Кристофер Гортнер - Мадемуазель Шанель
Он откланялся и ушел, а я, все еще не придя в себя, окинула взглядом свой номер. Меня словно парализовало, я не могла решить, что делать дальше. Я была в одной пижаме, босиком, кулаки сжимались и разжимались сами собой, совершенно растерянная, как и в тот день, когда мы добрались до ворот Обазина.
Явилась возбужденная горничная, и я попросила ее упаковать чемоданы. Завернула часы Боя в носовой платок, опустила их в карман пальто и вышла из номера. На лестницах уже было полно обезумевших, спасающихся бегством постояльцев, все спешили к узенькому проходу, соединяющему бар с черным ходом на улицу Камбон.
Издалека, нагоняя на душу тоску, доносились сотрясающие июньский воздух завывания противовоздушных сирен, установленных на Эйфелевой башне. Возле ателье улица оставалась зловеще пустынной, и вместе с тем казалось, что это обычное раннее утро, когда люди еще сидят дома, варят кофе, зевают и щурятся, вспоминая прошедшую развеселую ночку.
В ателье я нашла Элен и мою верную première, мадам Обер, единственных, кого я оставила из всего персонала. В черных форменных шапочках и костюмах, они стояли за прилавком по стойке «смирно». Обе смотрели на меня, лица растерянные, оцепеневшие; должно быть, вот так выглядела и я, когда стояла в номере отеля.
— Ну и что вы здесь делаете? — рявкнула я. — Ждете, как дуры, покупателей? Разве вы ничего не слышали? Немцы вошли в город. Шевелитесь, надо срочно закрывать ателье. Флаконы с духами и украшения, — я махнула рукой на витрины, — тащите наверх, в квартиру.
Я отправилась на третий этаж и, на ходу достав ключи, отомкнула двойные зеркальные двери. Вот они раскрылись, и перед моим взором предстал безмятежный оазис, где словно застыло время, тогда как в моей голове нарастал беспорядочный грохот и лязг; я на минуту замерла на месте.
Наконец, словно опасаясь разрушить хрупкие чары, я медленно двинулась по коридору, заставленному коромандельскими ширмами, на лакированных поверхностях которых были изображены дамы в развевающихся на ветру кимоно, восседающие на цаплях, а над курящимися вулканами плыли прозрачные облака, маня к себе, заставляя остановиться, задержаться и с восхищением полюбоваться этой чудесной картиной, не тронутой временем. Два арапа, которые мне достались от Миси и с которыми я так и не смогла расстаться, казалось, приглашали меня пройти внутрь, и толстый бежевый ковер гасил цокот моих каблучков. Я оглядела свой салон с зеркальными стенами, с его калейдоскопическим нагромождением предметов. Сквозь открытые двери столовой со сводчатым потолком я видела гостиную, где стояло еще несколько ширм, самых изысканных и древних, доставшихся мне от Боя; они тускло мерцали в патине золота и багреца, словно языки пламени на фоне сдержанных тонов меблировки и книжных полок от пола до потолка, плотно уставленных книгами в кожаных переплетах.
Сквозь окна сочился мягкий сероватый свет. Я подошла к шведскому бюро с выдвижной крышкой и замерла. Взгляд скользнул по висевшей над столом небольшой картине в золоченой раме, где был изображен лев, потом по черепаховому вееру с инкрустацией из переливающихся перламутровых звезд, небрежно брошенному рядом с пачкой тисненой почтовой бумаги кремового цвета.
Я погладила веер, и тут мне пришла в голову поразительно ясная мысль: как все-таки призрачна, как невероятно скоротечна наша жизнь. Увижу ли я когда-нибудь еще эти дорогие моему сердцу предметы? И когда я снова вернусь сюда, если вообще вернусь, в это гнездо, так долго служившее мне поддержкой и опорой в жизни?
— Мадемуазель…
Сдавленно охнув от неожиданности, я повернулась и увидела на пороге Элен и Люси, нагруженных коробками, куда они уложили флаконы с духами и ювелирные украшения.
— Куда это поставить?
Наконец я обрела дар речи, хотя голос звучал довольно хрипло:
— Под обеденный стол. Когда все закончите, опустите шторы и закройте ставни. А сами идите домой. Здесь больше делать нечего.
Люси сразу ушла, а Элен нерешительно продолжала стоять в дверях.
— А вы останетесь? — прошептала она.
Я покачала головой и снова бросила взгляд на веер:
— Нет. Мне здесь тоже нечего делать.
Я повернулась к ней спиной и ждала, пока не услышала звук ее удаляющихся шагов. И только тогда достала из кармана часы Боя и положила в ящик стола. Это была единственная минута слабости, когда я позволила себе грустить о потерянном. Я быстро взяла себя в руки, вышла на улицу Камбон, закрыла двери на все замки и поспешила обратно в «Риц», чтобы окончательно подготовиться к бегству.
