Александр Старшинов - Наследник императора
Сабиней, идущий впереди, свернул с мощеной дороги, оставив слева андезитовый круг. Флорис невольно обернулась. Воображение тут же заполнило стыки камней запекшейся кровью. Сабиней прошел между двумя круглыми святилищами – столбы разной высоты образовывали подобие лабиринта. Наружный двойной круг был выложен блоками андезита вплотную друг к другу.
– Наш календарь, – прошептал Сабиней.
Сейчас в красноватом свете пожарища и холодном свете неполной луны место это выглядело особенно зловещим. Флорис обмирала от страха, глядя на древние каменные плиты, на покосившиеся деревянные колонны. Римляне всегда опасались чужих богов, тех, кого им еще не удалось умилостивить. На чьей сейчас стороне Замолксис, Флорис не ведала. Но ей показалось, что беглянке и жене беглеца лучше пред их божественные очи не попадаться.
Беглецы миновали узкие ворота в наружной стене сакральной зоны. На внешней террасе поднималась еще одна деревянная наблюдательная башня. Трудно было сказать – дежурят ли там сейчас караульные. Флорис показалось, что на башне никого уже нет.
Дальше начинался спуск по крутому склону, поросшему густым лесом. До самого основания холма римских постов здесь не было, но сам спуск, да еще ночью, был чрезвычайно опасен. Мирно спящий малютка Луций-Торн мог в любой момент проснуться и разораться от страха. На всякий случай Сабиней соорудил из ткани петлю и накинул ее на Флорис и малыша, связывая их вместе. Кусок прочной веревки он привязал к своему поясу и соединил с поясом жены.
– Луций, детка, ты только спи, – умоляюще шептала Флорис нараспев, на манер колыбельной песни.
Беглецы сделали не более сотни шагов по склону, когда Флорис оглянулась. Сармизегетузы уже было не различить. За спиной беглецов вставал лес. И лишь небо, проглядывая меж деревьями, светилось зловещим красным заревом, будто сами небеса горели, подожженные не людьми, но богами.
* * *Тиресий растолкал Приска ночью:
– Вставай.
– В чем дело? – Центурион с трудом разлепил глаза. – Даки устроили вылазку?
– Надо как можно быстрее идти на штурм. Скорее! – не пожелал ничего объяснять Тиресий.
– Но еще не было даже побудки. И вообще…
– Неважно. Вставай! – Тиресий повернулся и выскользнул из палатки.
Приск выбрался наружу. Стояла непроглядная ночь. Чистое небо, звезды, что твой жемчуг, разложенный на продажу на черной шерстяной ткани.
– Сколько же сейчас? – изумился Приск, морщась. И на всякий раз поглядел на руки – вдруг какая-то шутка. Типа любимой Оклацием – с натягиванием калиг на руки.
– Третья стража началась! – отозвался Тиресий.
Он вновь появился – уже с зажженным факелом.
– Иди, буди Адриана. Скажи: надо как можно скорее штурмовать крепость.
– В третью ночную стражу? Да ты с ума сошел!
– Пока дойдем до стен, пока подтянем таран и лестницы, уже рассветет. А времени почти не осталось.
– Адриан не может приказать штурмовать Сармизегетузу – только император, – возразил Приск.
– Почему бы солдатам не собраться и не заорать: на штурм! Неужели Траян не уступит своим бравым воякам? – В голосе Тиресия слышалась странная издевка. И еще – боль. – Торопись!
* * *Вояки, разумеется, идти на штурм не хотели. Но Первый легион Минервы, поднятый по тревоге, воспламененный зажигательной речью Адриана и ошалевший от недосыпа, усталости и окриков центурионов, вдруг в самом деле завопил: «На штурм! На штурм!»
Постренные в боевые порядки когорты двинулись к осажденному городу, выкрикивая: «Да здравствует Траян!» и «На штурм!»
Адриан явился к императору с известием: он не может сдержать рвущихся в бой легионеров.
Траян улыбнулся – ему понравился этот дерзкий порыв.
– Как видишь, никаких уловок, никаких предательств, чистая и святая служба Марсу и Беллоне, – сказал Траян.
– Именно так, император! – отвечал Адриан, про себя отмечая, что с каждым годом Траян все менее объективен в оценке реальности, все чаще оказывается в плену своих заблуждений и желаний, а также хитроумных интриг приближенных.
Так что Тиресий оказался прав: на рассвете римляне пошли на приступ.
Однако, приблизившись к крепости с юга, осаждавшие обнаружили, что сооружена новая, пусть и шаткая, временная, но стена. Адриан самолично вел легионеров, но все равно пришлось отступить – мечами в стену бить было бесполезно. Опять же завал из обрушенных камней и обгорелых бревен – не самая удобная дорога.
Легионеры установили защиту из плетней и начали разбирать завалы из еще горячих камней.
– Скорее! – торопил легионеров Адриан. – Помните. В город войдете: всех, кто с оружием, – убивать. Собак убивать. Всех.
