Уильям Нэйпир - Аттила
Это был тяжелый переход, и до лагеря гуннов они добрались только к следующей ночи, так что их встречали и приветствовали лишь несколько часовых.
Но на следующее утро, когда заспанные люди выбрались из своих кибиток, в центре лагеря, на повозке с высокими колесами, чтобы подчеркнуть величину, красовалась чудовищная голова вепря, такая огромная, какой ни один мужчина, ни одна женщина из этого народа никогда не видели.
Под повозкой лежали четверо измученных, грязных мальчишек, сбившихся в кучку под грудой грубошерстных попон.
Люди собирались вокруг, пораженно ахали, самые храбрые трогали голову и даже постукивали по торчавшим из окровавленной пасти клыкам. И переговаривались.
Мальчики проснулись от шума, выбрались из-под повозки и осмотрелись. Когда они поняли, что происходит, начали ухмыляться; их хлопали по спинам и плечам, а они соглашались, что да, это был потрясающий и невероятно опасный подвиг. Они убили Чудовищного Вепря из Северных Лесов и притащили его, во всяком случае, голову, домой, чтобы люди увидели ее собственными недоверчивыми глазами.
Двое крепких мужчин племени подняли Аттилу в воздух, посадили себе на плечи и пошли по кругу, а женщины пели и восхваляли его великий подвиг. И другие мужчины убивали вепрей, пели они, но Аттила убил Короля Вепрей. Яркое солнце светит из отважных глаз принца Аттилы. И нет в стране воина, равного принцу Аттиле.
Некоторые женщины выкрикивали непристойности, говорили, что будут счастливы родить от него сына, лишь бы он посетил их кибитку…
Аттила ухмылялся, и махал рукой, и упивался всем этим, совершенно забыв о раненой спине и больном бедре. Остальные трое старались казаться не очень обиженными: их вклад в смерть вепря остался полностью незамеченным, все похвалы достались принцу гуннов. И тут все прекратилось, пение замерло, и над толпой повисла зловещая тишина.
Перед ними стоял Руга со своим личным стражником. Он не пел и не восторгался великим достижением племянника. Он не называл его убийцей Короля Вепрей и не заявлял, что из его отважных глаз ярко светит солнце. Он угрюмо стоял перед ними с мрачным лицом, скрестив на груди могучие руки, и молчал.
Аттила соскользнул с плеч мужчин, поморщился, наступив на больную ногу, и подошел к дяде.
— Мы убили вепря, — сказал он, махнув рукой как можно небрежнее.
Руга кивнул.
— Вижу.
— И рабы, и римлянин, они его тоже убивали. По правде говоря, они спасли мне жизнь. Теперь на мне долг Королевской Крови Ульдина, и я даровал им свободу.
Руга долго молчал. Потом повторил медленно и тихо:
— Ты даровал им свободу?
Аттила нерешительно кивнул, отведя взгляд в сторону.
— То есть… — Голос его ослаб и замер. Он уже понял, что совершил ошибку.
Голос Руги загремел над лагерем, и ближайшие черные кибитки задрожали под его напором. Он гремел, шагая навстречу мальчику.
— Не твое право даровать рабу свободу! Это право короля! — Он размахнулся и кулаком сбил Аттилу с ног. — Или ты считаешь, что равен королю? Так, мальчишка? — Он поставил обутую в войлочный башмак ногу на грудь Аттиле, вышибив из него дух, и снова загремел: — Это так? Победитель вепрей! Выскочка! Щенок недоделанный!
Пылкий дух Аттилы сник под праведным гневом дяди, и мальчик уткнулся лицом в пыль.
Тут Руга посмотрел на мальчика-римлянина, и люди ахнули. Некоторые заметили, что сделал Аэций, увидел это и бородатый король с ястребиным взором. Почти против воли Аэций, увидев, как Аттилу сбили с ног, шагнул вперед и потянулся за мечом.
Маленькая Птичка тоже увидел это своими яркими, как у птицы, глазками, и решил, что это забавно.
— Белый мальчик вытащил меч, папа! Белый мальчик вытащил меч!
— Заткнись, безумец, — прорычал Руга, отталкивая пляшущего дурачка. — Ты говоришь чепуху.
— Все чепуха, — сердито ответил Маленькая Птичка и сел в пыль.
Руга вперил пылающий взгляд в Аэция.
— Подходишь ко мне с оружием, вот как, мальчишка? — пророкотал он.
Аэций споткнулся и остановился, но назад не отошел. Он сказал тихо, так что услышали его только те, кто стоял совсем близко:
— Не бей его.