Назад я ни разу не обернулась.
8
Шофера, которого отыскал для меня метрдотель, звали Ларшер. Он потребовал за свои услуги просто грабительскую сумму. Вдобавок отказался ехать на моем «роллс-ройсе» под тем предлогом, что машина будет привлекать к себе внимание. Пришлось оставить автомобиль в гараже отеля и лезть в его дребезжащий «кадиллак» с грязными сиденьями, на которые уже были нагружены его собственные вещи. Стремление парижан со всех ног бежать из города приняло жуткие формы, граничащие с безумием, даже самые богатые и привилегированные жители готовы были выложить любую сумму за любое транспортное средство, лишь бы поскорее выбраться. И роптать было просто неуместно. Приказав консьержу написать на чемоданах мое имя и пристроить их где-нибудь в отеле, я уехала с одним чемоданом, утешая себя слабой надеждой, что остальные вещи не переместятся в шкаф к какой-нибудь нацистской фройляйн.
Я не продумала заранее, куда ехать, и размышляла, не попросить ли убежища у Адриенны. Но в конце концов решила не делать этого: наверняка у нее в доме и так будет много народу. Поеду-ка лучше в «Ла Паузу», а там уж видно будет, что делать дальше.
Мы храбро двинули по забитым транспортом и людьми дорогам, медленно продвигаясь вперед, лавируя между телегами, нагруженными пожитками и престарелыми членами семей, переполненными до отказа автобусами и частными автомобилями, застревая между повозками, запряженными мулами, окруженные тысячами людей с детьми, устало тащившимися по обочинам, гроздьями облепивших велосипеды, вздрагивая всякий раз, когда над головой слышался гул самолета. Уже совсем скоро я поняла, что мы никогда не доберемся до цели.
Но уже ничего нельзя было поделать. Через три дня нашего странного путешествия прошел слух, что Италия присоединилась к Германии и в отместку за британский воздушный налет на Турин бомбит Ривьеру. Позади зажигательными бомбами бомбили пригороды Парижа, вынуждая перепуганных жителей бросать все и спасаться кто как может, большей частью пешком. Возвращаться назад не могло быть и речи, даже если бы очень хотелось.
— Поехали в Корбер, — предложила я Ларшеру, после того как мы отдали за бензин придорожным правительственным спекулянтам больше, чем я платила за бриллианты. — У племянника там дом.
* * *Корбер стоит на берегу реки По, совсем рядом Пиренейские горы и испанская граница. Ходили слухи, что Франко заключил с Гитлером союзный договор. Может, хоть там у нас не будет больших неприятностей.
А воспоминания о прошлом, как ни пыталась я их изгнать, все возвращались и терзали мне душу. Давно уже, почти с самой юности, я не бывала выброшенной в бурное житейское море практически с пустыми руками, а потому вцепилась в свой чемодан с сумочкой, как утопающий хватается за соломинку. А ситуация становилась уже совсем жутковатой, человек превращался в свирепого дикаря. Пока мы ехали, я видела тому множество свидетельств. Под проливным дождем мы проезжали мимо испуганных людей, которых, видимо, недавно ограбили; мужчины сидели в грязи, закрыв лицо окровавленными руками, а рядом беспомощно стояли их жены и детишки, валялись опустошенные мародерами и бандитами чемоданы.
Несколько дней мы пробивались по грязным объездным дорогам, стараясь избегать накрывшего всю страну хаоса, и наконец достигли берегов реки По. Дневной ливень, слава богу, закончился, и сквозь тучи проглянуло тусклое солнце. Я уже подумывала, не постоять ли немного, отдохнуть, но не поддалась искушению и приказала ехать дальше к Лембеи. До сих пор мы странствовали вслепую. Я понятия не имела, пал ли уже Париж или еще нет, захватили ли немцы нашу столицу, сожгли ли ее дотла, окажемся ли мы, а с нами и все, кому удалось бежать, в ловушке, не придется ли нам пойти на отчаянный шаг и пересечь границу Швейцарии или Испании.
Когда мы добрались до Корбера и подъехали к дому племянника, крытому красной черепицей, я была уже чуть жива от усталости. Кое-как выбралась из заляпанной грязью машины, из дому выскочила жена Андре, голландка Катарина, а за ней и моя внучатая племянница. Все тело мое ломило от долгой езды. Катарина крепко обняла меня:
— Габриэль, слава богу, вы здесь! Мы так боялись, как бы что не случилось. Что творится в Париже… Это ужас, просто ужас!