– О, вот она, эта римская жестокость, еще Полибий писал… – сокрушенно вздохнул топтавшийся рядом Филон.
– Собак убивать – потому что никому не нужны перекушенные лодыжки! – огрызнулся Адриан. – Пес если и отскочил в сторону – все равно может потом напасть сзади. Собак я люблю. Но псов в Сармизегетузе – резать. Всех.
Тиресий нервно кусал губы, чуял неладное: над стеной в светлое утреннее небо по-прежнему поднимались столбы дыма. Но на западной стене не разглядеть было ни одного человека.
Фабры, не слишком торопясь, подтащили таран – один из самых легких – чтобы опрокинуть новую стену. К счастью, склон подле западных ворот был самым пологим, хотя весь холм, на котором стояла крепость, поднимался над остальной горой на добрые триста футов. Но все равно у Малыша глаза вылезали из орбит, пока он толкал упрямого «барана» сквозь завал старой стены. Защитные плетни вскоре побросали – никто не собирался обстреливать осаждавших. На стенах Сармизегетузы по-прежнему никто не появлялся. Еще один таран стали подкатывать к воротам.
В этот момент они отворились. Сами. Створки с пронзительным скрипом разошлись, и наружу вышел один-единственный человек в суконной шапке пилеата.
Он хрипло выкрикнул:
– Аве, император!
Сармизегетуза сдавалась.
Легионеры вступили в крепость.
* * *Приск не помнил, как вошел в Сармизегетузу. Помнил, как открывались ворота, как скрипели бронзовые крюки, как он коснулся ладонью дубовых досок, сделал шаг и…
Потом он понял, что стоит на площади, озираясь. Происходящее сделалось мучительным кошмаром – когда один кусок сна внезапно сменяется другим, ты перемещаешься из одного места к другому, совершенно не помня, как тебе это удалось.
Город снова горел, столбы дыма уходили в светлое утреннее небо. Из окон царского дворца, где Приск не так давно трапезничал вместе с покойным Лонгином в плену у Децебала, теперь вырывались оранжевые языки пламени. Судя по всему, даки сами подожгли дворец, до того как Бицилис открыл римлянам ворота. Огонь из дворца перекинулся на близлежащие постройки. Город умирал. Он уже никогда не будет больше столицей Дакии, гордой Сармизегетузой Регией. Бицилис и несколько уцелевших даков стояли, окруженные ауксилариями, и с каменными лицами созерцали агонию крепости.
То и дело непостоянный горный ветер менял направление и швырял римлянам в лицо клочья удушливого дыма. Приск поначалу отворачивался и кашлял, потом замотал шарфом нос и рот. Где-то здесь должен быть дом, в котором жила Флорис. Он обещал Кориолле, клятвенно обещал спасти свояченицу. Приск переступал через лежащих на земле мертвецов. Почему так много убитых? Откуда они… Сгорели? Задохнулись в дыму?
– Они что, заболели? – спросил идущий следом Кука.
– Вряд ли, – пробормотал Приск. – Думаю – это яд.
Умершие лежали повсюду, в основном женщины и дети. Детей было почему-то очень много. На почерневших углях возле царского дворца все еще стоял громадный медный котел с остатками густого варева на дне. Видимо, в нем даки развели отраву. Тут же валялся серебряный ковшик, отмерявший смертную меру каждому – взрослому, старику и ребенку. Никто из легионеров не посмел его поднять.
Неужели и Флорис тоже? И ее ребенок… сын или дочь… вдруг ее заставили?
Приск с трудом добрался до нужного дома (огонь пока его миновал) и распахнул дверь. Внутри только тела. Неподвижные. Центурион протиснулся вперед, вглядываясь в полумрак, но при этом держа меч наготове. На кровати вытянулся старик – белая борода его, казалось, светилась в темноте. На полу распростерлось тело женщины: она, верно, выпила меньше положенного, надеясь остаться в живых, и долго билась в агонии – вокруг были раскиданы битые глиняные чаши, опрокинута скамья. Умершая была дакийкой – высокая, светловолосая, платок, которым прежде была повязана ее голова, валялся на полу.
Быстродействующего яда не знали даже даки. Чтобы умереть к полудню, они должны были выпить яд как минимум ночью.
Приск вышел из дома, и тут как будто невидимая рука толкнула его к распростертому среди прочих телу. Он мгновенно узнал умершую. Его царевна лежала среди других женщин – почти такая же, какой он запомнил ее во время своего первого похода в горы, – темные косы, с которых соскользнул платок, были уложены вокруг головы венцом. Положив голову ей на плечо, лежал мертвый ребенок – мальчик с темными волосами и очень белой кожей. Казалось, он спал на плече у матери. Приск, наклонившись, коснулся его щеки, ощутил прохладу неживого тела. Его сын не ощутил этого прикосновения отца. Приск затрясся, ноги подогнулись, и он грохнулся на колени подле умерших, вздрагивая от бесслезных рыданий и воя.
![Антон Волков - Битва за Свет [СИ]](/uploads/posts/books/272911/272911.jpg)