Василий Криворотов - Последние дни Российской империи. Том 1
— Что же делать? — ломая руки сказала Маруся.
— Хоронить,— спокойно сказал Коржиков.— Дело обыкновенное.
С утра принялись за хлопоты. Маруся, превозмогая страшные боли, распоряжалась вместе с Коржиковым похоронами, провожала гроб на извозчике на Охтенское кладбище. По возвращении она почувствовала себя очень плохо, пришлось послать за акушеркой и та уложила Марусю в постель. Волнение и физическое утомление сказались, можно было ожидать тяжёлых преждевременных родов, но Маруся отошла, справилась с собой, опасность миновала, но печаль не сходила с её лица.
Предсмертные муки отца из-за неё тяжело отозвались на её сердце. Свадьба, отказ от свободной жизни, от воспитания будущего принца так, как она захочет — всё это было сделано для того, чтобы обмануть отца, а обмануть не удалось. Он умер несчастным. Может быть и умер потому, что не мог пережить позора семьи, которой так гордился и для которой отдал всю свою жизнь.
Коржиков окончательно переехал в дом Любовина. Он трогал Марусю своим внимательным уходом. Теперь они часто говорили о будущем, о воспитании ребёнка и Марусю сильно беспокоило то, что у Коржикова были, по-видимому, свои планы на ребёнка. Прямо он не говорил об этом, но иногда проговаривался о том, что кто бы ни родился у Маруси, мальчик или девочка, он должен стать вождём социалистического движения. Он так же, как и Маруся верил, что ребёнок должен быть физически прекрасным, потому что он плод молодых и здоровых родителей, плод страстной любви. «В нём должна сочетаться сила и смелость, предприимчивость отца с добрым, податливым характером матери»,— говорил Коржиков,— «и это уже наше дело воспитать его так, чтобы он любил пролетариат, чтобы с молоком матери всосал наши лозунги, не был бы отравлен евангелием и ненавидел высшие классы».
Маруся молчала. Теперь она не чувствовала в себе достаточной силы, чтобы бороться с мужем, но она предвидела упорную жестокую борьбу за то, чтобы совсем иначе воспитывать ребёнка Саблина.
LXV
Саблину казалось, что это судьба, невидимые силы, его Ангел Хранитель устраивают все так, чтобы баловать его и давать ему одни радости и наслаждения. Ему и в голову не приходило, что Петербургский свет вмешался в его интимные дела, что княгиня решила, что молодца пора женить. Она переговорила со своею старою приятельницей баронессой Вольф, и та согласилась помогать свадьбе Саблина со своей дочерью. Барон собирался посмотреть себе участок земли на Кавказе, «где апельсины зреют», и было решено, что он со всею семьёю поедет на весну в Батум. История Саблина ускорила их отъезд, всё было подстроено, княгиня Репнина дала письмо к своему троюродному брату, губернатору на Кавказе, и несмотря на то что гораздо проще было отправить это письмо по почте заказным, она просила Саблина лично передать его в Новороссийске.
Саблин не знал, куда он поедет. Письмо княгини толкнуло его ехать в Новороссийск, и он не подозревал, что в этом письме он вёз и весь свой дальнейший маршрут, и свою судьбу. Ему это казалось случайностью, фатумом, а всё было устроено с математически точным расчётом княгиней Репниной и баронессой Вольф, которая считала, что Саша Саблин хорошая партия для Веры.
Губернатор, которому Саблин лично передал письмо, принял его сухо. Он был занят и озабочен. Губерния только что образовалась, город был в стройке, губернаторский дом не отделан. Приезд молодого красавца гвардейца с письмом от властной и влиятельной княгини Репниной был очень подозрителен. Губернатор боялся, что его будут просить о протекции, о месте, а ему красивых бездельников, выгнанных из гвардии, было совсем не нужно. Он, не спрашивая извинения, деловым жестом вскрыл письмо, но когда ознакомился с его содержанием, стал любезен и пригласил Саблина в пять часов на чашку чая.
— Увидите местное общество, — сказал он, — может быть, и кое-кого из знакомых петербуржцев встретите. А когда вернётесь к очаровательной княгине, скажите ей, что её просьба всегда для меня закон.
Губернатор поднялся, давая понять Саблину, что ему некогда и что он может откланяться.
Чай у губернатора был сервирован в гостиной и на большом балконе, с которого открывался вид на море, на рейд, стеснённый с обеих сторон белыми горами с покрытыми снегом зимы вершинами. Море вдали было тёмно-синего цвета, а у берега, в порту — мутно-зелёное. Синее небо громадным куполом опрокинулось над морем. Февральское солнце грело жарко, местные дамы были в летних белых платьях с букетами фиалок на груди. Общество было большое и разнообразное. Лакеи-грузины, одетые в тёмные черкески с белыми гозырями, тихо скользили между гостями я разносили на подносах чай и фрукты.
