности. Чать все мы русские. Уходят русские, заступают их место русские. И, истинный господь, сдается мне, что вовсе зря вы большаков боитесь.
— Вот вы не знаете большевиков, потому так и говорите. Уверена, что они не только девушек, но и раненого офицера не пощадят.
— Вы, стало быть, уже повидали их? Знаете их обращение.
— Конечно! Потому и уезжаем, чтобы не испытать их бесчеловечного обращения.
— Понимаю. Страх вас гонит.
— И вас скоро погонит.
Нету. Из родного села я дале околицы не ходок. В нем народился, в нем и помру. При царе жил, при Толчаке жил и при большевиках стану жить. Наше село крепкое, даже поп наш из него еще никуда не подался. А уж как его проезжие попы большевиками стращали, а он, слушая их, только бороденку пощипывал, и все еще с нами.
Ты правильно понимай, барыня, я тебя ни в чем не упрекаю, воли у меня на то нет. Но девушек тревожить больного ране времени не уговаривай. Понимай, любой русский человек — какой ни на есть — лежачего не бьет.
— Об этом не говорите. Я всяких русских перевидала. Видала и таких, которые и лежачих бьют.
— Неужели видала? Перекрестись, что правду говоришь?
— С удовольствием!
Васса Родионовна размашисто осенила себя крестом. Хозяин, нахмурившись, кашлянул в кулак.
— Сердитая ты на карактер женщина. Ни дать ни взять, что моя баба.
— Кстати, где она?
— К матери уехала, тут по соседству. Ты бы с ней во всем схожесть в разумении нашла. Прямо скажу, карактер у тебя для семейной жизни с большим изъяном, потому и муженек тобой обучен к молчаливому послушанию твоим пожеланиям. Люди вы неплохие, а посему будет вам скатеркой любая дорога за нашим селом.
Хозяин, напившись чая, перевернул стакан на блюдце вверх дном и, встав из-за стола, перекрестившись, поклонился сидевшим:
