Эдуард Володарский - Вольф Мессинг. Видевший сквозь время
– А поди знай, – хмыкнул второй, пожилой, с обеими загипсованными ногами. – На то он и Мессинг…
– А все же объяснение-то какое-никакое должно быть? Ведь марксистская наука чего нам говорит? Чудес на свете не бывает. Всему есть научное объяснение… Вот я и думаю, какое тут могёт быть объяснение?
– Много не думай – мозги сломаются…
Дверь в палату отворилась, и вошла медсестра
Настасья. Все разом примолкли, уставясь на нее. Она, не глядя ни на кого, прошла к кровати Василия, обожгла его взглядом и бросила на одеяло сложенную вдвое бумажку.
– Чё это? – Василий взял бумажку, развернул.
– Товарищ Мессинг адрес тебе свой написал. И телефон, – сказала Настасья и посмотрела на Василия с ненавистью. – Зачем ты это сделал, Васька?
– Да я ж как лучше хотел, Настя, – взмолился Васька, чуть не плача. – А он меня прибить грозился…
– Он и щас грозится… и поделом тебе, дураку, – сказала Настасья.
– Чего поделом? А чё ты его тогда мучаешь, а?
– А твое какое дело? Чё ты в чужие дела нос суешь?
– А вы все равно поженитесь! – злорадно улыбнулся Василий. – Товарищ Мессинг так сказал. И четверо детишков у вас будет.
– Дурак твой Мессинг! – вспыхнула Настасья и пошла из палаты.
– Товарищ Мессинг сквозь время видит! – в спину ей закричал Василий.
Громко хлопнула дверь. Один из спящих проснулся, ошалело посмотрел вокруг и просипел:
– Вы чё тут разорались? Поспать дайте… – и снова захрапел.
– Товарищ Мессинг все видит, да, видать, теперь не скоро скажет, – задумчиво проговорил один из раненых, глазевших в потолок.
– Только и знает, что дрыхнет, и все ему мало, – буркнул Василий.
– А вот тебе и другой сортирчик, – довольно воскликнул один из игроков. – Какой у нас счет? Двадцать семь – один, во как! – и довольно рассмеялся. – Пятьдесят четыре сортира я тебе соорудил, хе-хе-хе…
Поздним вечером Мессинг возился в маленькой комнате, которую они оборудовали под кухню. Она была без двери и соединялась сразу с большой гостиной. Здесь стояли керогаз и керосинка, на небольшой тумбочке теснились несколько кастрюль и сковородок. Надев поверх белой рубашки фартук Аиды Михайловны, Мессинг готовил ужин. На керогазе грелся чайник, а на керосинке шипела на сковороде яичница с колбасой.
На столе были приготовлены тарелки, чашки, ножи и вилки. Уютно светила лампа под матерчатым бежевым абажуром. По радио негромко звучала музыка.
В прихожей щелкнул замок входной двери.
– Аидочка! Уже все готово! – громко проговорил Мессинг, выключая горелку под сковородой. – Не хватает только хлеба и карамелек к чаю!
Послышались тяжелые шаркающие шаги, и на кухню вошла Аида Михайловна в расстегнутом габардиновом плаще и с пустой сумкой в руках. Вошла, обессилено опустилась на табуретку у двери. Мессинг с тревогой посмотрел на нее.
– Что случилось, Аидочка? Я чувствую, тебя обокрали…
– Да. Все продуктовые карточки… и на будущий месяц тоже… – Аида вдруг всхлипнула. – Я кошелек все время в руке держала, один раз в карман сунула, когда платок носовой доставала… как он успел, паразит, кошелек вытащить, ума не приложу..
– Ну и хорошо… ну и наплевать. – Мессинг подошел, обнял жену. – У нас сухари есть… чай с сухариками – прекрасно!
– И без сахара… – слабо улыбнулась Аида Михайловна, прижавшись всем телом к Мессингу.
– Кусочек достанем – будем пить вприглядку, – улыбнулся Мессинг. – Я в детстве так часто чай пил… Кусок сахара лежит на блюдце на столе, и все пьют горячий чай и смотрят на этот кусок… Не поверишь, честное слово, было полное ощущение, что я пью сладкий чай…
– Я себе такого внушить не смогла бы, – усмехнулась Аида Михайловна. – Ты действительно гений гипноза, Вольфушка…
– А у нас, между прочим, весь следующий месяц сплошные гастроли… по воинским частям… на заводе «Красный пролетарий» – а там везде всегда накормят, – с облегчением в голосе проговорил Мессинг. – Так что и карточки не понадобятся…
Из коридора раздались осторожный стук в дверь и слабое дребезжание звонка.
– Я никого не жду! – громко сказал Мессинг, выходя в прихожую.
Когда Вольф Григорьевич открыл дверь, то увидел толпившихся у двери Осипа Ефремовича, Дормидонта Павловича, Артема Виноградова, Артура Перешьяна и Раису Андреевну. Раздался многоголосый дикий визг и радостные крики:
– Вот он! Вот он где окопался!
– Бояре, а мы к вам пришли!
– Не орите вы, ради Бога, сейчас вся администрация сбежится!
– Смотрите, братцы, а он совсем не рад – рожа ки-и-ислая!
– Не кислая, а обалдевшая! – засмеялся Мессинг. – Проходите же, проходите! Аидочка, смотри, кто к нам приехал!
И скоро в номере стало тесно и шумно. Дормидонт, сидя за столом, быстро и ловко вскрывал банки с тушенкой и деликатесными шпротами, Артем Виноградов разделывал малосольного омуля, разложив его на старой газете. Аида Михайловна чистила картошку, Осип Ефремович складывал ее в большую кастрюлю и мыл под умывальником, а Артур тут же крошил ее на большущую сковороду. Раиса Андреевна на уголочке стола медленно, тонкими, почти прозрачными ломтиками нарезала сыр. И галдеж стоял невообразимый.
– Умоляю, товарищи, тише! – просила Аида Михайловна. – Дежурная прибежит, орать будет как зарезанная.
– А тут, понимаешь, начальником Москонцерта назначили Вадьку Свинопасова… – продолжал тараторить Осип Ефремович.
– Отличная фамилия! – усмехнулся Дормидонт Павлович.
– А то! А мы с ним старые знакомцы – в Тбилиси работали вместе, потом в Баку.. Вот он и звонит.
как снег на голову – хочешь, говорит, в Москве работать? У меня дыханье сперло, даже ответить не могу. Все понял, говорит, бери с собой самых лучших и дуй в Москву… – рассказывал, заикаясь от торопливости, Осип Ефремович. – И вот мы здесь, Вольф Григорьевич! Пока поселили в общежитие на Трифоновской… ничего, прилично. В Новосибирске, помните, и похуже жили… В барак сами уголек таскали…
– Я безумно рад! – ответил Мессинг. – Я просто счастлив!
– А мы про ваши успехи там наслышаны были! – проговорил Артур Перешьян. – Как вы на заводах выступали! В воинских частях! Вы теперь знаменитость – на весь Советский Союз!
– Что вы, Артур, скажете тоже… – отмахнулся Мессинг.
– А это правда, что вы с товарищем Сталиным встречались? – со священным трепетом в голосе спросила Раиса Андреевна. – Говорят, что…
– Сплетни, Раиса Андреевна, – заверил ее Мессинг, честно глядя в глаза пожилой женщине. – Я уже столько про себя сплетен слышал – иной раз волосы дыбом встают…
– Братцы, пора за стол! – громыхнул басом Дормидонт.
Артур Перешьян расставлял тарелки, Аида Михайловна раскладывала рядом ножи и вилки, ставила рюмки.
– Подождите! Сейчас картошечка дойдет! – проговорил Осип Ефремович.
– Закуски выше крыши! Омулечек! Тушеночка! Сыр-р-р! Прошу наполнить бокалы! – Дормидонт уже разливал водку по рюмкам. – Со свиданьицем, друзья дорогие Аида Михайловна и Вольф Григорьевич!
Милый друг, наконец-то мы вместе.
Ты плыви, моя лодка, плыви.
Сердцу хочется радостной песни
И хорошей большой любви-и-и! -
пропела Раиса Андреевна.
Все захохотали и стали чокаться.
– Со свиданьицем, Вольф Григорьевич!
– Со свиданьицем, мои дорогие!
Восточный фронт, 1944 годВ безоблачном небе вели бой пять самолетов. Четыре «юнкерса» и один наш «Илюшин» выписывали замысловатые крути и петли, стараясь зайти друг другу в хвост. Четверо охотились за одним, и этот один, с красными звездами на крыльях, семью звездочками у кабины пилота и с большой надписью «ВОЛЬФ МЕССИНГ» на обоих боках, вертелся чертом, уходил от них, обрушиваясь в пике и взмывая свечой вверх. Глухо стучали пулеметы, и на фюзеляже «Илюшина» появлялись все новые и новые черные отверстия. Но вот он круто развернулся и успел зайти в хвост одному из «юнкерсов». Застучал пулемет, и немецкая машина вдруг задымила черным дымом, короткие хвосты пламени стали вырываться из-под крыльев, из мотора, и «юнкере», истошно воя, стремительно пошел к земле и вонзился в нее. Хлестанул короткий взрыв.
А бой в небе продолжался. Осмелевший «Илюшин» снова выписал петлю в небе и нырнул под брюхо второму «юнкерсу». И хотя за «Илюшиным» по пятам шел еще один «юнкере», стреляя из пулемета, и трассирующие траектории снарядов пропарывали воздух вокруг русского самолета, тот все же вынырнул под брюхом у противника и чуть ли не разрезал его пополам очередями из пулемета в упор. И взмыл вверх, уходя в светлую синь неба.
Второй «юнкере» загорелся сразу, черный дым окутал его, и раздался взрыв – обломки немецкого самолета закружились, завертелись в воздухе, падая вниз.
Два оставшихся «юнкерса» отвалили в сторону, истошно воя, и скоро растворились в небе.