Когда Саблин вошёл в гостиную и глазами стал отыскивать хозяйку дома, с которой познакомился два часа тому назад на коротком визите, он услышал, как знакомый голос произнёс с приятною картавостью: — Чай с бананами? Действительно, очаг'овательно.
Он посмотрел в ту сторону и увидал, что это говорила баронесса Вера, сидевшая с хозяйкой дома. Он подошёл к ним.
— Вы знакомы? — спросила губернаторша.
— А как же! — радостно воскликнул Саблин. — Вот неожиданная встреча. Какими судьбами, Вера Константиновна, вы здесь?
— Папа пг'иехал покупать себе здесь дачу, и мы все пг'иехали с ним.
— Ну, поболтайте, милая Вера, я вас оставлю, мне надо быть любезной с нашим профессором и певцом нашего края.
Кругом жужжали голоса. Полная красавица гречанка, владелица пароходного общества Клеопатра Месаксуди, широко раскрыв громадные с поволокой томные глаза, смотрела то на Саблина, то на баронессу и точно сравнивала их. Профессор, среднего роста мужчина с живыми глазами и вьющейся бородкой, никогда не знавшей бритвы, в длинном сюртуке, широко размахивая руками, громко говорил губернаторше:
— Да, Марья Львовна, вашему мужу дано быть новым Язоном. И золото, золото извлекать из этих серых скал. Не в буквальном смысле, а золото плодов субтропической флоры. Вы получили мои миканы? А какисы? Я надеюсь, что в будущем году мы уже будем в это время пить чай своих Чаквинских плантаций.
— Вы не поедете с нами? — сказала Вера Константиновна. — Мы зав-тг'а бег'ем билеты и послезавтг'а едем… Нет… так не говог'ят, — плывём… Павлин Сег'геевич, — обратилась она к сидевшему у балюстрады балкона пожилому морскому офицеру, — как говог'ят, когда едут на паг'оходе?
— Идут, пришли, — сказал моряк.
— Мы идём на паг'оходе «Великий князь Константин» в Батум, чег'ез Гагг'ы, Сочи, Адлег' и ещё что-то. Будет очень интег'есно. Павлин Сег'геевич пг'ог'очил хог'ошую погоду.
— Февраль здесь всегда хорошо, — отозвался Павлин Сергеевич, — у Чёрного моря только слава плохая, а то самое приятное море. Это не то что в Бискайском заливе или Северном море, тут одно удовольствие плавать. Вы первый раз в море?
— Да. Я только видала Финский залив, — сказала Вера Константиновна.
— Ну, это не море, — снисходительно сказал Павлин Сергеевич.
— А ваш отец и баронесса здесь? — спросил Саблин.
— Они у губег'натог'а в кабинете. Папа, вы знаете, такой пунктуальный, он хочет все знать. Губег'натог' не говог'ит по-немецки, мама у них переводчицей.
— За золотым руном едете, баронесса, — сказал, подходя к ним с чашкой чая и печеньем в руках, плотный армянин. — Хорошее дело делает Ваш папаша. Вы туда приедете со своими золотыми волосами, сами станете золотым руном. Все аргонавты за вами поплывут.
— Колхида, — слышался голос профессора, — конечно, это Колхида древних и так понятно, почему греки устроили здесь свои виллы для отдыха. Увидите, Марья Львовна, — волшебный край. Там всегда что-либо цветёт… Теперь? Теперь мимоза. Азалия начинает цвести. Это самое плохое время — февраль и всё-таки волшебный край.
Саблин слушал обрывки разговоров, его захватывало могучее биение жизни в новом краю, чувство колониста просыпалось в нём. Он слышал знакомые имена — «граф Витте строится в Сочи», — говорили подле, — «да, там, где дача Боткина, повыше принца Ольденбургского. А вы где?»,
— Я не знаю, право. Колеблюсь между Гаграми и Батумом.
— Стройтесь в Махинджаури, рядом со мною.
— В Махинджаури пляж плохой и сыро. Давайте в Цихисдзири, там уже отбили участки, Петлин…
— Это который?
— Гусар. Помните Катю Ракитину?
— Что же, для неё?
— И для себя.
«За что мне такое счастье? — думал Саблин. — За что как из сказочного рога изобилия сыплется на меня дар за даром. Китти, Маруся… Едва оборвётся одно, как выступает новое, лучшее. Любовь Китти пряная и жаркая, потом чистая Маруся и вот теперь баронесса Вера. Золотое руно!» Что же, и он помчится за ним и станет аргонавтом.