— Ты приказываешь мне, мальчишка? Дни, когда гунны слушались приказов римлян, давно прошли. И если б я решил назначить тебе наказание за все то зло, что твой народ причинил этому мальчику, этому принцу королевской крови — несмотря на всю его дерзость — я бы приказал трижды содрать с тебя шкуру и бросил бы твое окровавленное тело на муравейник в степи, чтобы его объели начисто, до костей! Отличная смерть для такого высокорожденного, как ты, а? А?! Ответь мне, мальчишка!
Но Аэций больше ничего не сказал. Он сделал единственный шаг назад, опустил руки и потупил взор.
Люди смотрели на все это настороженно, опасаясь, что гнев короля обрушится и на них.
Он был один, а их — тысячи, десятки тысяч, и все-таки воля Руги, как воля любого вождя гуннов, а возможно, и всех вождей всех народов, была такой же реальной и могущественной, как железный прут, опускающийся на спину, и противостоять ей могли лишь самые сильные духом.
Руга отошел от Аттилы и злобно посмотрел на толпу. Никто не решился взглянуть ему в глаза.
Тогда он показал на распростертого на земле племянника и приказал стражам:
— Взять его и его драгоценного римского дружка и привязать их к повозке в степи. Оба раба — а они по-прежнему рабы — отныне будут прислуживать в моей кибитке. И горе вам, — крикнул он Оресту и Кадоку, смотревшим на него широко распахнутыми глазами, — если вы прольете хоть каплю кумыса, когда будете наполнять мой королевский кубок, понятно?
Руга повернулся и пошел в свой богато убранный шатер, а потрясенные люди медленно разошлись. Оба раба нерешительно поплелись за Ругой.
А обоих мальчиков, римлянина и гунна, повел из лагеря отряд копейщиков. Они прошли три мили по выжженной степи до повозки без бортов, стоявшей по колеса в высокой траве. Там мальчиков раздели донага и привязали лицами вверх к повозке; прочно привязали даже шеи и головы, чтобы они не смогли отвернуться от солнца. И оставили их там, чтобы они поджаривались днем и замерзали ночью.
— Ну вот, — дружелюбно сказал Аттила, когда стражи ускакали прочь и мальчики остались в обществе лишь шелестящего ветра и палящего солнца.
— Ну вот, — отозвался Аэций.
— Вот это мы попали.
— Действительно.
— Пить хочешь?
— Конечно, я хочу пить. Может, у тебя есть вода?
Наступило молчание. А потом, по неизвестной причине — может, от пережитого страха и перспективы провести мучительные день и ночь — мальчики расхохотались.
Они хохотали истерически, до тех пор, пока по щекам не потекли слезы.
Аттила взмолился:
— Хватит, хватит, нам нужно беречь воду! — но от этого они расхохотались еще сильнее.
Наконец смех затих, слезы на щеках высохли, и мальчики замолчали.
Солнце палило. Они зажмурились, но красные и оранжевые пятна проникали и под закрытые веки. Губы пересохли и потрескались, щеки и лоб сгорели.
— Не открывай рот, — посоветовал Аттила. — Дыши через нос.
— Знаю я, — буркнул Аэций.
— Мы переживем и это.
— Чертовски верно!
Ближе к сумеркам они услышали шорох в высокой траве, довольно близко. На миг мальчики поверили, что это стражи пришли их освободить, потому что Руга смягчился. Но нет, Руга не смягчался никогда.
— Что это? — прохрипел Аэций, глотка которого уже напоминала шершавую акулью кожу.
Аттила принюхался, и внутри у него все сжалось от ужаса.
— Золотистые шакалы, — шепнул он. — Целая стая.
Римлянин выругался — Аттила услышал это от него впервые — и спросил:
— А наверх они забраться смогут?
Аттила попытался помотать головой, но это у него, конечно же, не получилось.
— Не думаю, — ответил он. — Если полезут, кричи громче.
Сумерки опустились на бескрайнюю пустынную степь.
Мальчики лежали в напряженном молчании, прислушиваясь и принюхиваясь к острому жарком запаху золотистых шакалов, шныряющих у колес повозки.
А те поднимали влажные носы и принюхивались к теплому, соленому аромату сожженной солнцем человеческой плоти.
Хотя мальчики не могли поднять или повернуть жестоко привязанные головы, они понимали, что шакалы находятся прямо под ними, из их узких, сильных пастей капает слюна, заливая высокую траву.
И оба представляли одно и то же: как острые белые зубы этих тварей вгрызаются в их животы и отрывают кожу, как они погружают длинные морды во внутренности и пожирают вкусную, окровавленную печень и селезенку, а они, мальчики, еще лежат здесь, еще живые… Или шакалы принюхиваются ниже и вгрызаются в их обнаженные, обгоревшие…
Был ли это просто порыв теплого ветра или действительно шакал, поставивший передние лапы на повожу и обдавший его жарким песьим дыханием, Аттила так и не понял, но с внезапной настойчивостью скомандовал:
